Хлипкая дверь, висящая на одной петле, меня не задержала. Я слышал, как в глубине дома пьяное быдло лупило ребёнка, который уже даже не кричал, а скулил.
— Ах ты, сучонок! Ещё огрызаться вздумал? Убью! Как и твою гулящую мамашу! — ревел жирный боров в засаленной майке и рваных штанах, брызжа слюной. Кожаный ремень с офицерской бляхой то и дело опускался со свистом на худенького светловолосого мальчонку. Тот, сжавшись в углу, пытался прикрыть руками голову и тихонько выл на одной ноте.
Прежде чем ремень в очередной раз опустился на тело ребёнка, я без жалости ударил подвернувшейся под руку табуреткой по голове папашу-изверга. Желание отлупить его до такого же состояния было столь велико, что я с трудом себя сдерживал. Чтобы хоть как-то отвлечься, присел перед мальчишкой и попытался осмотреть его повреждения.
Это была плохая идея. Увидев рассечённые руки, сломанные посиневшие пальцы, запекшуюся кровь на светлых вихрах, я натурально озверел. Сквозь кровавую пелену до меня доносился голос Мауры:
— Это он. Мой! Успели! Спасли!
Кошка осторожно ковыляла к ребёнку, чуть пошатываясь и мяукая. Мальчик, увидев её, замолчал, а потом тихо заплакал. Он осторожно гладил и целовал Мауру. До меня донеслось его тихое бормотание:
— Я боялся, думал, что ты умерла. Искал тебя. Два дня, хотел есть и вернулся. А он бил. А ты вернулась! Выжила, не забыла!
Слёзы катились по его лицу, оставляя грязные дорожки. Я осторожно платком попытался стереть кровь с его лица и впал в ступор. На меня смотрели льдисто-голубые такие знакомые глаза. Кровь впиталась в кожу, и я рассмотрел слабенький, едва заметный росток лекарской травы на энергетическом плане. Передо мною сидел, размазывая слёзы и кровь, бастард рода Подорожниковых.
Глава 21
Нет, я понимаю, что если тщательно пройтись по трущобам, можно найти представителей всех дворянских фамилий, но чтобы даже тотем просматривался? То есть мальчик, вероятно, ещё и даром обладает, иначе просто не выжил бы после побоев. А так, видимо, сам себя неосознанно лечил.
Я смотрел на борова и не мог оставить всё, как есть. Эта тварь жену убила и измывалась над ребёнком. Сука, он даже кошку, и ту покалечил! Но для начала нужно было убрать отсюда ребёнка. Рано ему видеть, как садист оказывается на месте жертвы.
Подняв на руки мальчика вместе с Маурой, отметил, насколько он лёгкий. Разорванная одежда не скрывала синяки и ссадины, виднелись круглые шрамы, будто о него тушили окурки. Я медленно зверел. Мальчик затравленным зверьком смотрел мне в глаза, сжавшись в комок.
— Не бойся, тебя никто больше не обидит. Вы сейчас с Маурой и ещё одной пушистой малышкой подождёте в экипаже, а я скоро вернусь и отвезу тебя в красивый дом, где много еды и где тебе никто и никогда не сделает больно.
Он только кивнул и сильнее прижал к себе кошку.
— Что собираетесь делать, господин? — уточнила Маура.
— Поговорить по душам, — мысленно рыкнул, открывая дверцу экипажа и сажая внутрь ребёнка. — Присмотри за ним, я скоро вернусь, — обратился к кучеру. Тот молча кивнул, а я отправился на «беседу».
Вообще я не приверженец пыток, но как показывает практика, добрым словом и пытками можно узнать гораздо больше, чем просто добрым словом.
Опять же, не любить пытки и не уметь пытать — это разные вещи. Но именно сейчас моё человеколюбие взяло бессрочный отпуск.
Я вернулся в дом и, пока боров был в отключке, собственной кровью начертил у него на затылке очень интересную руну. Лекарями она использовалась для обездвиживания больных при ампутациях, вот только специально для этого «папаши» я внёс одно маленькое изменение: пошевелить ничем ниже шеи он не сможет, но будет всё прекрасно чувствовать.
Я даже не стал заморачиваться и усаживать эту тварь на стул. Роспись по телу я и так смогу сделать, а этому много чести. Первая же пощёчина привела жирдяя в чувства, он замычал. А вот вторая уже заставила его выругаться.
— Слышь, ты! Ты кто такой? — глаза его медленно наливались кровью, — ты вообще знаешь, на кого руку поднял?
— И на кого же? — моим оскалом можно было смертников пугать, но борова не проняло, а жаль. — На убийцу? Садиста? Живодёра? Ублюдка?
Я поигрывал тонкой иглой серьги у него перед глазами, демонстрируя родовой перстень.
— То, что вы — благородный, не даёт вам права нападать на слуг другого рода, — дал слабину жирдяй, увидев печатку, и даже на вы перешёл. — И вообще, что вам надо? Вы пришли в мой дом, похитили моего сына и сейчас распускаете руки!
— Слуга, говоришь? Сейчас проверим! Что-то я не вижу кольца на пальце, — я царапнул иглой более-менее чистую щёку, чтобы на ней выступила кровь.
Капли его крови впитывались мне в кожу на пальцах, показывая последние полчаса перед моим приходом. Кроме избиения ребёнка, было там ещё кое-что необычное.
Мужик накануне метался по дому в поисках чего-то. Обшаривал шкафы, тумбочки, залезал под кровать, даже крупы перепроверил зачем-то, а потом принялся за мальчонку. Стоило тому переступить порог дома, и на него накинулись с побоями и криками:
— Где деньги? Я тебя спрашиваю! — раздавались крики между ударами. — Куда эта сука их спрятала? — и снова град ударов. — Ты мне за всё ответишь, ублюдок!
Вопросы сменялись ударами, мальчик ещё пытался кричать, что он ничего не знает, но это не помогало. Вынырнув из воспоминаний, я взял в руку ремень, намотав на кулак один его конец.
Первый удар боров встретил визгом на такой ноте, словно передо мной действительно была свинья.
— Что ты искал, перед тем как избить мальчика? — мой голос был спокоен, хотя в душе я еле сдерживался, чтобы не убить его.
— Я не понимаю, о чём вы! Не надо! — хныкал этот трус, не привыкший находиться на месте жертвы.
— Врёшь! — следующий удар пришёлся ему по заднице.
— Я ничего не искал, не надо! — выл садист.
Следующие удары вызвали у него слёзы и хрипы. Спустя пару минут он сдался, и слова полились из него бурным потоком:
— Эта сучка была горничной молоденькой, когда её барчук оприходовал малолетний. Мне предложили жениться и присмотреть за ублюдком за хорошую плату. Я, дурак, согласился. Девка она была ладная, сиськи и задница при ней, надеялся, что уж она меня отблагодарит, что позор скрыл. А она от меня шарахалась, как от больного! А я не железный, мне баба нужна была, и так терпел ради неё, пока родит ублюдыша этого, а потом уж терпеть не стал. Я её и так, и этак отымел, а уж как отомстил за все её шараханья, — этот садист даже сквозь боль возбудился от воспоминаний. Меня чуть не стошнило. — Вот только соплю эту трогать нельзя было, иначе б денег не увидел. Эта сучка каждый месяц тайком уходила куда-то, а возвращалась с деньгами, вестимо, опять ноги перед барчуком раздвигать бегала. А как перестарался я один разок, она и померла, а деньги-то, деньги? Как получать? Я и начал бить пацана, чтоб рассказал, куда идти, у кого выплату получить.
— Врёт он всё, — раздался за спиной тоненький детский голосок. Я обернулся. Мальчишка смотрел на отчима взглядом, от которого даже у меня кровь в жилах стыла. — Он мать насиловал и избивал, она пыталась защиты добиться, да только почему-то не вышло. А деньги ей в банке выдавали по предъявлению перстня и по кровной проверке. Меня он убить решил, когда понял, что денег ему не видать.
— Врёшь, гадёныш! Не так всё было! Не так! — визжал боров, глядя с отвращением на пасынка.
Мальчик ушёл куда-то вглубь дома и вскоре вернулся с маленькой деревянной шкатулкой, не больше детского кулачка. При этом на пальце у него был серебряный детский перстень с эмблемой подорожника.
— Тварь! Ублюдок! Надо было удавить тебя в колыбели! — визжал боров, когда мальчик с абсолютно каменным лицом подошёл к садисту. Маленькая ладошка легла ему на лоб, словно пасынок решил напоследок простить отчима.
— Мама говорила, что однажды я смогу спасать людей от таких, как ты. Что во мне всегда в равновесии есть жизнь и смерть. Для мамы у меня всегда была жизнь, но я не успел её спасти, но для тебя…
Из ладошки мальчика выскользнул крохотный зелёный шарик и впитался в лоб отчиму. Тот захрипел, задёргался, глаза его налились кровью. Лицо мерзавца перекосило судорогой, в уголке рта потекла слюна, а спустя ещё
