поддерживал революцию писатель только на словах. Однако это было, видимо, еще опаснее, нежели бегать по улицам с винтовкой наперевес.
Унтола выследили специально обученные люди и арестовали 12 апреля 1918 года. С той поры он перешел на полное бесправное положение — стал заключенным. Даже для обладающего замечательной фантазией и великолепным чувством юмора Майю Лассила это было невообразимо. Вероятно, и неприемлемо.
Однако продлилось такое положение совсем недолго. Уже 21 мая на пароходе из Хельсинки в Сантахаминскую тюрьму известного писателя Майю Лассила убили прикладом винтовки по голове и несколькими ударами штыка в грудь. Тело сбросили в волны и поплыли себе дальше. Свидетелей этого события было предостаточно, но следствие не велось. Подумаешь, писатель!
И сделали это не распропагандированные в своем варварстве красные. Убийство литературной гордости Финляндии на счету демократически настроенных борцов с коммунистическим террором.
Что и говорить о судьбе двух безвестных заключенных Соловков!
Конечно, хотелось бы продать свою жизнь подороже. Но для того, чтобы броситься в борьбу, нужен подходящий момент, а его все не было. Бокий советовался с учеными, те предавались достаточно пространным рассуждениям, но всякий раз давали вполне толковые ответы. Блюмкин щурился на огонь, готовый к любым неожиданностям. Оставалось только ждать, что они с Игги и делали.
— Сколько пар сапог нужно, чтобы преодолеть известное расстояние? — между тем спросил товарищ Глеб.
— Металл, конечно, малоизученный, множественное содержания кремния, но при допуске «тридевять земель, тридевять морей» и все такое получается две пары на одно рыло, — ответил Добчинский.
— И один «хлеб», — добавил Бобчинский.
— Тогда нам понадобится еще четыре пары плюс на грудь плиту, — сказал Бокий.
— Сей же момент организуем, — ученые живо сорвались с места и уже булькали водой ламбушки.
Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — три человека будут задействованы. Начальник отпадает. Научные сотрудники как-то даже не рассматриваются, в противном случае они бы и вели себя по-другому. Ну, а больше в экспедиции никого и нету.
— Правильно мыслишь, — одними губами усмехнулся Яков. — Ты первый пойдешь, монах — замыкающим. Все в одной связке. Только я церемониться не буду. Сюрпризов не потерплю.
Ученые принесли оговоренный инвентарь и опять безмятежно расселись возле костра.
— Боюсь, что металлические изделия с собой не пронести, — словно вспомнив, сказал Бобчинский.
— Что же получается: голым что ли на камень бросаться? — Блюмкин не пытался скрыть свое недовольство.
Никто не ответил, только сноп искр взвился в небо. С озера раздался приглушенный крик «душно мне», а потом кто-то в белесой накидке торопливо перебежал от одной группы сосен к другой.
Игги вздохнул, Бобчинский зевнул, а Бокий прикрыл свои змеиные глаза. Неожиданно Добчинский затянул писклявым голосом:
«Говорят, что за эти годы синей птицы пропал и след.
Что в анналах родной природы этой твари в помине нет.
Говорят, что в дальние страны подалась она навсегда.
Только я заявляю прямо: это полная ерунда».
Народ возле костра неохотно отозвался и вразнобой проблеял:
«Только мы заявляем прямо: это полная ерунда!»
Кто-то в белесой накидке также торопливо убежал от группы сосен к вершине горы Голгофа.
— Однако долгие проводы — лишние слезы, — сказал Бокий и достал свои карманные часы известной марки «Буре». — Уж полночь близится.
— А Германа все нет, — добавил Блюмкин.
Он встал на ноги и как-то по-собачьи встряхнулся. Потом достал из своей котомки какое-то тряпье и, тщательно разглаживая складки, переоделся. Тот же момент Яков исчез, а на его месте образовался какой-то загадочный дехканин, можно даже сказать, дервиш посреди карельской глуши.
— Алахакбар! — сказал он.
— Воистину акбар, — ответили хором заключенные и ученые.
Вполне удовлетворенный эффектом, дервиш протянул товарищу Глебу пистолет «Браунинг» и пару ножей.
— На хранение, так сказать, — произнес он. — Понадобится — добуду оружие в бою.
Тойво с Игги переглянулись: им на хранение сдавать было решительно нечего. Разве что, на чай — да и то вряд ли.
Добчинский достал какую-то рамку и поводил ею вдоль тела Блюмкина. Та даже не пискнула. После того, как Яков навернул на ноги по два «сапога» и зажал под мышкой «хлеб», снова помахал своей рамкой — никакого эффекта.
— Ну, как говорится, «с богом», — сказал Добчинский и ловко метнул научный инструмент через костер своему коллеге. Бобчинский его мастерски поймал и убрал в мешок.
— А нас? — удивился Антикайнен.
— Что — вас? — не понял Бокий.
— Ну, проверить?
— А что на вас искать? — фыркнул Добчинский. — Лагерных вшей?
Заключенные не стали отвечать и по примеру Блюмкина вооружились «сапогами и хлебом». А удобный момент все никак не наступал. Вероятно, теперь уже и не наступит, черт побери.
Товарищ Глеб поочередно подошел к каждому из участников перехода и внимательно оглядел. В его глазах не было никаких эмоций — ни надежды на какой-то результат, ни сострадания, ни любопытства. Он, что называется, был полностью бесстрастен, справившись со своим минутным беспокойством, случившимся ранее.
Скорее, он пытался через свой взгляд прочитать чужие эмоции, понять чужие мысли. Также он смотрел когда-то давно, в прошлой жизни, при отвратительном шабаше сатанистов на берегу тихого финского озера.
— Первым пойдет монах, — неожиданно сказал Бокий. — Никаких веревок. Держать друг друга за пояс.
— Так двум человекам в той норе не уместиться, — напомнил Бобчинский.
— Тогда не держаться вовсе.
Блюмкин не стал возражать, только развел руками: хозяин — барин.
Северная июньская ночь замерла, достигнув пика своего безмолвного великолепия. Ничто не нарушало покоя и тишины. От костра шло тепло, сверху куполом рассыпались звезды, неяркие, но манящие. То, что не спало — ложилось почивать, прочее — еще не проснулось. Одинокий Усопший монах белесым пятном бесшумно скользил на самую вершину горы Голгофа. Ему тоже было покойно, если такое состояние доступно призракам. Этой ночью некого было пугать и доводить до предельного нервного состояния. Этой ночью можно было, наконец, умчаться из этого разрушаемого мира в другое бытие, либо в полное небытие — кто ж разберет, куда уходят несчастные приведения?
— Еще напутственное слово, последнее — на этот раз от нашей науки, — нарушил тишину негромкий голос Бокия.
Добчинский поднялся и деликатно прокашлялся в кулак.
— Дорогие товарищи! — сказал он. — Возможно мы больше никогда не увидимся, но не держите зла. У нас тут есть ряд рекомендаций, которые могут помочь вам не потеряться в неизведанных просторах мироздания. Выполнять их, или же нет — ваше дело. Дорогу, как
