Мать Марианины умерла следом за матерью Беренгельда; обе матери были искренне оплаканы нежной Марианиной. Теперь девушка вынуждена была вести хозяйство в отцовском доме и на этом поприще выказала себя разумной, порядочной и мудрой хозяйкой.
Когда весть о возвращении армии генерала Беренгельда донеслась до Франции, Марианина убедила отца, что ей необходимо отправиться в Париж, дабы узнать, намерен ли император исполнить обещание, данное им Верино. Речь шла не больше не меньше как о переезде господина Верино в Париже и включении его в состав правительства.
В самом деле, Бонапарт хотел видеть у себя при дворе как тех, кто в прошлом являлся незыблемым оплотом феодализма, так и несгибаемых республиканцев, а более пылкого республиканца, чем Верино, отыскать было весьма непросто.
Отметим, что Верино до сих пор не имел дворянского звания, хотя всем известно, что Бонапарт щедро и с охотой раздавал титулы своим соратникам. Верино упорно отказывался от любых аристократических привилегий; он был одним из самых суровых судей, вынесших приговор первому консулу, когда тот поднялся на императорский трон. Одним словом, Верино имел несчастье принадлежать к честным людям, не меняющим своих убеждений в зависимости от изменений политической обстановки.
Уверенный в твердости принципов своей дочери и в ее гордости, Верино не видел никаких препятствий для того, чтобы она одна отправилась в Париж: возраст и рассудительность должны были уберечь ее от опасностей, подстерегавших девиц в этом огромном городе. К тому же любящий отец, хотя и не подавал виду, был осведомлен о любовной страсти дочери и, восхищенный ее постоянством, не мог поступить жестоко, отказав ей в невинном удовольствии поскорей увидеть своего идола.
Итак, Марианина вместе с управляющим своего отца приехала в Париж; вечерами она прогуливалась перед особняком Беренгельда, а по утрам поднималась к себе на чердак — посмотреть, не хлопочет ли прислуга во дворе соседнего дома, готовясь к встрече генерала. Вот уже целую неделю она ездила встречать Беренгельда к заставе Бонз-Ом, но безрезультатно. Марианина была печальна; постоянная грусть придавала ей неизъяснимое очарование, однако никто не осмеливался нарушать уединение девушки. В углу пылилась арфа, стояли нераспакованными кисти: Марианина думала только о Беренгельде. Если ее не видели прогуливающейся вдоль дороги, ведущей в Версаль, это означало, что она сидела дома и, сжав своими хорошенькими ручками портрет Беренгельда, пожирала его влюбленным взором.
Но однажды утром, когда Марианина завтракала, старый управляющий принес газету; прервав трапезу, она разорвала бандероль и, пробежав глазами несколько строк, воскликнула: «Он приезжает! Он приезжает… сегодня вечером!..»
Взволнованная, она кидается к звонку и несколько раз нетерпеливо дергает за шнурок; шнурок обрывается, а девушка в нетерпении мечется по комнате. Наконец прибегает горничная.
— Я иду одеваться, прикажи запрягать коляску. Какое платье мне надеть? Как причесаться? Какой выбрать пояс?.. — Множество вопросов вихрем закружились в ее голове; горничная же, словно окаменев, недвижно смотрела на лихорадочную суету Марианины. — Жюли, император вернулся, войска ускоренным маршем движутся в Париж… Бедные солдаты! Они устали… ах, пустяки, как прекрасно, что он приказал им поторопиться! Сегодня вечером он будет в Париже!.. — Жюли ничего не поняла. — Чего же вы тут стоите, Жюли? Живей, несите мои платья.
Затем, схватив газету, она прочла вслух:
— «Вчера генерал Беренгельд прибыл в Версаль, где его ждал приказ его величества. Император сообщал, что сегодня вечером он лично устроит парадный смотр дивизии Беренгельда во дворе Тюильри…» Жюли, скорей, готовьте мои платья. Ипполит причешет меня… Пошлите за ним, и пусть он поспешит. Какое счастье!
Тотчас же она бежит на чердак и, дрожа от волнения, видит, что во дворе дома генерала царит радостное оживление.
Она быстро спускается в гардеробную и делает смотр своим туалетам; желая предстать перед генералом во всей своей красе, она боится ошибиться в выборе наряда. Поэтому она приказывает принести картину, изображающую сцену ее прощания с Беренгельдом, и решает, что оденется так, как она была одета в тот роковой день.
Тотчас же достается простое белое платье, умелые руки горничной производят необходимые переделки, и оно становится похожим на нарисованное на картине одеяние юной охотницы; волосы вновь падают на плечи тысячью завитков, искусно сплетенная сетка для волос закрывает лоб — былой наряд воссоздан, а связанные с ним трепетные воспоминания делают его еще более пленительным и исполненным очарования.
Задолго до прохождения войск жители Гро-Кайу могли видеть, как в сторону Версаля проехал элегантный экипаж. В нем сидела ослепительная красавица Марианина; она взволнованно вглядывалась в даль.
Девическая гордость заставила ее захватить с собой стыдливую вуаль, дабы в долгожданный миг накинуть ее… Она ждет час, два, три, и в сердце ее начинает закрадываться тревога. Проходит четыре часа… И вдруг она вздрагивает: издали доносится барабанная дробь. Невозможно описать тот раскаленный бушующий поток, в который обратилась ее кровь, мгновенно прихлынувшая к сердцу, грозя затопить его, ибо тонкие сосуды не в силах справиться с таким напором.
Дробные раскаты возвестили, что после пятнадцатилетней разлуки — и какой разлуки! — она наконец-то увидит того, кого некогда в горах, в окружении величественной природы, избрала своим идолом, того, кто с тех пор заполонил все ее мысли, того, чьи глаза владели ее душой и жизнью, того, кто держал в своих руках ее счастье!..
Дробь приближается; вскоре показалось облако пыли, однако Марианина не обращает на него внимания. Наконец до нее доносится размеренный топот солдатских сапог; она видит обветренные лица воинов, их глаза, светящиеся радостью при виде долгожданной родной столицы.
— Видишь, Жюли? — спрашивает Марианина, дрожа от волнения. — Ты видишь?
Барабанная дробь смолкла, уступив место военному оркестру, огласившему воздух величественными и мелодичными звуками; в арьергарде ехали старшие офицеры…
Что за взгляд!.. И сколько он сулит! Наконец-то Марианина увидела Беренгельда: генерал сдерживал своего резвого испанского жеребца. Увы! вид величественного Туллиуса, его наград, его блестящего мундира, его пышной свиты, крики «Да здравствует император, да здравствует Франция!», оглашающие ряды солдат, оказались слишком волнующим зрелищем для влюбленной Марианины, и она потеряла сознание: счастье ее длилось всего несколько мгновений.
Жюли в испуге приказала кучеру поворачивать домой. Придя в себя, Марианина увидела, что экипаж едет следом за офицерами; ее исполненный благодарности взор стал наградой для Жюли.
Наконец-то Марианина пребывает наверху блаженства и упивается им; ее экипаж то перегоняет офицеров, то следует за ними… Но если девушка уже наслаждается созерцанием своего увешанного наградами и покрытого шрамами милого Туллиуса, едущего в окружении блестящих офицеров, то генерал до сих пор еще не заметил своей нежной и верной Марианины. Много раз Беренгельд и его офицеры бросали взоры на экипаж; радостно улыбаясь, они пытались определить рыцаря, ради которого приехала сюда красавица под вуалью. Они полагали, что лицо счастливчика должно зардеться от удовольствия и тем самым выдать его. Однако никто из свиты генерала не проявил особенного волнения при виде закутанной в вуаль прекрасной Марианины, а значит, никто из них не питал к незнакомке нежных чувств. Наконец, отринув свою гордость, Марианина, уловив момент, когда ландо поравнялось с Туллиусом, отбросила вуаль, и генерал, до сих пор с холодным любопытством взиравший на незнакомку, остолбенел от изумления.
Он приближается к ней, и Марианина, дрожа, слышит, как Туллиус тихо восклицает:
— Вы ли это, Марианина?..
— Да, — отвечает она, — это я, Марианина, и я не изменилась!
— Я это вижу: на вас тот самый костюм, в котором тогда, в горах… — При этих словах Марианина зарделась от счастья и, преисполнившись любви, подалась навстречу Туллиусу. — И вот, — продолжал Беренгельд, — ее юная красота, достигшая своего расцвета, стала еще прекрасней, а ее сердце…
— Туллиус?..
Единственное слово, произнесенное Марианиной, прозвучало ясней самого многословного вопроса: услышав его, генерал более не мог подвергать сомнению любовь Марианины; однако чувствительная душа девушки трепетала при одной лишь мысли, что она повела себя со своим возлюбленным слишком сурово.
— Друг мой, я люблю тебя, и я никогда не сомневалась в твоей любви. Видишь, я забыла о своей девической гордости и открыто признаюсь тебе в своих чувствах. Знай же, что, ожидая тебя все эти долгие годы, я не считала себя жертвой, потому что люблю тебя; вот уже несколько дней я с радостью приезжала сюда и ждала тебя.
