5. В советском строе есть много евразийских черт:
— власть партии единомышленников, как естественная власть для Евразии;
— подчинение «идее» всей вообще политической общественной культурной, даже хозяйственной жизни;
— идея поглощения личности человека «соборной личностью» своего сословия, народа, религии, наконец, государства;
— идеологизация и политизация всех сторон жизни общества;
— отрицание универсального характера европейского общества;
— отрицание европейского компонента в самой русской культуре и истории;
— абсолютизация власти как таковой.
Стоит ли удивляться, что советская власть и советское государство вовсе не казались евразийцам чем-то уж совершенно чужим? Очень не случайно эмиграция прозвала евразийцев «православными большевиками».
Более интеллигентная их часть не пошла на сотрудничество с НКВД, но ведь получается — сами идеи евразийцев открывали дорогу именно такой политической идее.
Последователи
Сегодня идея Евразии — одна из самых модных, самых востребованных политических идей нашего дня. В самой провинциальной России евразийство еще не очень модно. В провинциальной России проблемой скорее становится православный фундаментализм. Даже в столицах, в Москве и Петербурге, оно по степени своего влияния, по числу сторонников не опережает числа сторонников других политических концепций. Но в других странах СНГ, особенно в Казахстане, в Киргизии, Узбекистане, в ряде «субъектов федерации» РФ — в Татарии, в Башкортостане, в Бурятии евразийская идея становится едва ли не лидирующей, оттесняющей по своей политической актуальности даже мусульманский фундаментализм и ностальгический социализм.
Причины не так уж трудно понять: народы многонационального государства судорожно пытаются осознать, кто же они друг другу? Если они — только завоеватели и завоеванные, если Россия покорила другие народы и превратила их страны в колонии, — естественно желание освободиться.
Евразийская идея предлагает другой ответ на тот же вопрос: народы, живущие сейчас в Российской Федерации, — это народы одной, евразийской цивилизации. Они связаны единым «стереотипом поведения», общей «положительной комплиментарностью» — то есть относятся друг к другу однозначно положительно, тянутся друг к другу. Не только Россия завоевала остальных «евразийцев», в разные исторические времена у Евразии были другие лидеры.
В таком прочтении истории Евразии империя Чингисхана действительно выступает уже не страшным врагом Руси, а предшественником Российской империи. А Александр Невский оказывается не предателем общерусского единства и не хитрым негодяем, а эдаким стихийным евразийцем, совершившим «единственно правильный» исторический выбор.
Независимо от того, насколько это мнение обосновано и какие есть ему реальные предпосылки, оно очень и очень соблазнительно для решения самых современных вопросов. Для сохранения целостности России, например, для предотвращения национальных «разборок», для формирования общего Евразийского государства. Подчеркну еще раз — эта идея привлекательна независимо от ее научной состоятельности.
Себя не похвалишь…
Чисто по-человечески трудно не понять казахов или бурят, которые становятся «евразийцами». Их позиция даже симпатична, а для русского человека еще и комплиментарна: говоря о давних и плодотворных связях Руси со Степью, о психологическом единстве славян и тюркских народов, о едином для них государстве, эти люди не проявляют агрессии. Наоборот — этим способом они объединяются с нами! Их позиция скорее привлекательна и симпатична.
Но увы! Эта позиция не подтверждается решительно никакими фактами. Даже серьезные ученые порой пытаются «сблизить» Русь и Степь, представить их отношения как равноправный культурный обмен. Получается плохо, что-то в духе Артамонова: «От тюрков они унаследовали титул кагана, который принимали первые русские князья, от печенегов была заимствована удельно-лестничная система… от половцев изогнутые сабли и многое другое» [32. С. 458].
Тут только руками разведешь… И титул кагана использовался не чаще, чем титул конунга. Так и заявляют русы французскому королю в 839 году: «наш конунг называется каган». И верховная власть одного рода в государстве известна у множества примитивных народов, от инков до Древнего Китая, а вовсе не у одних печенегов и русов. И кривые сабли еще хазары сравнивали с прямыми мечами русов — за два столетия до появления печенегов в южнорусских степях.
Еще менее убедителен Лев Гумилев. Вся его «Русь и Великая степь» от начала до конца — собрание притянутых за уши, бездоказательных утверждений.
Истории про то, как бедных славян «заставляли» воевать с Византией, чтобы их стало поменьше, про истребление десятков тысяч славян на Каспийском море, вызывают тягостное недоумение — ну зачем он все это придумал?! Как и формулировки типа: «иудеи построили… крепость Саркел» [31. С. 94], чтобы эффективнее отбиваться от русов. Правда, во что хочется — в то и верится. Что там ученые, Артамонов с Гумилевым!
Олжасу Сулейменову совесть позволяет даже рассказывать, что русские летописи якобы сообщают, будто Киев основали хазары [105. С. 176]. (А они ничего подобного и не думают сообщать.) Что «без преувеличения можно сказать, будто почти все влиятельные княжеские роды в Киевской Руси состояли в кровном родстве со Степью [104. С. 144]. И в этом родстве, оказывается, «черпали русские люди чувство уверенности в будущем и стабильности». И вообще «Русь срослась с Полем» [104. С. 102].
Олжас Сулейменов рассказывает даже о борьбе хороших, правильных «евразийцев» времен Киевской Руси, сторонников союза со Степью, и отвратительных «западников» — подлых, низких заговорщиков и отравителей.
Якобы у «западников» того времени, киевских бояр, даже была специальная зловещая формула, угрожавшая князю гибелью — как предупреждение тем, кто хотел продолжать союз с Полем. «Жертвой тайной политики бояр, ориентирующих взоры престола на запад, стал Юрий Долгорукий и его сын Глеб, стремившийся сохранить союз с Полем» [104. С. 67].
Очень многое становится возможным из-за состояния источников — говоря попросту, мы слишком уж мало знаем. Есть один какой-то текст или два-три коротких текста, по которым мы судим о целом событии. И трактовать этот текст можно очень и очень по-разному, находя в нем самые различные вещи — порой прямо противоположные.
Олжас Сулейменов считает, что поэтика «Слова о полку Игореве» сложилась под влиянием тюркского эпоса, с массой прямых заимствований. А вот М. Спивак полагает, что в поэтике «Слова…» очень заметно «влияние скандинавской поэзии» [92. С. 174].
Говоря откровенно, позиция Спивака более убедительна — и сам он гораздо профессиональнее Олжаса Сулейменова и ссылается на куда как серьезные научные работы [105. С. 14–22].
На фоне исследований такого уровня взволнованный рассказ о казахских акынах, научивших «правильным» песнопениям вещего Бояна, выглядит просто небылицей.
Еще раз подчеркну — психология тех, кто сочиняет такого рода небылицы, даже по-своему симпатична. Потомкам завоеванных не хочется быть потомками тех, кого силой «примучили» к единому государству. Как бы ни был привлекателен свет просвещения и цивилизации — приятнее происходить от тех, кто добровольно и по собственному желанию тянулся к этому незримому свету, а не был силой принужден испить из чаши наук и искусств.
Проблема эта существует вовсе не только в государстве Российском и вовсе не только у интеллигенции тюркских народов. Такой цивилизованный народ, как французы, тоже испытывает порой некое неудобство… Ведь предков современных французов, галлов, завоевали римляне, и за какие-то полтора-два столетия галлы напрочь забыли свой язык, перешли на латынь, практически полностью сменили культуру… Обидно!
«Приятно предположить, что, наверное, галльский язык не так уж сильно отличался от латыни…» — предполагает авторитетный научно-популярный труд, изданный при финансовой поддержке французского посольства [106. С. 66]. Конечно, не утверждает истину в последней инстанции, как Олжас Сулейменов, а предполагает. И сказано как бы почти шутливо, как бы и не всерьез… Так, на уровне ни к чему не обязывающего «может быть». Но ведь проблема та самая.
Если всерьез говорить о заклятых южных друзьях Южной Руси… То разве русские и половцы строили единое государство? Финноугорские и балтские племена участвовали в строительстве Руси, но вот тюркские — никогда. Славянские племена полян и древлян, славяно-финские вятичи платили дань хазарам, венгры и печенеги чуть не взяли Киев; печенеги и половцы разоряли города Южной Руси… Все это было — но вроде как-то трудно считать набег или даже взятие города участием в строительстве общего государства.
