очень тягостный вечер.
Примерно в четыре утра всех разбудил приезд баронета. Пропустив оба поезда, он успел на вечерний почтовый и оказался в каком-то далеком городе, откуда добирался до Карбери в наемном экипаже. Роджер в халате вышел его впустить; вышла и леди Карбери. Сэр Феликс, очевидно, считал, что проявил героизм, одолев столько трудностей. Роджер держался другого мнения и по большей части молчал.
– Ах, Феликс, ты так нас напугал! – сказала мать.
– А я как напугался, когда узнал, что мне надо проехать пятнадцать миль на паре кляч, которые и рысью-то не хотят идти!
– Но почему ты не приехал тем поездом, которым обещал?
– Задержался в Сити, – соврал баронет.
– Ты, видимо, заседал в совете директоров?
На это Феликс прямого ответа не дал. Роджер знал, что никакого заседания не было, поскольку мистер Мельмотт в деревне. И у сэра Феликса нет никаких дел в Сити. Это было чистой воды разгильдяйство и вдобавок прямая ложь. Молодой человек, сам по себе ему неприятный, явившийся сюда ради замысла, который он, Роджер, считал отвратительным, поднял на ноги его и домашних в четыре утра и даже не подумал извиниться. «Жалкий щенок!» – пробормотал Роджер сквозь зубы, а вслух сказал:
– Не заставляйте свою матушку стоять здесь. Я провожу вас в вашу комнату.
– Отлично, старина, – ответил сэр Феликс. – Ужасно не хочется вас утруждать, но я бы перед сном выпил бренди с содовой.
Для Роджера это был еще один удар.
– Я сомневаюсь, что в доме есть содовая вода, а если даже и есть, я не знаю, где ее найти. Если вы пойдете со мной, я налью вам бренди.
Слово «бренди» он произнес тоном величайшего отвращения. Бедный Роджер! Ему пришлось идти на второй этаж за ключом, чтобы обслужить этого щенка, этого нахала! И все же он сделал, что просили, и нахал выпил свой разбавленный бренди, нимало не смущаясь мрачностью хозяина. Уходя спать, он сказал, что назавтра, скорее всего, не выйдет до ланча, и выразил желание, чтобы завтрак ему принесли в постель.
– Он родился быть повешенным, – сказал себе Роджер по пути в спальню. – И это будет по заслугам!
На следующее утро – было воскресенье – все, за исключением Феликса, пошли в церковь. Леди Карбери всегда ходила на воскресную службу в деревне и никогда – в Лондоне. Это была одна из правильных привычек вроде ранних обедов и долгих прогулок, которые уместны в сельской местности. И леди Карбери воображала, что, если не пойти, епископ точно узнает и будет недоволен. Епископ ей нравился. Ей нравились епископы вообще, и она считала, что долг женщины – жертвовать собою ради общества. Зачем вообще люди ходят в церковь, она вряд ли когда-нибудь задумывалась.
Подходя к дому, они увидели сэра Феликса. Он курил сигару на дорожке рядом с открытым окном гостиной.
– Феликс, – сказал его кузен, – отойдите с сигарой чуть дальше. Дым идет в дом.
– О небо! Какие предрассудки! – воскликнул баронет.
– Возможно, предрассудки, но все равно сделайте, как я прошу.
Сэр Феликс бросил сигару на гравий, Роджер подошел и ногой отшвырнул ее прочь. Это были первые слова, сказанные между ними за день.
После ланча леди Карбери прогуливалась с сыном, убеждая его сразу отправиться в Кавершем.
– Как я туда доберусь, скажи на милость?
– Кузен одолжит тебе лошадь.
– Он зол, как медведь с больной головой. Он намного меня старше, кузен и все такое, но я не намерен мириться с наглостью. В любом другом месте я просто пошел бы на конюшню и велел оседлать мне лошадь.
– У Роджера довольно скромное хозяйство.
– Полагаю, у него есть лошадь, седло и конюх, чтобы ее взнуздать. Я никакой особой роскоши не требую.
– Он недоволен, потому что вчера дважды отправлял за тобой коляску на станцию.
– Ненавижу тех, кто дуется из-за каждого пустяка. Они сами пунктуальны, как часы, и цепляются к тебе, когда ты не хочешь по их указке все делать как заведенный. Я попрошу у него лошадь, как попросил бы у любого другого, и пусть подавится, если ему это не по душе.
Примерно через полчаса он нашел кузена.
– Можно мне взять лошадь, чтобы поехать сегодня в Кавершем?
– Наши лошади никуда по воскресеньям не ездят, – ответил Роджер и, помолчав, добавил: – Можете взять. Я отдам распоряжения.
Во вторник сэр Феликс уедет, и он будет сам виноват, если еще раз пустит кузена в Карбери! Так думал Роджер, когда Феликс выезжал со двора. Однако почти сразу он вспомнил, что Феликс, весьма вероятно, станет владельцем Карбери. А если Генриетта все же за него выйдет, он не сможет отказать ее брату от дома. Роджер некоторое время стоял на мосту, глядел, как его кузен скачет по дороге легким галопом, и слушал стук копыт. Молодой человек нарушал все возможные правила. Кто не знает, что лишь дамам позволено пускать чужую лошадь в галоп на дороге? Джентльмен и на своей лошади, и на одолженной едет рысью. У Роджера Карбери была только одна верховая лошадь – старый охотничий конь, которого он любил, как друга. И теперь его доброго старого друга, чьи ноги уже не те, что прежде, гонит вскачь по жесткой дороге этот наглый щенок!
– Бренди с содовой! – почти вслух воскликнул Роджер, думая обо всех утренних неприятностях. – Он умрет в больнице от белой горячки!
Перед тем как к Лонгстаффам приехали их новые друзья Мельмотты, между мистером Лонгстаффом, отцом, и своенравной дочерью Джорджианой было заключено мирное соглашение. Дочь со своей стороны обещала, что гостей примут любезно – это можно было назвать режимом наибольшего благоприятствования. С Мельмоттами будут обходиться в точности так, как если бы старый Мельмотт был джентльмен, а мадам Мельмотт – леди. За это семейству позволят вернуться в город. Однако и здесь отец выдвинул дополнительное условие. Они пробудут в Лондоне лишь шесть недель, а десятого июля уедут в деревню до конца года. На предложение отправиться за границу отец пришел в ярость. «Ради всего святого! Откуда, по-твоему, возьмутся деньги?» Джорджиана возразила, что у других деньги на заграницу находятся. На это отец велел ей радоваться, что у нее пока есть крыша над головой. Джорджиана, впрочем, сочла эти слова поэтическим преувеличением, поскольку они не раз звучали и прежде. Договор был очень четкий, и обе стороны намеревались честно его исполнить. Мельмоттов примут учтиво, городской дом не закроют.
От мысли, что Долли может жениться на Мари Мельмотт, дамы отказались – да они никогда и не думали о ней всерьез.
