Вспрыгнув на платформу, трубач протрубил сигнал отправления. Мы торопливо обнялись напоследок, поцеловались, перекрестили друг друга. Офицеры побежали к своему вагону, забрались в него и высунули головы в окна. Трубач протрубил другой сигнал, потом забросил трубу за спину и уже на ходу вскочил в поезд. Эскадрон отправился на войну.
На несколько дней я поехала в Царское Село. Здесь, впервые после возвращения в Россию, я в полной мере ощутила одиночество и начала осознавать всю сложность своего положения.
Я была счастлива, что вернулась в Россию. Но в силу молодости и неопытности я не понимала, какие толки и пересуды вызовет мой развод, какие трудности возникнут из за моего разведенного положения. Все, связывающее меня с детством, перестало существовать, ничего не осталось от тех лет, ни дома, ни семьи, ни друзей, лишь одни тягостные воспоминания.
Тетя Элла всем сердцем и душой прикипела к Марфо–Мариинской обители, где она была настоятельницей. Знакомых у меня в Петербурге не было. Мой отец с женой были поглощены в Царском Селе обустройством на новом месте, на меня у них не оставалось времени, а Дмитрий уехал на фронт.
И я решила тоже отправиться на войну в качестве сестры милосердия.
Но для этого надо было получить согласие императрицы. Не желая терять времени, я отправилась в Петергоф. К моему удивлению, императрица благосклонно отнеслась к этой просьбе. И я немедленно вернулась в Петербург, чтобы приступить к обучению.
Поскольку еще не существовало курсов медицинских сестер при обществе Красного Креста, была достигнута договоренность, что я стану получать практические навыки в одной из городских больниц. Каждое утро я приходила туда, а вечером посещала лекции практикующих врачей. Так как я была единственной обучающейся, со мной занимались индивидуально, и я всё быстро осваивала.
Принцесса Елена, сестра сербского короля Александра, занялась организацией полевых госпиталей, содержание которых она и семья ее мужа предполагали взять на себя. Она предложила мне отправиться на фронт с одним из этих госпиталей, и я приняла ее предложение. Муж Елены, так же как и Дмитрий, был офицером–кавалергардом. Мы направлялись на тот участок фронта, где сражался их полк. Это меня устраивало.
В первые дни после отъезда Дмитрия я не так тревожилась за него, он писал мне почти каждый день, и его полк еще не достиг мест боевых действий. Но когда стало известно, что кавалергарды прибыли в Восточную Пруссию и сразу вступили в бои, я потеряла покой. Даже работа в больнице не могла отвлечь меня. Я стала пугаться телефонного звонка, любой телеграммы. Телеграмму мне доставили однажды утром, когда я вернулась из больницы. Дрожащими руками я вскрыла ее и первым делом взглянула на подпись. Она была от Дмитрия. Это меня успокоило, но, прочитав ее, я ужаснулась.
В ней говорилось о сражении в Каушине, где погибло больше половины офицеров конно–гвардейского полка. Дмитрий сообщал, что он жив и здоров, но полк понес большие потери. Потом я получила другую телеграмму от него, где сообщалось о некоторых его убитых или раненых товарищах. Среди погибших были два брата Катковы, они входили в число тех немногих детей, кого допускали играть с нами в Москве.
Спустя несколько дней, когда первых раненых офицеров полка привезли в Петербург, я отправилась вместе с сотнями других людей в госпиталь; мне очень хотелось повидаться с товарищами Дмитрия и расспросить их о нем.
Отбытие нашей медицинской части на фронт было назначено на девятое августа. Я сдала экзамены на медицинскую сестру. Врачи, которые принимали их, знали меня с детства, и, несмотря на мое волнение и короткий период учебы, я ответила на все вопросы. Кажется, мадемуазель Элен гордилась мной, как никогда прежде, вручая мне свидетельство, разрешающее носить форменную одежду.
Тетя Элла, которой я написала о своем решении отправиться на фронт, одобрила его и сообщила о своем намерении приехать в Петербург проститься со мной. Все знакомые были столь доброжелательно настроены ко мне, что я почти стыдилась этого внимания. Мне казалось, что в том, чем я намерена заниматься, нет ничего необычного, а то, что это связано с определенным риском для жизни, вполне в порядке вещей в условиях войны. Тут не было самопожертвования, в сущности, я не жертвовала ничем: не было у меня ни дома, ни семьи, ни каких либо обязанностей или привязанностей, ничто меня не удерживало. Наоборот, я видела в этом появившуюся возможность принести пользу, заняться делом, которое мне было по душе, приложить к нему свою энергию. Жизнь призывала меня к действию, мне не на что было жаловаться.
Мой багаж был скромным: несколько серых форменных платьев, белые косынки, которым мы покрывали голову, передники, белые медицинские халаты, хлопковое нижнее белье и хлопчатобумажные чулки — все сложено в небольшой чемодан. Раскладная кровать, резиновая ванна и несколько маленьких резиновых тазиков для умывания дополняли мое походное снаряжение.
В день моего отъезда приехала, как и обещала, тетя Элла. В то утро я впервые надела на себя форменную одежду; помню, в каком смущении я вышла на улицу.
После завтрака тетя повезла меня в часовню домика Петра Великого, где находилась очень почитаемая икона Спасителя. Пока мы были там, лакей, должно быть, сказал прохожим, кто мы такие, и когда мы вышли, то оказались в окружении толпы. То были самые простые люди, очень взволнованные. Многие женщины плакали, те, кто оказались ближе, к моему большому смущению, стремились дотронуться до моей одежды, хватали мои руки и целовали их.
«Ох, дорогая наша, и ты тоже отправляешься на войну. Благослови тебя Бог», — запричитала одна старушка. Другие в слезах присоединились к ней с добрыми пожеланиями: «Спасибо тебе… Будешь заботиться о наших солдатах… Бог в помощь!.. Спаси и сохрани тебя Господь… Дай нам силы, Боже, одолеть врага!..» А одна бедная старая женщина умоляла мою тетю разузнать что нибудь о судьбе ее сына.
Наконец мы высвободились и сели в коляску. Мне никогда прежде не доводилось испытывать ничего подобного, я была взволнована до глубины души, похоже, те же чувства испытывала и тетя.
Тетя Элла, великая княгиня Мария и Володя Палей, мой сводный брат, отправились вечером провожать меня на вокзал. Наша медицинская часть состояла из восьми медсестер, двух врачей, суперинтенданта, представителя Красного Креста и двадцати санитаров. Кроме принцессы Елены со мной ехала госпожа Сергеева, недавно назначенная моей фрейлиной, без нее императрица не соглашалась отпустить меня.
Наш поезд вез не только необходимые материалы для госпиталя, но и множество оборудования для работы в походных условиях — вагон–лазарет, полевые кухни, котлы, лошадей, палатки. Елена взяла также свой автомобиль. С волнением я расцеловала всех, кого покидала. На глазах у тети Эллы были слезы, она порывисто дотронулась своими тонкими пальцами до моего лба и перекрестила меня на дорогу. Был отдан приказ садиться по вагонам. Мы прошли в наше купе. Поезд тронулся, прозвучали последние пожелания и напутствия. Мы видели, что на платформе многие плакали. Но у меня на душе было легко, даже радостно.
