Эгорд несется задыхаясь, взгляд прикован к девушке. До нее десяток шагов, но тут на низверженную богиню проливается град молний. Зрелище страшное, Эгорд на бегу падает, наколенники и ладони вминают почву. Молнии заставляют остатки крыльев истончиться, скрючиться, похожи на иссушенные мертвые щупальца, молнии превращают кожу богини в уродливые ожоги, затем в пепел. Леарит разрывает воздух криками, тело с ужасающей гибкостью корчится, дергается, шторм молний хлещет и хлещет, грохот кошмарный, будто великан сжимает остров в кулаке, а тот ломается как сухарь.
Эгорд беспомощно тянет в сторону страдающей девушки грязную от земли руку, перед глазами мутнеет, на лице теплое влажное жжение. Душу, как канат, перетягивают сводящая с ума жажда защитить и железное понимание, что касание одной такой молнии убьет мгновенно. Редко бессилие причиняло подобную боль. С ней может сравниться разве что боль утраты Витора и Милиты, в день, когда Зарах разорвал лучшего друга пополам, а Милита от горя покончила с собой. Эгорд поднимает залитое слезами лицо к небу, оно продолжает беспощадно лить молнии, сквозь облака, из далекой-предалекой глубины, где ночью рождаются звезды. Над Леарит тучи сизого дыма, крики уже глухие, словно умирает привидение, но боли в них не меньше, оголенные сухожилия, жилы и мясо лопаются, чернеют, сыплется и разлетается прах, оголяет кости...
Молнии исчезают.
Осознать удается не сразу: грохот въелся в уши, пропитал разум, под черепом до сих пор гремит с просторным эхом, глас небесной ярости утихает с большой неохотой.
Эгорд неуклюже, трусливо подползает к тому, что осталось от Леарит.
Поднять глаза мужества не хватает...
Щеки не высыхают, появляются новые слезы от запаха паленой плоти, земля черная, горячая, там, где били молнии, дымятся ямки, на траве язычки пламени, раскаленные камешки мерцают оранжевым.
Однако краем взгляда замечает: со стороны богини вновь мерцает свет. Приподнимает голову, в обзор вплывает прожженная до костей рука, обугленная надкостница постепенно белеет, зарастает новыми мышцами, целебное сияние вокруг кисти медленно, но верно насыщается, слой за слоем наращивает живую ткань. Наконец, появляются островки новорожденной кожи.
Эгорд решается посмотреть на Леарит.
Доспехи накалены докрасна, словно только что вынуты из кузнечного горна, богиня стремительно излечивается в коконе сочного света. Сетчатые пленки сухожилий, красная влажная плоть, вены, артерии, капилляры - все скрывается под новой кожей, нежной, чистой, как лепестки вишни.
Эгорд подкрадывается, осторожно берет руку Леарит в свою, лицо склоняется, попадает под застывший взгляд богини.
Ее бриллиантовые глаза оживают. Эгорд с радостным трепетом понимает: теперь она смотрит не сквозь, а на него.
- Боги наказывают... - шепчет Леарит.
- За что?! - вопрошает Эгорд умоляюще, с дрожью в голосе.
Леарит слабо, но искренне улыбается.
- За то, что спасла... тебя.
Эгорд не понимает.
- Спасла? Но...
Оборвать мысль вынуждает вспыхнувшее перед внутренним взором свежее воспоминание. Корабль... Черная всепоглощающая сфера...
- Так это ты увела меня с корабля?
Леарит проводит пальцами по его щеке.
- Не могла иначе.
Эгорд берет богиню на руки, несет к крепости. Леарит обнимает мускулистую шею, ее голова лежит у него на плече, веки опущены. Опаленные волосы растут, напитываются белым светом. Сила крыльев тоже восстанавливается, Эгорд ощущает это внутренним изгибом локтя, в котором заключена спина богини, но сейчас крылья ни к чему, их мощь покоится под доспехами. Те все еще раскаленные, мерцают красным, но Эгорд покрывает свои доспехи ледяной коркой, от контакта со сталью Леарит корка тут же испаряется, но нарастает снова, остужает, за Эгордом вдоль горного склона тянется пухлая паровая гусеница, уползает в небо...
Зал на пятом этаже. После битвы с Хафалом изменился к лучшему: разрушенный потолок Эгорд заштопал льдом, наложил паутину чар, зал утопает в дневном свете, лед окрашивает веера и бутоны лучей во все оттенки радуги, рассаживает их в даже самые темные уголки.
Воин-маг пересекает зал, широкий грациозный шаг-прыжок перелетает три ступеньки возвышения, носки стальных сапог оказываются перед широким треугольным фонтаном, брызги шипят монотонно, успокаивающе, рядом серебристый треугольный стол, Эгорд укладывает богиню на один из диванов в золотой обивке.
Опускается на колено, пальцы сплетаются с пальцами девушки в замок.
- Как ты, Леарит?
Ресницы богини мягко опускаются, поднимаются, бриллиантовые грани в глазах играют разноцветными бликами.
- В порядке.
- Что сделать для тебя?
- Продолжай следовать цели.
- Эти старания ради всего мира. Но что сделать для тебя лично?
- Я богиня. Благо мира - это и мое благо. У меня не может быть личного...
Эгорд рассматривает переливы глаз внимательно, показалось, мелькнул какой-то особый блеск: пронесся мимолетной волной - и будто не было ничего. Богиня словно подмигнула таким образом, чтобы боги не заметили, не подслушали... Или в самом деле показалось?
- Делай мир лучше, Эгорд, и мне будет хорошо.
Воин-маг кивает.
Ближе к ночи возвращается в комнату, где ждет Наяда... То есть, Жемина. Она тут же бросается на шею, но обтекает нежно, как теплая морская волна с пеной. Эгорд укоряет себя: в течение дня почти не вспоминал о Наяде. То есть, о Жемине. О боги, как же трудно привыкнуть! Но мысль о богах вызывает неприязнь, Эгорд разозлен за то, что сделали с Леарит... Непослушная голова! Сейчас перед ним не Леарит, а Жемина, надо думать о ней. Эгорд ведь считал, она погибла, а она чудом выжила, такая удача бывает раз в сто лет, надо прыгать от счастья...
- Прости, родная.
Эгорд приподнимает любимую, осторожно кружит у двери.
- День выдался суматошный, надо было успевать все, я просто свинья, что ни разу не зашел...
- Ничего, милый.
Жемина отлипает от его плеча, заглядывает в лицо, по щеке Эгорда проскальзывает ручка, легкая, чистая, как медузка, порой кажется такой же полупрозрачной.
- Главное, что вернулся. Живой и невредимый.
Эгорд опускает.
- Не скучала?
- Немного, - признается Наяда смущенно, но в то же время с игривым упреком. - Но меня развлекал твой забавный друг, кажется, Томатис...
- Тиморис.
- Да, он самый. Малость назойливый, и от него разило выпивкой, но...
- Это он умеет, - усмехается Эгорд.
А про себя думает: бедный Тиморис. Свалилось же отцовское бремя...
Личико Жемины, как всегда, уплывающее из памяти, вдруг становится встревоженным.
- Эгорд, мы теперь будем вместе всегда?
- Конечно, любимая!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});