— Что это? — спросил я у Палыча, тыкая пальцем в непонятные надписи.
— Глаголица, — ответил тот.
— Вино так называется?
— Нет, вино называется «Плавац», а глаголицей текст на наклейке написан. Это алфавит такой славянский. Очень старый. Ладно, не отвлекайся, давай начнём, а потом я расскажу.
— Да! — взбодрился тут Петька. — Не отвлекайся!
Он схватил фужер за ножку, вскочил со стула и встал в картинную позу, подняв локоть руки с фужером горизонтально, а левую протянув куда-то в сторону верхнего угла кухни.
— Мы собрались здесь потому, что кое-какая сволочь… Не будем называть ее по имени, — и он в упор посмотрел на меня. — Решила смотаться от нас по-тихому, не устроив правильных проводов!
— Я не сволочь, — вяло отозвался я. — Просто последние три недели кручусь, как вечный двигатель первого рода, времени нет совершенно, даже поесть не всегда успеваю. И поспать тоже не всегда получается. Сегодня вот весь день бегаю, только кончил собираться перед вашим приходом… Вставать завтра рано, выспаться опять некогда…
— Не ной! — категорически отвёрг мои отговорки Петька. — А кому сейчас легко? Мы вон тоже с Виталием Палычем завтра с утра на работу. Так нам, в отличие от тебя, работать нужно. А ты в дороге отоспишься. У тебя теперь на это вообще чуть ли не полгода будет — спи, не хочу.
— Ну да, как же, — ответил я. — Во-первых, не полгода, а всего лишь пять месяцев. С небольшим. А во-вторых, мне тут программу обучения на все эти месяцы выкатили, не поспишь особо.
— Но-но-но! Не увиливай! — Петька строго погрозил мне пальцем. — Следствие не обманешь. Итак, в связи с крайней безответственностью вышеупомянутого товарища, мы решили взвалить это нелёгкое бремя в свои натруженные руки.
— Какое бремя? — поинтересовался из угла Палыч.
— Что? А! Бремя организации правильных проводов нашего безалаберного, но дорогого нам старого и заслуженного товарища на пенсию… Тьфу ты! То есть, в дальнюю дорогу. За что и предлагаю выпить.
За что выпить? За бремя? Или за пенсию? Что-то я так и не понял. Впрочем, без разницы. Нужно его заткнуть, а то не остановится. Мы аккуратно чокнулись фужерами, и я осторожно пригубил тёмно-красное вино. Странный вкус. Слегка кисленький и чем-то напоминает гранатовый сок. И что-то ещё.
— Ну, как оно? — спросил Палыч, просмаковав пару глотков и отставив практически нетронутый фужер на стол.
— Не знаю, — честно ответил я. — Интересный вкус, никогда такого не пробовал.
— Дык. Ещё бы, — усмехнулся Палыч, — такое вино в Городе есть только у меня. И только потому, что мне его присылают прямо от производителя. По две бутылки от каждого урожая. Вот уже почти двадцать лет. Эта вот урожая трехлетней давности, неплохой, кстати, был урожай.
Петька сосредоточенно выцедил полфужера, сглотнул, возвёл очи горе, подумал несколько секунд, и вальяжно изрёк:
— Да, неплохо, неплохо. Не амонтильядо, конечно, урожая одна тысяча девятьсот четырнадцатого, но тоже ничего.
— Трепло, — беззлобно заметил Палыч. — Амонтильядо ему подавай. Откуда только слов таких понабрался? Вон, лучше сыром заешь. Такое вино хорошо с сыром.
— А что это всё же за алфавит? И откуда такие странные бутылки? — решился напомнить я. У меня в голове уже минут пять крутилось какое-то смутное детское воспоминание, связанное именно с такой же бутылкой и такими же буквами на ней.
— Бутылки, говоришь… — задумчиво вздохнул Палыч. — Ну, есть у меня один старый знакомый… Да наверно уже и друг, двадцать лет уже всё же знакомы, да и в гости друг к другу ездим иногда… Живёт он в Далмации, оттуда и алфавит, который глаголица, он там чуть ли не больше тысячи лет используется, местные говорят, что он старше нашего…
— Палыч, — влез тут Петька, ускоренно прожевав сыр. — Ты не темни. Где ты, а где Далмация! Колись давай, что ты делал в этой самой Далмации! Если ты там вообще был. А может, наоборот, этот твой знакомый — далматинский шпион, и сам сюда ездит платить тебе вином за секретные сведения о нашем стройуправлении?
— Чего, говоришь, я там делал? — криво улыбнулся Палыч, сооружая себе бутерброд с ветчиной. — Я там, детишки, воевал. Был такой Балканский конфликт… Ну, вы ещё пешком под стол ходили, вряд ли помните чего… Так вот, там мы с ним и познакомились… И с твоим отцом, кстати, тоже, — посмотрел он на меня. — Ну, а у него там свой виноградник и он делает своё вино. Не слишком много, потому как технологии у него ещё дедовские и прадедовские, современную химию и пластмассу он не признаёт. В широкую продажу вино из-за этого не поступает, расходится по местным магазинчикам и всяким коллекционерам. Вот такая, примерно, история.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Вон оно что, Палыч… А я ведь знаю эту твою историю», — подумал я, опустив взгляд на фужер с недопитым вином. Потому что слова «Балканский конфликт» щелчком встали на недостающее место в мозаике моих подспудных детских воспоминаний и происходившее десять или одиннадцать лет тому назад всплыло из недр моей памяти в цветах и красках, как будто всё было чуть ли не вчера.
Я вспомнил, как в один прекрасный, тоже, кстати, майский день пришёл домой и застал там весьма тёплую компанию, состоявшую из моего отца, Виталия Палыча, которого я знал с самого раннего детства, и какого-то незнакомого смуглого мужика. Сидели они на кухне втроём, дым там стоял коромыслом, потому что Палыч и смуглый мужик курили без остановки, а на столе стояла целая батарея как раз вот таких же пустых и ещё полных бутылок с такими же непонятными надписями. Я тогда ещё удивился, что за странные буквы, непохожие ни на русские, ни на латинские, которые к тому времени были мне уже хорошо известны. Отец представил меня незнакомому мужику, тот долго тряс мою руку, а потом на не слишком хорошем русском сказал, что у него тоже есть сын, чуть младше меня, и зовут его Виталием. На что Палыч почему-то поморщился и отвернулся к окну.
Потом с работы пришла мать и выгнала меня с кухни под предлогом, что уже поздно, и мне нужно делать уроки. Я ушёл, а они сидели до вечера, потом Палыч со смуглым ушли, а я подкатил к отцу выяснять подробности — что за мужик, откуда взялся и почему отец с ним знаком. Отец был несколько не в себе, что случалось с ним крайне редко, поскольку любителем жидкостей он не значился никогда, и, наверно, поэтому оказался заметно более говорливым, чем обычно. Он рассказал, что лет десять тому назад Палыч был на войне, которую сейчас принято называть Балканским конфликтом. Так вот, отца с его вертолётным звеном как-то раз послали срочно вывозить двоих своих с места боя возле какой-то горной балканской деревни. Когда звено подлетело к деревне, отец увидел на узкой и обрывистой горной дороге два танка, один из которых густо чадил на самом повороте, а второй застрял в щели между первым и крутым каменистым склоном. За поворотом, выше по склону, посреди виноградника возле дымящихся развалин какой-то хижины обнаружились Палыч с его капитаном, Ржевский, кажется, была его фамилия. Они отстреливались от пехоты, выползающей из-за танков. Там же, в кустах, прятались ещё два человека в гражданском. В общем, пока оставшаяся часть звена методично отрабатывала по пехоте и танкам, отец увез всю компанию прямо на территорию ближайшей санчасти. Капитан и Палыч были серьёзно изранены, а один из штатских оказался женщиной, она была практически невредимой, не считая ссадин, ушибов и нескольких небольших ожогов. А кроме того, она была ещё и беременна, месяце примерно на четвёртом, и ребенок не пострадал. Потом, уже много позже, она родила сына, которого отец ребёнка, тот самый смуглый мужик, назвал в честь Палыча, потому, что именно Палыч вытащил будущую мать, почти совсем уже задохнувшуюся, из подвала дома, загоревшегося после попадания из гранатомёта.
— Ладно, — стукнул ладонью по столу Палыч. — Сейчас не об этом. Давай-ка лучше выпьем за то, чтоб дорога удалась. Пять месяцев лететь — это тебе не на Кубу по выходным кататься. Ты ведь как обычно, через Луну? — спросил он у меня.
