Я с ним познакомился вот тогда, он был какой-то удивительно худой человек, просто дистрофически худой. Я посмотрел — ручки такие худенькие-худенькие… Мы летели вместе из Ленинграда, где проходили съёмки «Старой, старой сказки», и довольно изрядно выпивали в дороге. Я был, соответственно, тоже моложе, и понял, что он достаточно пристрастен к этому. Для меня это был эпизод, а для него — нет. Это была его инициатива, «у него с собой было»…
Я не могу сказать, что он был многословен, не могу сказать, что он пускался когда-то в какие-то рассуждения: ни об искусстве, ни о жизни — не помню. Я воспринимаю его, в общем, как человека достаточно замкнутого. Может быть, передо мной он никогда не открывался, не знаю, но внутри было заложено всё: и поэзия, и какие-то нравственные вещи, и ощущение жизни — всё, что выявлялось потом в тех работах, которые зритель любит, которые зритель знает.
Мне кажется, в его киноработах не было «театральности». Наоборот, он был очень кинематографичен. Но у него была манера говорить, казавшаяся немножко нарочитой. Вот я сейчас слышу его интонацию в картине «Как Иванушка-дурачок за чудом ходил», где он и Пельтцер. Она играла бабу Варвару и всё прибегала к нему, а он ей вот так говорит: «По'ходи, бапка, по'ходи… Значеть, эта самое… По'ходи, бапка, мы щас сделаим». Вот что-то такое… И когда мы играли с ним «Старую, старую сказку», то там тоже было: «Э-э! Сма-а-три, солдат!..» Какая-то, очень по-хорошему простая, российская манера разговаривать.
Его манера говорить мне страшно напоминала Ефремова. Я сейчас как-то не могу воспроизвести, но он разговаривал, как Ефремов. Что это было? Я могу ошибаться, но мне почему-то кажется, что в ученические годы, когда артист сам себя формирует, Ефремов произвёл на него такое впечатление, что сначала он стал ему подражать, а потом уже это превратилось в его органику. А может быть, это совпадение — не берусь утверждать. Всё время мне его речь напоминала Ефремова: «Наде-ежда Николавна…»
Тем не менее, он был замечательный артист — со своей индивидуальностью. И эта индивидуальность была не просто в речи, а во всех актёрских проявлениях. В нём был и лиризм, чистота какая-то и простота. Был демократизм. Мне кажется, первый признак его творчества — это всё-таки демократизм. Он был очень понятен, очень доступен зрителю. Зритель его как-то очень охотно воспринимал. Он был без всяких…
Я не видел никогда никаких конфликтных ситуаций. Не помню, чтобы он входил с кем-то в конфликт. Никогда.
Легко ли ему работалось? Ни один артист легко не работает, либо это вещь какая-то уникальная. Вот говорили про Алейникова, что он очень легко… Это свойство темперамента, свойство характера. Говорили про Николая Афанасьевича Крючкова, что он острит, балагурит — и сразу же в кадр. Есть артисты, которые, наоборот, как-то сосредотачиваются, и только потом вдруг они «расцветают» в кадре. Есть артисты, которые очень сосредоточены в жизни, но так и не «расцветают» в кадре. Так что всё это очень индивидуально. Ведь важен, в конце концов, результат. Вот этот РЕЗУЛЬТАТ у Даля был всегда. А сколько кому стоило подготовиться…
Но, безусловно, он обладал удивительной органикой, я никогда не видел его неорганичным. Что бы он ни играл, он всегда был в этом органичен. Это было неотъемлемым свойством его дарования.
Я не могу сказать, что он изменился за те восемь лет, которые прошли с нашей первой совместной съёмки до последней. Нет. Я бы сказал, что, независимо оттого, какие картины брать, — всё равно он для меня оставался Далем. Есть такая «порода» артистов, высшим воплощением которой для меня является Евстигнеев, который везде один и тот же Евстигнеев, но — разный. Даль везде был органичен — везде. Я не могу сказать, что «вот, эту роль он сыграл плохо» или «эта роль ему была противопоказана». Он оставался Далем, но я одновременно верил, что это — тот, кого он играл. Он всегда был убедителен. Я говорю о кино, потому что на сцене его работы я не видел.
Я вспомнил своего товарища, с которым работал долгое время, а наша работа не ограничивается рамками сценария, обязательно есть какой-то духовный обмен. Вот это я ощущал. Его такт, его какую-то не показную, но внутреннюю интеллигентность. Она была у него во взаимоотношениях с людьми. Но, повторяю, — это был человек закрытый.
Я думаю, что его снедал недуг. Думаю, что то, от чего он умер, всё-таки было болезнью. К сожалению. И как человек, чувствующий это, он имел комплексы. На творчество это как-то не распространялось, а в жизни было.
Москва, 6 июня 1990 г.
Юри Ярвет
И шуты бывают королями…
Предыстория моего появления в фильме «Король Лир» такова.
Сначала мне предложили роль Освальда, но я не очень был в ней заинтересован. Мне предложили Шута. Прочитав пьесу, осознал: это очень интересная роль, но как её делать? Я встал перед дилеммой: отказываться не хочется, а как мне решить роль — не знаю, не умею и себя в ней не вижу. И всё-таки — опять отказался!
Через три-четыре месяца меня снова вызвали на пробы, уже на главную роль — короля Лира. Так что первая встреча с Олегом Далем, о котором я уже знал, что он будет играть Шута, была очень интересна ещё и с такой стороны: как он станет делать Шута, если я не смог? Вообще, прежде я не встречал такого талантливого двадцативосьмилетнего актёра, каким был Олег Даль.
Репетиции Козинцева были невероятно интересными.
Актёр играет только задачу, идя к сверхзадаче. Когда Козинцев видел, что актёр понял его и выполнил задачу разбираемой сцены, он всё осложнял и требовал выполнения сверхзадачи. Но, когда актёр понял и выполнил новое задание, он ещё раз поднимал планку!
И в этой ситуации особенно удивлял Олег Даль. Он с такой лёгкостью переходил из одного пласта в другой! С такой невероятной находчивостью приспособлений перевоплощался от одного задания Козинцева к другому! Всё выше, выше, выше… Несколько раз я настолько увлекался исполнением Олега Даля, что забывал даже о своей роли!
В Ленинграде некоторое время мы жили в одной гостинице. Утром на съёмку ехали в одной машине. Почти каждый раз Олег сидел рядом в мрачном настроении. Хотя было довольно много репетиций, он каждый раз был как-то не уверен в себе и спрашивал меня:
— А как я это буду играть?.. Как я это буду решать?!.
— Но на репетиции вчера ты показывал столько разных вариантов… И все они были невероятно интересны! Теперь просто придётся выбрать один из многочисленных путей.
И всякий раз Даль говорил, что он не помнит, что делал на репетиции накануне…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
