Поэтому Эйцен пишет: «Дабы не попустительствовать лукавому, который всячески извращает ныне важнейшие основы нашего христианского вероучения и религии, я, имярек, клянусь также искренне ненавидеть, осуждать и проклинать лжеучения всех тех, кто отклоняется от вышеупомянутых Священного Писания, Символов веры, догматов и катехизисов, всех причастных ереси цвинглианцев, кальвинистов, приверженцев лжетаинств, а также перекрещенцев и тех, кто отрицает необходимость и силу святого крещения, равно как и присутствие Христа при святом причастии, когда пресуществляется Его плоть и кровь, ибо все эти лжеучения и ереси разрушают единство веры, а также вводят в заблуждение простых людей».
Эйцен с удовлетворением подумал: вот тот сильный язык, которым пользовался сам доктор Мартинус, когда каждое слово похоже на удар бича, что весьма необходимо, чтобы подстегнуть и припугнуть мягкосердечных пасторов, как нынешних, так и будущих; далее Эйцен велел своим пасторам дать письменную клятву, что они будут всячески предостерегать вверенные им общины от вышеперечисленных заблуждений и не потерпят, чтобы хоть одна овца из их стада прибилась к еретическим обществам и сектам.
Перечитав все, что он с таким тщанием закрепил на бумаге, Эйцен вдруг осознал, какую власть даст ему эта клятва как судье, который будет решать, кого отнести к правым, а кого к виноватым; чтобы закрепить эту власть и упомянуть светских правителей, которые служат самой надежной опорой пастырю духовному, Эйцен приписал мелкими буковками, поскольку места на листе бумаги оставалось уже немного: «В заключение сего клянусь всецело повиноваться христианским повелениям, а также указам нашего Государя, Его Высочества герцога Адольфа и руководствоваться наряду со Священным Писанием и Аугсбургским исповеданием только Церковным уложением для герцогства Шлезвигского и Голштинского». И наконец, почти уже в качестве примечания он добавил на полях: «Во всем этом да поможет мне Бог. Аминь».
Герцог Адольф, которому текст новой пасторской клятвы зачитал тайный советник Лейхтентрагер собственной персоной, остался им весьма доволен и распорядился без промедления обнародовать его в герцогстве Шлезвигском и прочих землях своего владения, после чего господин тайный советник с едва заметной улыбкой сказал своему другу Паулю, что теперь вряд ли что-либо воспрепятствует скорому установлению в Шлезвиге Царства Божьего под благоволящим диктаторским оком суперинтенданта. Ждать этого пришлось действительно недолго, ибо все пасторы и даже кандидаты на пасторскую должность поспешили дать новую клятву и срочно вернуть с подписью и печатью разосланные формуляры, чтобы безотлагательно засвидетельствовать свою верноподданность и благонадежность. Более того, среди них началось прямо-таки соревнование, кто больше вернет в стадо заблудших овец или даст знать соответствующим властям о тех, кто не отказывается от своих заблуждений и остается привержен ереси, дабы с упорствующими можно было поступить по всей строгости закона. Особенно в Эйдерштедском краю, куда переселилось довольно много голландцев потому, что дома их якобы преследовали паписты, теперь на них устраивалась настоящая охота; недаром же исстари считается, что если в хлеву скотину бесят забравшиеся туда волк или лиса, то и смуту промеж местного люда обычно учиняют чужаки, поэтому в трактирах, на рынках, даже в домах чуткие уши слушали, не говорит ли кто подстрекательских речей, зоркие глаза смотрели, не хранит ли кто книжек Давида Йориса или Менно Симона и тому подобных еретиков, анабаптистских проповедников, не говоря уж о тайных сборищах перекрещенцев-единомышленников; каждый пастор тщательно записывал, а потом сообщал, кто крестит детей как положено, частенько ли навещает прихожанин церковь, внимательно ли слушает проповедь, регулярно ли причащается. Люди же стали бояться, ведь еще не забыты те недавние времена, когда перекрещенцев сжигали на кострах, еретиков поджаривали, привязав к столбам, или пытали калеными щипцами, душили, четвертовали, вешали на деревьях или бросали к крысам и гадам в глубокие ямы, гноя несчастных заживо.
Там, где одни усердствуют, а другие боятся, — успех обеспечен. На меннонитов и давид-йористов устраивались в Шлезвиге облавы, словно на зайцев по осенней поре. Пасторы благочинные и приходские сдавали властям то одного вероотступника, то другого, а самые боевитые, пастор Мумзен из Ольденсворта и пастор Моллер из Теннинга, набрали почти по десятку тех, кто не признавал, что бес совращает даже новорожденных, которых по этой причине необходимо крестить; оба пастора, впрочем, сообщали, что часть грешников увещеваниями или угрозами вечного проклятия была возвращена к истинной вере, однако остальные продолжали упорствовать в инакомыслии, поэтому необходим духовный авторитет более весомый, например самого господина суперинтенданта, чтобы разобраться, что к чему.
Эйцену увиделось в этом знамение свыше. Ему предоставлялась возможность провести показательный церковный процесс, опираясь, разумеется, на светские власти, а уж само дело он сумеет повернуть иначе, чем тогдашнюю диспутацию с евреями, ибо теперь Вечный жид не помеха, а вернуться еретики к вере истинной или нет — не так уж важно; главное, что процесс будет деянием богоугодным и покажет всем в Шлезвиге, а также за пределами герцогства, как он, суперинтендант Паулус фон Эйцен, отстаивает от любых нападок и извращений учение Лютера во всей его чистоте.
Когда он рассказал о своем плане Лейхтентрагеру, тот почесал горб, улыбнулся своей обычной, только еще более кривой улыбкой и сказал, что провести такой процесс, выдвинуть обвинение, допросить обвиняемых и вынести приговор — идея замечательная, она послужит значительным вкладом в наведение порядка, который необходим для процветания государства; он сам переговорит с герцогским наместником и префектом Эйдерштедского края Каспаром Хойером, известным своей честностью и благородством, чтобы тот все как следует подготовил для скорейшего проведения судебного процесса в городе Тенинге, где, между прочим, варят отменное пиво и подают вкуснейших крабов.
Дорога от Шлезвига до Теннинга весьма недурна, хотя и слегка ухабиста, в ясном небе светит весеннее солнышко, и, несмотря на то, что Эйцена и изрядно растрясло, настроение у него прекрасное, каковым оно и должно быть у человека, который, отстаивая единственно истинное и душеспасительное вероучение, знает, что полиция на его стороне. Герцогский наместник и префект Эйдерштедтского края, честнейший и благороднейший Каспар Хойер, который встретил Эйцена во дворе теннингского замка, оказался человеком компанейским; правда, тонкости крещения и евхаристии оставляли его совершенно равнодушным, но раз уж его государь, герцог, считает, что от них зависит процветание государства и благополучие верноподданных, а он, Каспар Хойер, желает и дальше жить спокойно, теша себя копченым угрем, свиными отбивными, добрым вином или пивом, то был отдан приказ заключить в теннингскую крепость Клауса Петера Котеса, Клауса Шипнера, Дидриха Петерса, Зиверта Петерса, а также Фопа Корнелиуса, Мартена Петерса и Корнелиса Зиверса, большинство из которых уроженцы Ольдесверта, а остальные — жители Тетенбюлля или Гардинга; на всякий случай распоряжением наместника конфискованы скот и прочее имущество арестованных, чтобы передать их герцогской казне, если суд вынесет обвинительный приговор.
Все это, а также то, что вести судебный процесс будет наместник и префект Его Герцогского Высочества собственной персоной, Эйцен узнал от честнейшего и благороднейшего Каспара Хойера, когда оба они, почтенные мужи зрелого возраста, живущие в согласии с собой и миром, спустились для прогулки к гавани, чтобы посмотреть, как рыбаки вытаскивают на берег свой улов — толстых рыбин, множество разных моллюсков, а главное, крабов, которые, если их почистить да подать под острым соусом, могут порадовать самого разборчивого гурмана.
Хорошее настроение сохранилось и наутро, когда Эйцен отправился в резиденцию наместника, где должен был состояться суд; ночью он спал глубоко и покойно, отчасти из-за вина и водочки, которыми его потчевал Каспар Хойер, но, главное, спится крепко тому, у кого совесть чиста. Нет, ненависти ко всем этим Котесам, Шипперам или Петерсам он не питал, напротив — если б они проявили готовность вернуться на путь истинный, он отнесся бы к ним как добрый пастырь, увидевший своих заблудших овечек на краю пропасти, поэтому с любовью, но и озабоченностью посмотрел он на выстроившихся в две шеренги арестантов, охраняемых стражниками, а потом перевел взгляд на удобно расположившихся в своих креслах пасторов Мумзена и Моллера, которые вместе с другими духовными лицами прибыли на процесс, дабы поучиться у своего суперинтенданта, как надо обращаться с еретиками. Обвиняемые же выглядели куда хуже; дни, проведенные в темном подземелье, сделали их лица бледными, арестанты зябко ежились и почесывали запястья, натертые веревками.
