Лишь внезапное появление обаятельнейшего Гроция Эймса положило конец этой встрече. Наталью в сопровождении миссис Флоттон, переквалифицированной в пожилую даму-компаньонку, отправили в свой номер, а Джейн было предложено воспользоваться автомобилем мистера Эймса.
Так они и расстались в тот день: Наталья, успокоенная и уверенная, что теперь она не одинока, и Джейн, нашедшая недостающее эмоциональное звено между «тем» и «этим» периодами своей жизни. Русская девушка, отложив знакомство с обстановкой своего нового жилища, быстро уснула сном праведницы, подразумевающим безмятежную встречу будущего утра, а молодая британка, с рассеянной улыбкой ехавшая домой в казенном эймсов-ском «Ровере», пыталась смоделировать свою будущую жизнь, в которой надо было отвести место для новой, неожиданной русской подруги.
– Что скажете, мисс Болтон?
Джейн вздрогнула, словно очнулась ото сна.
– Кажется, сэр Кроу прав, мистер Эймс. Курбатов не солгал, Наташа не в курсе обстоятельств случайной гибели Норвежца и всей его грязной финансовой кухни.
– Вы уверены, что она не заметила ваших вопросов?
– Прослушайте запись нашего разговора и сами убедитесь. У русских не было времени подготовить из этой девочки серьезного профессионала.
– У них был год, мисс Болтон.
– О, конечно, Гроций! Как много можно успеть за это время! Например, доносить до срока и родить ребенка, обеспечить ему уход и заботу и все это, не покидая учебного центра русской разведки! Должно быть, там у них большие перемены, рассчитанные на кормящих матерей…
– Вы напрасно злитесь, Джейн. Вам же известно, что ребенком занимался муж этой девушки, и у нее было достаточно времени…
– Чтобы вместе с костоломами Курбатова вымогать деньги у ленинградских фарцовщиков? Скажите уж сразу, что именно Наташа зарезала Норвежца, а не какой-то там никому неизвестный Толя Мурманский!
– Мисс Болтон!
– Я устала, мистер Эймс.
Девушка снова замкнулась. Настроение было испорчено. И самое обидное заключалось в том, что не Гроций был этому причиной, злиться стоило лишь на саму себя и Арчи. Ведь общеизвестно, что благими намерениями вымощена дорога только в известный пункт назначения, и, как бы ни желала последняя представительница древнего рода окончательного разрыва с разведкой Ее Величества, решение будет приниматься не сочувствующим ей Арчибальдом Сэсилом Кроу и, конечно же, не самой Джейн Болтон.
* * *
Знающие люди относят московскую традицию встреч на конспиративных квартирах ко временам наполеоновской оккупации города, когда лучшие люди министра Фуше спасали таким образом бар-ские хоромы от несанкционированных мародер-ских покушений Великой армии, а саму Великую армию – от идеологического разложения.
Патриотически же настроенные знатоки выводят эту традицию от времен царя Иоанна Грозного. Именно тогда дворянская мелюзга, вроде всяких там Вяземских и прочих Толстых с Юсуповыми, хоронилась по столичным задворкам от ярого гнева старых, рюриковской крови, родов.
Вот этими самыми встречами на конспиративных квартирах, хлебосольными и неторопливыми, и полюбились полковнику поездки в Москву. Полюбились во времена былинные, стародавние. Когда под железной пяткой госбезовского сержанта плющились пальцы всемирно известных ученых и деятелей культуры, когда каменные лица эмгэбэшных следователей безучастно наблюдали глубины человеческого падения, в которые, как в омуты, проваливались известные военачальники, парторганизаторы и простые советские люди. Одним словом – полюбились они в ту пору прекрасную, когда в стране царил полный порядок, впрочем, и еще кое-кто…
В ожидании ленинградский гость в который уже раз плотоядно осматривал шикарно сервированный и обильно уставленный яствами стол. Красоты казенного хлебосольства следовали незыблемому микояновскому канону, сочетая незатейливость даров всесоюзных житниц и здравниц с кулинарными изысками, унаследованными рабоче-крестьянской властью от поваров великокняжеского семейства и мастеров третьего разбора, потчевавших большевистских заговорщиков по купеческим трактирам на Москве и кухмистерским в Санкт-Петербурге.
Здесь были: традиционно полезные для здоровья и пищеварения государевых людей три вида икры, включая черную ястычную; воронежский разварной окорок, напластанный кусками полусантиметровой толщины; острое, даже на вид, куриное чахохбили в сложном соусе из южных овощей и горских приправ; само собой – белорыбица и красная ее родственница в заливном, разварном, сыро– и горячекопченом состоянии. Также на столе присутствовали многочисленные колбасы и сыры, эффектно уложенные в стиле «ассорти», причем крупнозернистая сырокопченость соседствовала со слезливыми дырчатыми ломтиками сыров, что придавало веренице этих блюд отдельную эстетическую приятность. Малое количество дичины оправдывалось летним, «неохотничьим», временем, но компенсировалось розовой шинкой, смуглым карбонатом, фиолетовой бастурмой и белоснежными, тончайше нарезанными кусочками шпига с золотистым, как у академических томов, обрезом.
На приставном столике мерцали традиционные звезды коньячных генералов, строго соблюдая табель о рангах, имеющую место и в кругах высшего офицерства. «Двин», «Юбилейный» и «Россия» занимали наиболее почетные места, а уже за ними следовали «Арарат», «Ахтамар», «Дербент» и прочие. Отдельную группу составлял прозрачный, как слезы девственницы, излюбленный напиток российских тружеников, правда, в более скромном ассортиментном представлении. Марочные и столовые вина нисколько не заинтересовали полковника Белоногова, а вот изюмно-сладкий «Кюрдамюр» всколыхнул в суровой душе ветерана воспоминания о далекой юности, когда, стройный и бесшабашный, он гонял по среднеазиатским солончакам и барханам феодально-байских недобитков из состава басмаческих банд. Глаза полковника подернулись дымкой воспоминаний, но тут послышались звуки открываемых дверей и сдержанные голоса вошедших.
– Здравствуй, здравствуй, друг прекрасный! О чем задумался? – вошедший громкоголосый исполин был хорошо известен не одному поколению советских людей. Не столько по своим делам или речам, сколько по многочисленным фотографиям на стендах, в газетах и прочих коллективных явлениях Политбюро ЦК КПСС своему народу методом высокой печати.
– Да так, о своем, о стариковском. – Полковник придал голосу самые бравурные нотки, на какие был способен.
– Ну уж, брат, ты и сказанул, «стариковском»! Какой же ты старик? Мы с тобой еще ого-го-го! Многим молодым фору дать сможем. Да и куда они без нас? Вот, кстати, познакомься – мой внучек, теперь в вашем ведомстве служит трудовому народу. Ивлев твой, между прочим, его непосредственный подчиненный.
Полковник крепко поручкался с молодой сменой, и в недолгом времени вся троица, удобно устроившись за столом, утоляла нагуленный в трудностях государственной службы здоровый мужской аппетит.
– Ну, заморили червячка, и будет. Давайте, товарищи, перейдем к делу и, как водится, послушаем наименьших годами и опытом.
Вызванный к докладу внук аккуратно отложил приборы и, промокнув губы салфеткой, глуховатым голосом приступил к изложению.
– Вместе с полученными от англичан перстнями мы теперь имеем тринадцать ключей, следовательно, не хватает только одного.
– Знать бы, где искать, – мрачно проговорил сановный дед. – Мне вот, например, не верится, что, кроме нас троих, ни одна живая душа ни сном, ни духом не ведает про эти самые коридоры времени. Вон, – он вилкой указал на полковника, – приятель его из Кунсткамеры наверняка в курсе.
– Сомнительно, – полковник тут же приготовился защищать свою точку зрения, но хозяин перебил его:
– Потом расскажешь. Сейчас давай с англичанами и ключами разберемся. Ты уверен, – обратился дед к внуку, – что и англичане, и Ивлев твой ни о чем не подозревают?
– Практически да.
– А почему «практически»? Что, есть какие-нибудь основания для сомнений?
– Как тебе сказать, товарищ дед… Этот американец меня смущает…
Полковник вопросительно посмотрел на хозяина. Тот ухмыльнулся.
– Расскажи ему про американца, а то он не в курсе.
– Дэннис Роберт Болтон – отец той англичанки, которая столько шума у вас в Ленинграде наделала. Сволочь изрядная: цэрэушник, наркоман, гомосексуалист и двурушник. Сдал собственную дочь из желания наложить лапу на ее состояние, которое она унаследовала за дедом и матерью.
– А при чем тут он и ключи?
– Так этот гомосек заокеанский первым про них и рассказал, – державный дед коротко хохотнул и продолжил: – Вот ему, – он указал вилкой на внука, – когда сей молодец по партийному заданию с ним гашиш курил в Порт-Саиде. Так что, полковник, сдается мне – не одни мы про это знаем. И если твой Бертран тоже в курсе, то хреновая картина вырисовывается.
