Если последнее означает что папашка перестанет каждый вечер прикладываться к бутылке, я буду восхищён и им, и пророчеством старого моряка.
Сложность заключалась в том, что Ханс Пекарь запомнил фразы всего сорока двух карт. К концу игры его внимание ослабело, может, в этом и не было ничего странного, потому что чем дальше продвигалась Игра Джокера, тем дальше она уходила от нашего времени. И Фроде и Ханс Пекарь воспринимали эти фразы как туманные речи, а непонятное запомнить всегда труднее, чем понятное.
Для большинства современных людей древние предсказания тоже были бы весьма туманными. Только я знал, кто был карлик с холодными руками. Я и только я обладал лупой. И едва ли кто-нибудь, кроме меня, понимал, что подразумевалось под словами, что коврижка выдаст тайну острова.
Тем не менее я сердился, что Ханс Пекарь не запомнил всех фраз. Из-за того, что у него была плохая память, большая часть старого предсказания останется скрытым сокровищем на веки веков, причём именно та, в которой говорилось о нас с папашкой. Я был уверен, что один из карликов сказал и о том, встретим ли мы маму и поедет ли она с нами в Норвегию…
Пока я в кафе листал книжку-коврижку, я увидел, как какой-то коротышка выглянул из-за газетного киоска. Сперва я решил, что за мной шпионят дети, потому что я сижу один, но потом до меня дошло, что это тот самый карлик с бензоколонки. Он мелькнул на мгновение и исчез.
Меня на несколько секунд парализовало от ужаса, но потом я задумался: а почему я боюсь этого карлика? Он, конечно, следит за мной, это так, но кто сказал, что он желает мне зла?
Может быть, этот карлик тоже знает тайну загадочного острова. Может быть, он дал мне лупу и послал в Дорф нарочно, чтобы я прочитал о нём. Тогда ничего странного, что ему хочется посмотреть, как у меня идут дела. Потому что более интересную книжку надо ещё поискать.
Я вспомнил, как папашка фантазировал, будто карлик — искусственный человек, сделанный еврейским волшебником много сотен лет назад. Конечно, это была выдумка, но, если бы это было правдой, он вполне мог бы встретить и Альберта, и Ханса Пекаря.
Я не успел ни почитать дальше, ни подумать над уже прочитанным, как увидел папашку, бегущего ко мне через площадь. Он возвышался над всеми местными греками. Я быстро спрятал книжку-коврижку в карман.
— Я долго отсутствовал, да? — запыхавшись спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
Я уже решил, что ничего не скажу ему и о карлике, который неожиданно появился в Афинах. То, что карлик шатался по Европе, как и мы, это ягодки по сравнению с тем, что я прочёл в книжке-коврижке.
— Что ты делал, пока меня не было? — спросил папашка.
Я показал ему карты и сказал, что раскладывал пасьянс.
В это время к нам подошёл официант, чтобы получить деньги за все заказанные мною порции колы.
— It is very small![36] — сказал он.
Папашка непонимающе покачал головой.
Я-то понял, что официант имел в виду книжку-коврижку, и испугался, что сейчас всё раскроется. Поэтому я достал лупу, показал её официанту и сказал:
— It is very smart![37]
— Yes, yes![38] — сказал он. Так я вывернулся из этого неприятного положения.
— Я сидел и разглядывал карты в той колоде, — сказал я, когда мы вышли из кафе. — Мне хотелось узнать, не написано ли на них что-нибудь невидимое невооружённым взглядом.
— И каков результат? — поинтересовался папашка.
— Если бы ты только знал! — таинственно прошептал я.
ВАЛЕТ БУБЁН
…тщеславие папашки довольствовалось тем, чтобы быть джокером…
Когда мы вернулись в отель, я спросил у папашки, продвинулся ли он вперёд в поисках мамы.
Сперва он сказал:
— Я связался с агентом, который зарабатывает на своего рода сводничестве, когда речь идёт о моделях. Он уверил меня, что никогда не работал в Афинах с моделью по имени Анита Тёро. Он в этом не сомневался и заявил, что знает здесь всех моделей, во всяком случае всех иностранок.
Наверное, я был похож на закат солнца в сентябре. К тому же вечером начался дождь, и я почувствовал, как глаза мне обожгли слёзы. Поэтому папашка спешно добавил:
— Тогда я достал фотографию из того модного журнала, и грек мигом изменился. Он сказал, что теперь её зовут Суль Странд и это, конечно, её псевдоним. Под конец грек добавил, что вот уже несколько лет мама — самая знаменитая модель в Афинах.
— И что дальше? — спросил я, глядя ему в глаза.
Он развёл руками:
— Я должен позвонить ему завтра после ланча.
— И это всё?
— Да! Подождём — увидим, Ханс Томас. Давай проведём вечер в ресторане на крыше, а завтра утром поедем в Пирей. Там тоже есть телефон.
Его слова о ресторане на крыше насторожили меня. Я набрался мужества и сказал:
— Есть ещё кое-что.
Папашка вопросительно посмотрел на меня, но, очевидно, он уже понял, что я имею в виду.
— Ты должен кое о чём подумать. И мы договорились, что ты не станешь затягивать с решением.
Он хотел рассмеяться залихватским смехом, но это у него не получилось.
— Ага, понимаю! Как я уже сказал, я об этом думаю. Но именно сегодня мне надо обдумать и многое другое.
И тут мне пришла в голову хитрая мысль. Я бросился к его чемодану и нашёл между носками и футболками пол-литра водки. Через мгновение я с бутылкой был уже в ванной. И вылил эту мерзость в унитаз.
Когда папашка вошёл в ванную и увидел, что я сделал, он застыл, не отрывая глаз от унитаза. Может быть, он размышлял, не стоит ли ему броситься на колени и схлебнуть остатки, пока я не спустил воду. Но так низко он всё-таки ещё не пал. Он обернулся ко мне, так и не решив, следует ли ему зарычать, как тигр, или завилять хвостом, как щенок.
— О’кей, Ханс Томас! — сказал он наконец. — Твоя взяла!
Мы вернулись в комнату и сели у панорамного окна. Я смотрел на папашку, а он — на Акрополь.
— Сверкающий напиток парализовал чувства джокера, — сказал я.
Папашка с изумлением поднял на меня глаза.
— О чём это ты, Ханс Томас? О вчерашнем мартини?
— Нет! Я только подумал, что настоящий джокер не пьёт крепких напитков. Потому что без них его голова работает лучше.
— По-моему, ты немного рехнулся, — сказал он. — Но, наверное, это у тебя наследственное.
Я понимал, что задел его больное место, потому что всё тщеславие папашки довольствовалось тем, чтобы быть джокером.
Догадавшись, что он всё-таки думает о вылитой в унитаз водке, я сказал:
— А теперь мы с тобой поднимемся в ресторан на крыше. Там мы посмотрим в меню, какие у них есть лимонады и прохладительные напитки. Можешь выпить колы, севен-ап, апельсинового, томатного или грушевого сока. А может, смешать всё это вместе? Положить в стакан кусочки льда и перемешать всё это длинной ложечкой…
— Спасибо, достаточно, — остановил он меня.
— Но ведь мы договорились? — напомнил я ему.
— Yes, sir. А старый моряк всегда держит своё слово.
— Отлично! За что я расскажу тебе удивительную сказку.
Мы поднялись на крышу и сели за тот же столик, за которым сидели накануне. Вскоре к нам подошёл уже знакомый официант.
Я спросил по-английски, какие у них есть лимонады и другие прохладительные напитки. Кончилось тем, что мы попросили принести нам два бокала и четыре разные бутылки. Этот тип покачал головой и проворчал, что один день отец и сын пьют вино, а на другой — хотят напиться одной содовой. Папашка парировал, что в таком случае всё уравновешивается и что во всём есть справедливость.
Официант ушёл.
— Просто невероятно, Ханс Томас. Мы сидим с тобой в большом многомиллионном городе и должны в этом муравейнике найти одного определённого муравья.
— В виде исключения, самоё королеву — вставил я.
Моя реплика показалась мне очень удачной. Папашке тоже. Он широко улыбнулся.
— И этот муравейник так здорово организован, что в нём возможно даже найти муравья номер три миллиона двести тридцать восемь тысяч девятьсот пять.
Он о чём-то задумался, а потом сказал:
— Собственно, Афины — это лишь маленький придаток к большому муравейнику, насчитывающему более пяти миллиардов муравьёв. Однако всегда можно установить связь с определённым муравьём из этих пяти миллиардов. Достаточно найти телефон и набрать нужный номер. Потому что на этой планете имеется много миллиардов телефонов. Они есть и высоко в Альпах, и в глубине африканских джунглей, на Аляске и в Тибете, и на каждый можно позвонить, сидя дома у себя в гостиной.
И тут что-то заставило меня даже подпрыгнуть на стуле.
— Телефон! Пекарь кричит в волшебную трубку, и его голос слышен за много сотен миль, — взволнованно прошептал я.
