– Вы подумали, что она скрыла от Вас эти Универсальные Принципы?
– Теперь Вы понимаете моё разочарование тем, что я увидел?! – драматически воскликнул инспектор. – Вы просто обязаны извинить мою несдержанность.
– Да нет, это как раз я был несдержан и совершенно неделикатен со своей глупой болтовнёй! И не возражайте! Я знаю, мистер Кроуз, за мной водится такой грешок, – расчувствовался в ответ коммивояжер.
Дав ему вполне выговориться, Джозеф Кроуз решил, что можно спросить о главном.
– Скажите, Лемюэль, я ведь ничего не понимаю в этой «китайской грамоте», почему, как Вы думаете, девушка не стала переводить рукопись последовательно, с самого начала, сославшись на некие непонятные трудности построения текста. Более того, она сказала, что записки Ся Бо каким-то образом хитроумно зашифрованы. Это, в самом деле, так?
– Неужели? – теперь настала очередь Смита выказать своё удивление. – Я ведь просмотрел рукопись только весьма бегло, а Вы, в свою очередь, мистер Кроуз, предоставили мне для перевода лишь небольшой её фрагмент. Признаться, я ничего такого не заметил, – коммивояжёр немного помялся, – однако чтобы высказаться по этому поводу более определённо, мне нужно ознакомиться с записками Патриарха Тлаху целиком.
– О да, конечно! Я понимаю Вас, – подытожил Кроуз, поднимаясь с персидского дивана. – Давайте поступим так: рукопись будет находиться полностью в Вашем распоряжении, а Вы попытайтесь перевести её сначала и до конца, забыв всё, о чём я Вам только что здесь говорил.
– Великолепно! Только так я, возможно, смогу помочь Вам, мистер Кроуз! И, кроме того, как Вы совершенно справедливо заметили ранее, может быть, смогу узнать и кое-что для себя полезное о замыслах и намерениях Патриарха Тлаху.
– Джозеф, я же говорил, называйте меня просто Джозефом…
Инспектора несколько насторожила такая подчёркнутая высокопарность и удивительная покладистость своего нового переводчика, но он решил пока не придавать этому большого значения. «Служба в полиции сделала меня излишне подозрительным ко всяким мелочам, – думал Кроуз, угощая коммивояжера крепким индийским чаем с молоком. – Что тут удивительного? Я продемонстрировал ему своё доверие, открывшись в своих сомнениях по поводу переводов Ляо. В конце-концов, он это оценил – любопытный и немного восторженный чудак».
5
За последнюю неделю, прошедшую со дня смерти девушки-переводчицы, Джозеф Кроуз потерял много сил. Постоянное умственное напряжение, возникающее и отбрасываемое, только для того, чтобы возникнуть, вновь подозрения, загадки, не дающие покоя, всё пребывающие необъяснимые факты и новые подробности, а, в довершение ко всему, плохой сон – сделали своё дело. Он похудел и постарел на несколько лет. Так ему, во всяком случае, казалось, когда он рассматривал своё кое-как выбритое лицо с тёмными кругами вокруг глаз и заострившимся хищным носом в старинное зеркало, обрамлённое литыми бронзовыми завитушками. В какие-то мгновения инспектору даже мерещилось, что в зеркале он видит не себя, а своего отца, которому за последнюю неделю стало заметно хуже. Эти морочные видения явно не предвещали ничего хорошего, а только ещё больше расстраивали нервы и угнетали ещё недавно молодое и крепкое тело.
Смит с головой погрузился в рукопись Ся Бо. Он оставил свои вечерние прогулки и даже перестал валяться на так полюбившимся ему персидском диване, целыми днями проводя за письменным столом, морща лоб, почёсываясь, чему-то удивляясь и быстро делая какие-то пометки. Кроуз старался не мешать ему, ни о чём не спрашивал, да и тревога за здоровье отца уводила его мысли в сторону от Самоучителя, пока о нём не заговорил сам Кроуз-старший.
– Джозеф, сын мой, – (последние дни он почти не вставал с постели), – знаешь, о чём я сейчас думаю?
– О чём, отец? – он бережно наложил свою ладонь на сухую, пожелтевшую отцовскую руку.
– Я думаю о том, что жизнь не дала мне шансов быть счастливым, так, как я себе это представлял, глупец, – старик то ли хохотнул, то ли прерывисто всхлипнул. – Однако же именно теперь, когда она постепенно покидает меня, я счастлив, – Эдвард Кроуз зажмурился, и по его пергаментным щекам потекли слёзы.
– Отец, отец, что ты!
– За меня не беспокойся, – поторопился он успокоить сына, пожимая его запястье, – это совершенно ни к чему. Лучше выслушай меня. Ты помнишь, что сказал нашему Лемюэлю наставник монастыря Тяо Бон, когда благословлял его в путь?
Джозеф Кроуз прекрасно помнил слова наставника, тем более, он лично рассказал о них Кроузу-старшему, не присутствовавшему при его разговоре со Смитом. Но ему показалось очень странным и удивительным, что отец назвал коммивояжера «нашим Лемюэлем». И теперь он так и этак, с разных сторон рассматривал услышанное, диковинное словосочетание.
– Он сказал: то, что ты ищешь, может быть найдено только чистыми помыслами сердца! И я теперь всё время думаю над его мудрым наставлением.
Старик немного помолчал.
– Я получил прекрасное медицинское образование в Метрополии и мог бы стать неплохим доктором, лечить, а может быть, даже спасать людей. Но я погнался за приключениями и за лёгкой наживой. Чисты были тогда помыслы моего сердца? Нет! Когда я потерпел неудачу и остался без средств к существованию, разве не мог я вернуться к врачебной практике? Конечно, мог. Но вместо этого я пошёл на службу в полицию. Спроси меня, Джозеф: отчего так? Чистыми ли были помыслы моего сердца на этот раз? И я тебе отвечу: о, нет, оно до краёв оказалось наполненным самой чёрной завистью и желанием отомстить всем за свои неудачи и за свою неудовлетворённую алчность. Кровь от злобы кипела и клокотала в нём. И что же дальше? Я – доктор, даже не смог спасти твою мать! Единственную женщину, которую я любил в этой жизни, – Эдвард Кроуз отвернул голову к стене. – Может быть, её смерть, которая должна была послужить мне уроком, смягчила моё сердце? И опять же – нет! Она только удвоила моё ожесточение…
И вот, в конце-концов, опиум, за которым я много лет назад погнался сюда, в Гонконг, за тысячи морских миль, убивает меня ещё не в очень преклонных годах, меня – врача, сбежавшего в молодости от своих пациентов, и скоро убьёт. Жизнь не дала мне шансов быть счастливым, она лишь читала помыслы моего сердца, как открытую книгу, и давала мне то, что видела там. А там…, – Кроуз-старший не договорил, лишь отчаянно махнул рукой.
Джозеф Кроуз поразился перемене, произошедшей в отце. Опиумный дурман, казалось бы, уже навсегда поселившийся в нём, как будто куда-то исчез, внезапно выветрился, а его драгоценный родитель, в одно мгновение сделался вдруг каким-то до прозрачности трезвым во всех своих суждениях и умиротворённым. Инспектор изумлённо молчал и ждал, что старый Кроуз скажет дальше.
– Оставь службу, Джозеф! – он попытался приподняться с постели. – Не делай со своей жизнью то, что с ней сделал, когда-то я.
– Но, отец…
– Не спорь, я знаю, о чём говорю, а ты – нет, и поэтому продолжаешь упорно цепляться за свою погибель. Ты должен помочь Лемюэлю разыскать Ся Бо, чтобы возвратить ему рукопись и вернуть настоящий Самоучитель в монастырь Тяо Бон! – Эдвард Кроуз, обессилев, упал на подушку.
– Да, но ты, должно быть, забыл, что я ещё не закончил расследование загадочной смерти переводчицы, и возможно, мистер Смит всё-таки имеет какое-то отношение к её убийству. Вот и Томпсон считает, что…
– Брось, Джозеф. Если кто и убил девчонку, так это ты.
Теперь Кроуз-младший изобразил на своём лице нескрываемую, крайнюю степень изумления.
– Что ты на меня так смотришь? Ты знаешь это не хуже меня, – спокойно выговорил старик. – Если бы ты не подсунул ей записки, она бы осталась жива.
– Ну, знаешь, отец, это надо ещё доказать! Убийца, если таковой действительно присутствует в этом деле, почему-то не взял рукописи, а значит, скорее всего, она и не могла послужить причиной смерти Ляо.
– Джозеф, мой мальчик, твоё сердце глухо, а потому ты либо не хочешь, либо не можешь понять то, что я тебе говорю. А главное, ты не в состоянии признать очевидное. И за это я виню теперь прежде всего себя! – Кроуз-старший снова беспокойно заметался по постели. – Дай мне слово, что оставишь службу в полиции, как только я навсегда сомкну веки!
– Да что ты такое говоришь, отец?! – уже откровенно возмутился отпрыск.
– Я знаю, что говорю. Пообещай мне! – он снова попытался судорожно схватить за руку сына.
– Ну, хорошо, я обещаю, но…
– Вот и отлично! И никаких «но», – старик мгновенно успокоился, как будто и не было между ними только что этого эмоционального и малоприятного для Джозефа разговора. – А теперь позови ко мне Лемюэля, я хочу услышать его чудесную флейту. Она будет мне петь о прибрежных скалах Шотландии и о зелёных долинах Уэльса, о тех местах, к которым мне самое время возвратиться теперь.
Кроуз-старший блаженно прикрыл глаза и какое-то время ещё слышал немного грустную чистую мелодию, будто бы доносившуюся до его сознания ветром, в которой его детские мечты сливались с небом, небо сливалось с морем, а море с землёй, поросшей вечно молодой, сочной травой…
