– Я понял, – сказал Титаренко. – Постараемся выяснить…
На следующий день около пяти вечера заявился Титаренко.
– Ну что? – спросил я.
– Левжинский Адам Юрьевич проживает там же, в доходном доме Болотовича. Правда, его несколько потеснили: большую часть квартиры отдали многодетной работнице с фармацевтической фабрики и старухе с тремя внучатами. У нее сын погиб на фронте в Галиции. Невестку изнасиловали и убили. Она поехала в деревню менять последнюю одежонку на картошку, – он взглянул на меня каким-то давящим испытывающим взглядом.
Я уклонился от дальнейшего разговора на эту тему.
– С извозчиками безрезультатно, – сказал Титаренко.
– В каком смысле?
– Опросили всех, кого только можно. Никто не возил по этим адресам в указанные дни и часы.
– Я и не очень рассчитывал… Ладно. К Левжинскому я пойду один. Не возражаете?
– Как вам угодно…
Левжинский оказался человеком лет шестидесяти – сухощавый, чистенький, гладко выбритый с тщательно зачесанными седыми волосами, со следами былой респектабельности. Занимал он одну большую комнату, забитую мебелью в белых парусиновых чехлах, видимо снесенную сюда со всей прежней его квартиры.
Я представился, объяснил причину своего визита.
– Убили?! – он провел узкой холеной ладонью по лбу и опустился на стул, словно боясь, что упадет. – Кто же это сделал? – тихо спросил он.
– Адам Юрьевич, для выяснения этого я хочу задать вам несколько вопросов.
– Пожалуйста.
– У вас не сохранились случайно программки скачек, скажем за последние пять-шесть лет?
– Я храню все программки с момента открытия ипподрома. Что вас конкретно интересует?
– "Пепел". Что это?
– "Пепел" – игреневый жеребец.
– Фаворит?
– Какое там! Господин Мадер купил его в конце 1915-го года. Я уговорил его. Никто не верил в "Пепла", считали, что выбросили деньги. Но я и жокей Боровец почувствовали, что "Пепел" – будущая жемчужина в нашей конюшне. Что сказать? Трудный был жеребец. Выпустить мы его рискнули впервые перед закрытием сезона 1916-го года. Больше не успели в связи с известными вам событиями в феврале 1917-го.
– То есть он участвовал в одной скачке?
– Да. В четвертой. Тогда и произошла сенсация.
– А именно?
– Ставок на "Пепла" почти не делали. Разве что кто-то ради шутки. В "Пепла" никто не верил, жеребец новый, никто о нем ничего не знал. А я верил и уговорил одного знакомого. Сказал, что если "Пепел" проиграет, я погашу половину проигрыша своими деньгами. "Пепел" выиграл скачку, а мой знакомый положил в карман огромную сумму. Вечером мы отметили победу в ресторане Яроховича.
– Кто этот счастливец?
– Адвокат Иегупов Борис Николаевич. Он помешан на лошадях, дружил с жокеями. В общем, свой человек на ипподроме, в конюшнях.
Имя адвоката Иегупова было мне знакомо: молодой, способный, выиграл несколько крупных нашумевших наследственных дел; несмотря на молодость, вращался в кругу солидных промышленников и деловых людей, но, по слухам, хваток, циничен, высокомерен, кое-кто из старых адвокатов считал его авантюристом.
– Он бывал в доме у Мадеров? – спросил я.
– И не раз. Там любили поиграть в карты. Принимали и его, восходящую звезду. Это же он выиграл миллионное дело для купца Чернецкого, когда тот судился с заводчиком Лункевичем. Кроме того, Иегупов ухаживал за племянницей господина Мадера. Она ушла сестрой милосердия на фронт и погибла весной 1915-го, когда немцы осуществили Горлицкий прорыв.
– Вы так хорошо знаете все о семье Мадеров.
– Я работал у него с 1901-го года.
– Кто еще бывал у Мадеров, когда собирались поиграть в карты?
– Известные в губернии и в городе люди; купцы, промышленники, финансисты, крупные адвокаты.
– А Чернецкие, Йоргосы, Пирятинские?
– Непременно.
– Когда вы последний раз видели Иегупова, Адам Юрьевич?
– Зимой 1917-го. Потом он куда-то исчез.
Поблагодарив Левжинского, я ушел. После полудня мы с Титаренко отправились к вдове Йоргоса. Сам Йоргос застрелился в 1913 году, запутавшись в каких-то любовных тенетах. Теперь вот ограбили его вдову. Жила она в маленьком флигеле. Большой собственный дом был конфискован, в нем разместились какие-то конторы, связанные с речным портом и пристанями (дом находился невдалеке от порта).
Мадам Йоргос – пожилая, сухая, как тарань, южного типа женщина с широко раскрытыми, вроде навсегда испуганными черными глазами – была суетлива и взволнована. У низенького окна стояла швейная машина, рядом лежала какая-то ткань. Заметив мой взгляд, хозяйка смущенно сказала:
– Я в юности умела неплохо шить. Сейчас пригодилось, жить как-то нужно.
Комната являла собой какой-то склад вещей и предметов. Как и у Левжинского, сюда из большого многоквартирного дома было снесено все, что оказалось возможным втиснуть. Картина рухнувшей жизни.
– Я уже убрала немного, потому что тут был такой разгром! – рукой хозяйка обвела комнату. – Что-то искали. А что – не могу понять, все вещи целы.
– Это произошло в ваше отсутствие? – спросил я.
– Да. Я боюсь тут одна оставаться и ночую у сестры на Троицкой. Так и в этот раз. Утром вернулась, а дверь взломана.
– Что же все-таки похитили? Драгоценности?
– Нет. Сумку. У покойного была большая замшевая сумка. Когда нас переселяли сюда, я из сейфа и ящиков письменного стола все бумаги мужа затолкала в эту сумку. Она-то и исчезла…
Я еще раз оглядел комнату и понял, что после того как госпожа Йоргос навела в ней порядок, искать какие-либо следы бесполезно. И тут мне на глаза попался большой семейный альбом, обтянутый зеленым сафьяном с бронзовыми застежками. Он лежал на подоконнике. Попросив разрешение у хозяйки, я стал его листать. Сперва, как и во всех альбомах, – фотографии родителей, затем детские снимки супругов, в гимназической форме, в свадебной одежде, потом пошли какие-то новые лица – родственники или приятели. Почти в самом конце одна страница была пуста, фотографию из дугообразных прорезей извлекли, видимо, недавно, цвет картона под нею сохранил свой прежний тон – темносерый, в то время как открытые свету края выгорели, поблекли.
– Госпожа Йоргос, вот здесь была большая фотография. Кто и зачем ее вынул?
– Понятия не имею, – она удивленно смотрела на пустое место.
– А что за снимок?
– По-моему, на память о пикнике у господина Мадера, – подумав ответила она. – В 1914 году уходил на фронт брат господина Мадера. Он погиб через год под Хотином. Господин Мадер в честь проводов брата устроил пикник на своей даче.
– Кто был на этом пикнике?
Она прикрыла глаза, как бы вспоминая, затем сказала:
– Всех не вспомню. Точно помню, что присутствовали господа Пирятинские, Чернецкие, Розенфельды, Муромцевы… Господин Мадер пригласил многих…
По этому перечню я понял, что присутствовали люди одного круга, так сказать клан, промышленно-финансовые отцы губернии.
– Скажите, госпожа Йоргос, а молодежь была на этом пикнике? – спросил я. – Если да, то фотографировались ли они с вами со всеми?
– Со мной на траве в первом ряду сидела дочь господина Чернецкого, справа, – вспоминала она. – Рядом с нею дочь и сын господина Мадера Соня и ее поклонник – молодой адвокат Иегупов Борис Николаевич.
Еще раз окинув взглядом комнату, я понял, что больше здесь делать нечего.
– Вы что, всегда такой молчун? – спросил я Титаренко, когда мы вышли. – У Мадеров молчали, и здесь.
– Не хотел вам мешать.
– ЧК всегда так деликатна?
– Нет, не всегда, – жестко ответил он. – Что вы собираетесь делать дальше?
– Еще раз встретиться с вдовой Мадера. Скажем, послезавтра. Сегодня похороны… Кто-нибудь из врачей осматривал трупы убитых – Чернецкого, Пирятинского, Мадера?
– Да. Доктор Галкин.
– Исай Львович?
– Да. Вы его знаете?
– Знаю. Очень хороший судебный медик. Какое-нибудь письменное заключение его имеется?
– В деле есть. Можете посмотреть.
– Я не хочу ехать в ЧК.
– Вы все время становитесь в позу, Викентий Сергеевич. Время сейчас не то.
– Я и с царской жандармерией старался не иметь отношений.
– Это делает вам честь, – усмехнулся Титаренко. – Хорошо, я привезу вам все бумаги по этому делу.
Вечером я ознакомился с заключением доктора Галкина. Картина складывалась такая: все трое были убиты выстрелами в затылок с расстояния трех-четырех метров, смерть наступила мгновенно; никаких иных повреждений при жизни или после смерти не обнаружено, как и не обнаружено признаков, указывающих, что смерти потерпевших предшествовала борьба или оборона; по отношению к убийце потерпевшие находились спиной; никаких указаний на то, что до осмотра трупов на месте позы их были изменены или что смерть наступила не там, где обнаружены трупы; с момента наступления смерти до осмотра тел на месте прошло в среднем от трех до пяти часов…
