— Ты слышала? — крикнула она официантке.
— Что?
— Сын того человека, который торгует селедкой напротив кафе, вчера врезался на мопеде в трамвай. Ты знаешь, он ведь умер. Доктора в больнице не сумели его спасти. Отцу сообщили об этом полчаса назад.
Официантка поставила передо мной чашку кофе.
— Надо же… — пробормотала она.
Я глянул в окно.
Спорщики в комбинезонах ушли. Продавец, крупный, широкоплечий, привычно чистил селедку.
— Только-только семнадцать сравнялось, — сообщила толстуха. — Он учился на кондитера. На последнем конкурсе получил третью премию за шоколадный замок.
— Проклятые мопеды, — сказала официантка.
Лицо продавца не выражало абсолютно ничего. Ни горя, ни отрешенности, ни отчаяния, ни грусти. Ничего. Он заворачивал селедку для какой-то девушки, которая решила взять несколько штук с собой.
— Молодежь-то носится на них без оглядки. А трамвай ведь не может свернуть, — продолжала толстуха.
Продавец дал девушке сдачу и вновь стал чистить селедку. По его лицу ничего не было заметно.
«Люди — загадочные существа», — писал Витткампф.
Вместе с этим афоризмом мне вспомнилась и та фраза, которую с улыбкой произнес продавец, когда я, попросив вторую селедку, опять отказался от лука: «Задумался немного».
Годовщина
Серебряная свадьба уже позади. Мы, как принято, поехали вдвоем туда, где родились, в Гаагу. Увы, годовщина совпала с воскресеньем, когда любой город кажется прямо-таки вымершим. И все же мы неплохо провели там время, предвкушая возможность от души посмеяться вечером над Виллемом Каном и его Корнелией.[43] Бродили где придется, не пытаясь отыскивать памятные места. Кафе «Свидание» — там я впервые увидел ее и посчитал неприступной француженкой, так как она болтала со своей парижской приятельницей, — во время войны до основания разрушили авиабомбой, поэтому идти туда было незачем. И мы просто с удовольствием гуляли по городу. Недовольной моя жена бывает в двух случаях: во-первых, в те дни, когда на нашей улице воняет канализацией, во-вторых, когда нам присылают налоговое извещение. Тогда в ее глазах я замечаю грусть. Но сегодня грусти нет. Почта по воскресеньям не работает, извещений о налогах не приносят, а пахнет в Гааге куда приятней, чем у нас.
Мы зашли в кафе, в котором не раз бывали раньше, и заказали по рюмочке хереса.
Облокотясь на стойку, какой-то пижон нашептывал в прелестное ушко миловидной девушки непристойности. Два толстяка, сидя на круглых табуретах, о чем-то озабоченно говорили, и спины их тоже были круглыми и унылыми. Всем своим видом они нагоняли тоску. Вероятно, одному не повезло с женитьбой, и другому теперь казалось, будто жена собеседника не что иное, как пухлое досье в сейфе адвоката.
Мало ли бывает неудачных браков…
Но к счастью, большинство людей не обращают внимания на такие неудачи, принимая их как должное. Я вот знавал одного человека, так у него брак был настолько неудачным, что он волей-неволей обратил на это внимание и все время порывался наложить на себя руки. Однако, представив себе огромное количество прощальных писем, которые пришлось бы написать, смалодушничал. И остался в живых из-за собственной лени. Недавно я гулял на его золотой свадьбе.
Мы вышли из кафе, мимо прогремел трамвай. И я вспомнил кондуктора, который, увидев, как мы, еще женихом и невестой, обнимались на площадке второго вагона, сказал мне: «Сейчас ты небось готов задушить ее в объятиях, а ведь когда-нибудь пожалеешь, что не сделал этого». Нет, я не пожалел.
В приятном молчании мы направились в ресторан, чтобы вкусно поесть, как и положено в такой день.
На лице у пожилого официанта, сплошь изрытом морщинами и глубокими складками, застыла недовольная мина, словно говорящая: ну вот, опять ко мне. Ведь не к другому — ко мне.
Пока он принимал заказ, мимо прошел один из наших знакомых и сказал:
— Вы сегодня, кажется, отмечаете двадцать пять лет совместной жизни? Поздравляю!
— Спасибо! — воскликнули мы, и он поспешил вслед за своей компанией.
Официант голосом таким же недовольным, как его лицо, проворчал:
— Двадцать пять лет. Немало. А я вот работаю официантом уже сорок лет. Здесь, у одного и того же хозяина. Сорок лет. Меня тоже поздравили с круглой датой. Но когда выступал хозяин, я вдруг подумал: эх, напрасно я не ушел от него, ведь давным-давно мог бы это сделать, еще в молодости. В другом месте я, наверное, добился бы гораздо большего. Да вот не ушел. Струсил.
Закончив эту краткую речь, он поплелся выполнять заказ. Вряд ли ему хотелось испортить нам настроение. Скорее всего, он попросту прирожденный нытик.
Жена подняла рюмку с хересом и сказала улыбаясь:
— За тебя, трусишка.
Я тоже поднял рюмку. Однако промолчал, ибо в этот момент был всецело поглощен любовью.
Раздвоение личности
В одном из кафе города Утрехта сидел за столиком элегантный господин средних лет и хохотал, читая «Воинственный клич». Содержание этого листка, распространяемого во всех кафе неутомимыми сестрами Армии спасения, хотя и приноровилось за последние годы к современным вкусам, но не настолько, чтобы безудержное веселье одинокого посетителя кафе, для которого «Воинственный клич» превратился в «Веселый смех», не вызвало удивления. Между тем посетитель буквально захлебывался от хохота и, дочитав наконец листок, вытер слезы восторга.
Точности ради добавлю, что, пока он смеялся, старый официант по едва заметному знаку неоднократно наполнял его рюмку. Элегантный господин был тут явно завсегдатаем и, вполне возможно, что, вливая в себя продукт, веками прилежно изготовляемый в Схидаме, дошел уже до того состояния, когда все видится необычайно смешным. Голову даю на отсечение: даже читая утрехтский телефонный справочник, он бы от удовольствия хлопал в ладоши.
Так называемый безудержный смех — одно из самых приятных последствий опьянения. Только вот причины его весьма своеобразны и почти недоступны пониманию людей трезвых, поэтому они с известным недоумением глядят на одинокого чудака, у которого «Воинственный клич» вызывает приступы бурного веселья.
Сей чудак и впрямь обретается на другой планете, где причин для смеха куда больше, чем на нашей. Я как-то читал в одной научной книге, что в исландских деревнях таких людей не презирают, а, наоборот, относятся к ним бережно, ибо понимают, что не каждому дано временно переселяться в. иной мир, где куда приятней, чем на суровой Земле. В Исландии этого господина наверняка носили бы на руках.
Нехотя расставшись наконец с «Воинственным кличем» и отодвинув его в сторону, он сложил руки на животе, с неописуемым восторгом поглядел вокруг, несколько раз хихикнул по инерции, пожимая плечами, затем снова подал знак наполнить рюмку.
Сделав солидный глоток, посетитель громко заговорил сам с собой. Впрочем, я выразился не совсем точно. Громко говорить с собой умеют многие, в том числе и я. Это позволяет расслабиться, а вдобавок ты всегда прав. Достаточно вспомнить хрестоматийный анекдот из журнала «Панч»: некто обратился по этому поводу к врачу и, услышав совет не волноваться из-за подобного пустяка, сказал: «Ах, доктор, но ведь то, что я говорю, по-моему, ужасно скучно». Нет, одинокий посетитель кафе в Утрехте не просто громко говорил сам с собой, без нужды подкрепляя поток своих мыслей звуками собственного голоса, — его речь была не монологом, а диалогом.
Он расщепился на двух собеседников.
Первый что-то бубнил себе под нос, а второй хохотал над его словами.
Радикальное средство против одиночества, подумал я. Этот человек не искал компании, он сам создавал себе приятеля, который его веселил. Разумеется, я далек от мысли пропагандировать подобную практику. Ведь если во всех кафе нашей страны посетители возьмут моду, раздваиваясь, веселиться в одиночку, доходы в сфере обслуживания вдвое сократятся. Тем не менее эта идея прекрасна, ибо человеку, который сам создает себе партнера, грозит куда меньшая опасность умереть от скуки, нежели тому, кто имеет собеседника из плоти и крови. Однако…
Старый официант ни разу не запоздал с полной рюмкой, но, хоть я и сидел чересчур далеко, чтобы слышать речи говорливого двойника, у меня сложилось впечатление, что этот весельчак начал сдавать. Он еще продолжал шутить, но шутки его, как мне показалось, утратили остроту, отчего второй собеседник, которому надлежало неудержимо хохотать, мало-помалу сник. Сначала он перешел на умеренный смех, потом на формальную улыбку и в конце концов уже только кивал головой. Фейерверк иссяк. Последние залпы юмора пропали втуне. Элегантный посетитель умолк. Оба собеседника умолкли и слились в одного-единственного человека, вернувшегося на Землю и снова ставшего таким, как мы. Он заглянул было в «Воинственный клич», но теперь отреагировал на его содержание как положено. Потом отложил листок, расплатился, надел пальто и вышел — совершенно подавленный.
