Другие документы свидетельствуют о том, что Шагин-Герай, не довольствуясь крупными субсидиями от русского правительства, пополнял свою кассу доходами с ханских регалий, к каковым, например, принадлежала пошлина с вывозимой пшеницы, отдача на откуп соледобывален и даже кабаков.
Дипломатическое же представительство Шагин-Герая на первых порах ограничилось тем, что рейс-эфенди, по его «прошению и с позволения Порты, принял на себя при Порте качество ханского поверенного в делах», как доносил об этом Стахиев в феврале 1780 года.
Покровительство беглому Джаныклы Али-паше носит все признаки вмешательства Шагин-Герая в дела Порты. Приручив такого способного и, как видно, пользовавшегося большим влиянием в Малой Азии турецкого деятеля, каков был вышеупомянутый паша, Шагин-Герай, может быть, рассчитывал воспользоваться им как орудием для водворения и упрочения своего господства на Кубани, если не прямо располагая его военными способностями, то держа его при себе как опасное пугало для оказания давления на Порту при понуждении ее к территориальным себе уступкам путем дипломатических переговоров. В этом убеждает нас то, что Шагин-Герай в феврале 1780 года с Сулейман-агою отправил своего баш-чокадара[159], вручив ему письмо к верховному везирю и петицию к султану, в которых он требует уступки татарам крепости Сугуджук и абадзехских урочищ.
Но расчеты Шагин-Герая обманули его: Порта оказалась далеко не так податлива, как он думал. По донесению Стахиева, верховный везирь отвечал хану, что «ханское требование уступить татарам Суджук с окрестными абазинцами не может иного воспричинствовать, как новые распри и остуду; потому что оную крепость Блистательная Порта построила в такое время, когда татары жаловались на причиняемые от тамошних жителей им несносные обиды и грабежи, и что Блистательная Порта, по прошению тогдашнего хана, принуждена была туда послать свой флот и, построив реченную крепость, усмирила и покорила себе живущую окрест оной крепости нацию, определяя ей предводителем одного бея, узаконенного своим братом, и что все то ясно и подробно описано в Рашидовой Оттоманской Истории».
Стахиев присовокупляет к этому сообщению еще полученное им от реис-эфенди сведение, что «некоторые из оттоманских министров, включая его, думают, что его светлость хан о вышереченной уступке татарам Суджука и абазинских селений пишет по наущению всевысочайшего двора для содержания Порты в беспокойстве и страхе, чему он, реис-эфенди, нимало не веря, просит меня (то есть Стахиева) написать к господину резиденту Константинову, чтоб он приложил старание его светлость хана отвратить от таких требований, потому что от того не может иного, кроме новой остуды и неприятных хлопот, воспоследовать».
Порта была последовательна в своем отношении к крымскому хану: послам Шагин-Герая, прибывшим в Порту за калифской грамотой для хана, было отказано в султанской аудиенции, несмотря на представления по этому случаю, сделанные русским посланником. «Послам мусульманских правителей нет входа в высочайшее присутствие», — отвечал, как сообщает историк Джевдет-паша, тогдашний реису-ль-кюттаб Абду-р-Реззак-эфенди. Когда же бухарский посол был удостоин этой чести и драгоман русского посольства заявил протест свой по этому поводу, то ему ответили, что Бухара не соседнее с Турцией государство, а потому допущение бухарского посла в султанское присутствие не заключает в себе ничего предосудительного. Последний отзыв можно понимать в том смысле, что географическая отдаленность Бухары отнимала у бухарского посольства, направлявшегося в меккский хадж, всякое политическое значение и, следовательно, прием его султаном был выражением простого гостеприимства и внимания к единоверным пилигримам, тогда как аудиенция крымским послам могла быть рассматриваема как акт международных отношений Порты к Крымскому ханству на правах равных независимых государств, чего Порта никак не хотела признать, а потому и оставила эту претензию представителей крымского хана без удовлетворения. Что же касается территориальных притязаний Шагин-Герая, то Порта отвечала на них, кроме письменного категорического отказа, еще немедленным и деятельным принятием мер к военной охране местностей, об уступке которых хлопотал хан. В марте 1780 года Стахиев писал Румянцеву: «Перед некоторым временем отправлен отсюда водяным путем Салагор-Хюрджи-Сулейман с нескольким числом каменщиков, плотников и других мастеровых людей для починки Суджакской и Сухумской крепостей на Абазинском берегу». Как говорят русские источники, об этом Сулейман-аге каиммакам в Тамани доносил хану в начале октября того же 1780 года, что он, приехавши в крепость Сугуджук, беспрестанно старался отторгнуть от власти Шагин-Герая все ногайские орды, уверяя их, что они, равно как и черкесы, не имеют ничего общего с Крымом, который слывет, мол, теперь вольным, но все-таки по-прежнему принадлежит султану, и что в скором времени к ним будет назначен особый хан из Стамбула; а если до того времени кто-нибудь пожелает, для большего спокойствия и выгод, переселиться в Анадолу или Румелию, то будет отправлен на султанских судах и на султанском иждивении, а по приезде будет выгодно устроен и снабжен всем необходимым. Результатом этих подстрекательств было то, что мурза Ногайской орды Касаевцев Салман-шах, прельстившись такими предложениями, подговорил весь свой аул в 130 семейств и явился к Сулейман-аге с просьбой отправить их в Румелию, что и было исполнено. С той же целью — привлечения черкесских племен на сторону Турции и организации их сообразно целям и видам Порты — назначен был комендантом Сугуджука Ферах-Али-паша, при котором вышеупомянутый силяхшур Сулейман-ага занимал пост смотрителя построек — бина-эмини. Джевдет-паша, на основании архивных документов Порты, дает очень подробный отчет о деятельности Ферах-Али-паши, которая главным образом состояла в разных административных его мероприятиях самого мирного характера, каковы, например, женитьба его на дочери одного из шабсухских беков, раздача подарков местным жителям, утверждение ислама посредством постройки мечетей и медресе, заселение Сугуджука малоазиатскими пришельцами и беглецами и водворение сорока тысяч ногайцев, прикочевавших на Кубань, в четырех пунктах, по десяти тысяч в каждом, так чтобы они везде занимали пограничные местности между русскими и черкесами, к которым они одинаково были враждебны. Но Ферах-Али-паша отправился на место своего назначения лишь в начале джемазиу-ль-эввеля 1196 года (апрель 1782), а следовательно, возможно, что Сулейман-ага до этого действовал именно так, как свидетельствуют русские источники. Когда турецкие агенты так деятельно принялись за осуществление намерений Порты, Шагин-Герай тотчас же спасовал и прибег к императрице, прося защитить его от турецких интриг, угрожавших разрушить созданное Россией в Крыму положение вещей. Но события развивались очень быстро: враждебная Шагин-Гераю партия произвела открытое нападение на его дом, так что он поспешил сесть на корабль и спасся бегством в Ени-Кале и потом в Керчь. После этого его противники избрали ханом Бегадыр-Герая, а калгой Арслан-Герая и отправили в Стамбул депутацию просить санкции своему избраннику.
Бегство Шагин-Герая вызвало новое вмешательство России, взявшейся вооруженной рукой восстановить права Шагин-Герая, а искательства враждебной ему татарской партии в Порте повели к дипломатическим пререканиям между обеими державами, тянувшимся довольно долгое время. Этот последний эпизод в судьбе Крымского ханства довольно подробно изображен иностранными историками. Немецкий историк Цинкейзен, исходя из дипломатических документов Прусского архива, смотрит на присоединение Крыма к России как на последний акт систематической восточной политики, веденной русским правительством с замечательной настойчивостью, причем, слишком доверяя своим источникам, придает частным фактам неблагоприятную для России окраску. Турецкий историк Джевдет, само собой разумеется, изображает события в самом враждебном к России духе, усматривая во всем лишь одни интриги и коварство русских. В этом отношении он заходит так далеко, что, сообщив сведения, найденные им у своих предшественников, Энвери-эфенди и Васыф-эфенди, рассказывающих происходившее беспристрастно и потому невраждебно России, он затем присоединяется к известиям европейским, величая авторов их «мужами знания и прозрения» — «эрбаби даныш у биниш» — и отдавая им предпочтение пред своими соотечественниками только ради того, что их враждебность к русским уж очень пришлась по вкусу его османской русофобии.
Добрая треть второго тома истории Джевдета заключает в себе подробные рефераты прений и рассуждений по крымскому вопросу, происходивших в заседаниях государственного Дивана и в конференциях с русским и другими дипломатами. Эти статьи весьма любопытны для истории наших дипломатических сношений с Портой. Значение их обнаруживается через сопоставление с русскими архивными данными, в числе коих первое место, без сомнения, должно принадлежать дневнику русского посланника в Порте Булгакова[160], который прибыл в Бююк-Дере 19 шабана 1195 года (10 августа 1781); а 8 февраля 1783 года издан манифест императрицы Екатерины, которым заканчивается история Крымского ханства. Все, что произошло после этого знаменательного момента, есть не более как эпилог военно-дипломатической кампании, задуманной императрицей Екатериной и превосходно доведенной до конца при гениальном содействии великого Румянцева-Задунайского.
