— Можно, я усну? — спросил сторож.
— Лучшего не придумаешь, — ответила она, и сторож тут же уснул, подчиняясь многолетней привычке спать в самых неприхотливых условиях.
В этот день почти одновременно с двух сторон к правлению колхоза подъехал кенгурийский милиционер и двое родственников бухгалтера во главе с Колчеруким. Один из родственников, пожилой крестьянин, был в бурке и в башлыке. Другой, что говорится, в расцвете сил, а одежда его намекала на принадлежность к партийной администрации, хотя он к ней никакого отношения не имел. Одет он был в чесучовый китель и в широкие галифе с сапогами. Так что, если судить по одежде, можно было сказать, что, начиная от головы и до пояса, он как бы представлял законодательную власть, а от пояса до сапог — исполнительную.
Председатель колхоза и председатель сельсовета, увидев гостей, вышли из правления и после некоторых колебаний, разделившись, подошли к прибывшим. Первый подошел к милиционеру, а второй — к родственникам бухгалтера.
— Бухгалтера спалили, так хоть бы лошадь назад отослали! — крикнул Колчерукий вместо приветствия и, быстро спешившись, привязал свою лошадь у коновязи.
— Подожди, Колчерукий, — заметил старший родственник, отдавая поводья председателю сельсовета.
— Не в лошади дело, — важно сказал председатель, подходя к ним и пожимая всем руки. Он это сказал скорбным голосом и при этом покачал головой с политическим намеком. Милиционер тоже качнул головой, как бы поддерживая знакомую правильность направления мыслей.
— Как это не в лошади! — удивился Колчерукий. — Что ж он ее спалил вместе с нашим бухгалтером?
— Да нет! — поморщился Тимур оттого, что Колчерукий путал высокое с низким. — Орех сожгли наши комсомольцы по решению актива…
Тут он изложил версию преступления Сандро так, как сам ее представлял себе или хотел представить другим. Он сказал, что Сандро, по-видимому, убил бухгалтера и спрятал в дупле, чтобы потом, выбрав удобное время, закопать его где-нибудь подальше, где деревенские собаки и окрестные шакалы не могли бы его откопать. А тут на следующий день комсомольцы предали огню молельный орех, и преступление обнаружилось.
— А где лошадь? — перебил его Колчерукий.
— Лошадь, я думаю, он держит где-нибудь в лесу, — сказал председатель.
— Мы так думаем» — поправил его Махты. Ему уже приходилось напоминать, что он тоже власть, но в Чегеме, как и по всей стране, это забывалось…
— Надо допросить Сандро и осмотреть место, где найдены кости бухгалтера, — подытожил милиционер.
— Поедем к ореху, а там и до Сандро рукой подать, — сказал Махты.
Председатель попрощался со всеми и ушел в правление.
Махты оседлал свою лошадь, которая паслась во дворе сельсовета, и все пятеро выехали в сторону молельного ореха.
— Об одном прошу, — сказал старший родственник, подъезжая поближе к милиционеру, — не оскверните кости нашего родственника — не надо их щупать там, мерить, лапать…
Тут милиционер опешил и остановил лошадь.
— Но я собираюсь, — сказал он, — забрать кости вместе с Сандро…
— Ты из России приехал или из Кенгурска? — спросил старший родственник и тоже остановил лошадь. К нему подъехал младший родственник и остановился рядом. Теперь все остановили лошадей.
— Из Кенгурска, — сказал милиционер, краем глаза послеживая за правой рукой младшего родственника. Тот перебросил поводья в левую руку.
— И ты не знаешь, что абхазец не разбрасывается костями родственника!
— Знаю, но закон требует кости, чтоб установить труп.
— Значит, хотите дважды нас опозорить? — спросил старший родственник.
— Трижды! — поправил его младший. — Убили — раз. Сожгли — два. Кости увозите — три.
— Да, трижды, — согласился старший родственник, выслушав младшего и посмотрев на милиционера.
— Не считая лошади, — добавил Колчерукий, оглянувшись. Он был впереди.
— Не считая, — терпеливо согласился старший.
— Суд, — сказал милиционер и развел руками.
— Да, — как бы сочувствуя родственникам, добавил Махты, — у них такой обычай, кости адвокатам показывать.
Он тронул лошадь и все поехали.
— Неужели вы думаете, — после глубокого раздумья сказал старший родственник, — что мы допустим это?
— Что это? — спросил милиционер.
— Что ты, гремя костями нашего родственника, поедешь в район?
— Если туго завязать… — начал было милиционер.
— Ни слова! — перебил его младший родственник, слегка наезжая на него лошадью.
— И неужели вы думаете, мы допустим, — продолжал старший, — чтобы его государство судило, а не мы?
— А почему? — миролюбиво отозвался Махты. — Сейчас государство хорошо судит.
— Не спорю, — согласился старший родственник, — государство судит неплохо. Но он у нас убил родственника, а не у государства.
Они выехали из буковой рощи, и, когда тропа пошла по косогору, далеко внизу открылось рыжее кукурузное поле. Отсюда, с тропы, были видны фигурки крестьян, ломающих кукурузу.
— Э-гей, гей, Кунтаа! — крикнул Махты, остановив лошадь и страшно раздув шею.
Было видно, как запаздывает звук: люди на кукурузном поле замерли уже после того, как Махты докричал.
— Эге-гей, чего тебе! — наконец отозвался один из них. Махты снова напружинился и, раздувая шею, закричал:
— Приходи к Большому ореху! Большому! Большо-муу!
— Зачем он нам? — спросил милиционер.
— Он разгребал дупло, — пояснил Махты.
Они стояли на тропе и смотрели, как далеко внизу фигурки остановились, видно, о чем-то переговаривались. Потом разом все стали подниматься к тропе. Те, что работали, скинув рубахи, на ходу одевались и затягивали пояса.
— Тьфу ты! — сплюнул Махты. — Так я и знал, что все попрут.
Он почистил глотку и снова стал кричать, чтобы подымался только Кунта. Остальные после некоторого раздумья неохотно повернули обратно.
— Тронули, сам придет, — сказал Махты, и они поехали дальше.
Через час пятеро всадников подъехали к молельному ореху Они спешились у коновязи, а Колчерукий, взяв свою лошадь под уздцы, спустился к роднику.
— Моя лошадь пить хочет, — пояснил он с нескрываемым эгоцентризмом старого лошадника.
— Вот здесь лежат его кости, — протянул Махты руку с камчой, указывая на пещеру дупла.
Оба родственника, скорбно приосанившись, тихо подошли к дуплу. Старший, молча сняв башлык с потной головы и нанося по лбу символические и потому тихие удары ладонью, репетировал будущий ритуал оплакивания. Ударяя по лбу ладонью, он пропел тихим речитативом слова скорби, отчасти прозвучавшие как обещание возмездия.
Через минуту младший родственник, стоявший за ним, слегка повернул его за плечи и отвел в сторону, где тот, отвернувшись от остальных, утер якобы повлажневшие глаза и неожиданно громко, с видимым облегчением высморкался. После этого он решительно надел на голову башлык в знак перехода из мира скорби в мир действия.
— Сейчас подойдет свидетель и покажет, как все было, — миролюбиво сказал Махты, как бы притормаживая его решительность.
— До него мы не имеем права трогать ни одной косточки, — пояснил милиционер, неустанно удивляясь сам и призывая удивляться других таинственному ритуалу следствия.
— Не пора ли мне пойти за Сандро? — спросил Махты.
— Нет, — сказал старший родственник, — мы сначала должны посоветоваться… — Он повернулся к Колчерукому: — Ты приехал лошадь поить или дело делать?
— Сейчас, — отозвался Колчерукий и, подняв лошадь к коновязи, закинул уздечку за сучок.
— А что вы хотите с ним делать? — спросил милиционер.
— Вот мы и решим, — сказал младший родственник.
— Учтите, я за него отвечаю, — сказал милиционер.
— Кровь взывает, — сказал младший родственник, пожимая плечами.
Оба родственника вместе с Колчеруким отошли шагов на двадцать и стали разговаривать, а потом спорить, время от времени поглядывая на милиционера. Видно было, что младший родственник настроен все еще воинственно. Милиционер взволнованно похаживал возле дерева, время от времени поглядывая на них.
— Клянусь Аллахом, они наделают глупостей, — бормотал он, — и меня и себя загубят.
— Может, не наделают, — успокаивал его Махты.
Спорящие вошли в азарт, и Колчерукий, уже не обращая внимания на то, что их слышат, громко шлепал здоровой рукой по бедру и кричал:
— Нельзя! Тем более на глазах у милиционера!
— Клянусь Нестором Лакобой, — волновался милиционер, слушая эти разговоры, — эти люди меня загубят!
— Да, но кровь взывает! — не унимался младший родственник.
В конце концов Колчерукий сумел успокоить его, дав понять, что убить никогда не поздно, если окажется, что Сандро виноват.
— Арестуют — потом иди ищи, — сказал младший.
