Например, сообщалось, что на Могилевщине, ранее почти сплошь пораженной бандитизмом, в конце осени – начале зимы 1925 г. появились две связанные с иностранными разведками банды численностью 30–40 и 12 человек[310]. Приходившие время от времени из-за кордона небольшие бандформирования имели своей целью проведение разведки боем, выяснение настроений населения, прочности позиции советской власти. Фактически они являлись диверсионными группами, которые не только содержались на деньги польских и румынских спецслужб и действовали в их интересах, но и формировались на их территории. Таковой была, скажем, перешедшая в мае 1927 г. государственную границу банда Герася[311]. Но настроения были «неподходящими», милиция и ГПУ работали четко, поэтому действовать бандам удавалось недолго. Они либо уходили обратно, либо уничтожались.
Банды и шайки уголовного характера продолжали действовать, но сами по себе они серьезной опасности для власти не представляли. Напротив, с советской властью стали ассоциироваться порядок и гарантии сохранения жизни и имущества. Ненависть села к уголовникам (особенно к конокрадам) часто вызывала резкую критику властей (если не сказать большего) за недостаточную, по мнению крестьян, жесткость по отношению к бандитам. Возникали сравнения с правосудием при старом режиме, причем сравнения оказывались явно не в пользу большевиков. «Нет нашего Николая, царя-батюшки, – сетовали крестьяне приграничного Каменецкого округа, – тогда было хорошо жить. Как попался вор или убийца, его высылали в другой конец света, и там он подолгу жил и работал на пользу государства, а теперь не то». Нередко имели место случаи самосуда над пойманными преступниками[312]. Тем не менее присутствие банд на селе всячески мешало установлению нормальной жизни. Например, переправившаяся на территорию УССР в 1925 г. диверсионная банда Овчарука совершила налет на Копай-город, разгромила райисполком, кооператив, почту, милицию, а затем ушла обратно за кордон[313]. Кроме того, сохранялась опасность, что уголовный бандитизм мог стать запалом для возможных крестьянских выступлений и при наличии подходящих условий перерасти в бандитизм политический[314]. Все это предопределило решительную борьбу с ним. В течение нескольких лет уголовный разгул и рецидивы бандитизма на Советской Украине были ликвидированы.
Подводя итоги, можно сказать следующее. «Крестьянский бандитизм» был явлением сложным и многоплановым и первоначально отражал настроения села, был его реакцией на разруху, Гражданскую войну, экономическую политику воюющих сторон, а потом – советской власти. С течением времени бандитизм все больше отрывался от села, все меньше выражал его настроения и превращался в самостоятельное явление. Далеко не всегда крестьянские выступления проходили под националистическим флагом. В то же время в ряде местностей украинское движение и крестьянское движение слились, превратившись в серьезный политический фактор.
Для устранения этой связки и подавления националистической оппозиции большевиками был предпринят ряд мер в социально-экономической сфере, в области национальной и внешней политики. Благодаря им, а также в результате непосредственного силового разгрома украинского националистического подполья и связанных с ним банд и пресечения попыток проникновения на территорию УССР отрядов УНР петлюровская контрреволюция на территории Советской Украины была уничтожена и утратила надежды на возможность силового прихода к власти. Не все адепты национального движения примирились с «чужой» властью. Наличие подпольных групп органами ГПУ отмечалось на протяжении всего десятилетия, хотя они не представляли собой сколько-нибудь широкого явления. Но, несмотря на то что политическое крыло национального движения оказалось разбито, само движение не исчезло. Оно было вынуждено отказаться от прежней политики, поменять свою стратегию и тактику и приспосабливаться к новым реалиям.
Глава 3
Население УССР и национальный вопрос в 1920-х гг.
В предыдущей главе говорилось о «неподготовленности» населения к восприятию национальных идей и о том, что украинское движение шло вразрез с динамикой социальной борьбы. Почему же так получилось? Чтобы понять это, надо посмотреть, чем жило в тот период население Украины? Что его волновало? К чему оно стремилось? Как национальный вопрос преломлялся в народном сознании? Насколько широко в обществе были представлены националистические настроения, чем они были вызваны и как проявлялись? Иными словами, необходимо определить ту социальную базу, на которую могло рассчитывать украинское движение.
В сознании всех групп населения УССР национальные проблемы чаще всего ассоциировались с «еврейским вопросом». Как свидетельствуют документы, этот вопрос довольно сильно волновал многих людей. Повышенное внимание выражалось в антисемитизме и нередко провоцировало рост антибольшевистских настроений и в таком виде могло послужить (и служило) питательной почвой для украинского национализма[315]. Поэтому следует остановиться на «еврейском вопросе» подробнее и посмотреть, какие причины его провоцировали и почему он вызывал неоднозначную реакцию со стороны значительной части населения республики.
Антисемитизм и национальное мироощущение населения УССР
Необходимо отметить, что, хотя случаи антиеврейских настроений имели место по всему СССР, на Украине они получили гораздо большее распространение, чем, скажем, в РСФСР. Причины этого крылись в многовековом совместном проживании малороссов (украинцев) и евреев бок о бок на одной территории, что приводило к накапливанию взаимных претензий. В Великороссии же основная масса населения, прежде всего на селе и в провинции, сталкивалась с евреями гораздо реже, и поэтому антиеврейские настроения получили там меньшее распространение.
Еврейский фактор стал играть заметную роль на малорусских землях еще в Средневековье. Крупные еврейские общины имелись уже в городах Древней Руси. Позже на территорию будущей Украины стали прибывать переселенцы из Западной Европы. В Речи Посполитой, куда направлялся главный поток переселенцев, евреи получали от королевской власти и магнатов различные льготы и привилегии: откупа таможенных, питейных пошлин, право иметь земельные владения и арендовать шляхетские поместья. Это привело к тому, что «к началу XVI века еврейство в Польше сделалось уже крупной экономической и общественной силой»[316]. Обладающие внутренним самоуправлением, замкнутые и сплоченные еврейские общины путем предоставления денежных ссуд, управления имениями (в том числе королевскими) приобрели сильные рычаги влияния на королевскую власть, магнатов и шляхту, а через них и на православное крестьянское и городское население. «Сталкиваясь чаще с арендатором-евреем, чем с польским паном, русский крестьянин считал первого главным виновником своих бедствий и стремился отомстить ему», – отмечал известный еврейский историк С. М. Дубнов[317]. Подспудное противостояние, имевшее социально-экономические и религиозные корни, порой перерастало в открытое противоборство, достигшее своего апогея в середине XVII в. во время восстания под предводительством Богдана Хмельницкого. По причине закабаления широких масс крестьянства, сильной конкуренции со стороны еврейских торговцев и ремесленников восстание из собственно казацкого мятежа молниеносно переросло в социально-этническое и проходило под лозунгом «Бій жидів та ляхів!», причем именно в такой последовательности[318].
Отношения между славянским и еврейским населением на Украине принимали столь острые формы все же довольно редко. И тем не менее, несмотря на то что народы были вынуждены притираться друг к другу, множество отличий, порожденных разным вероучением, разным отношением к людям другой веры и культуры, не могло не стать почвой для взаимной неприязни (которая вовсе не обязательно должна была перерастать в «выяснение отношений»)[319]. Но дело было не только в религиозных различиях. Евреи принимали весьма активное участие в экономической жизни. Опять, как и в XVII в., главная подоплека лежала в той значительной роли, которую играл еврейский капитал в торговле и мелкой промышленности. Евреи занимали доминирующее положение в торговле зерном: в 1910 г. из 55 торгово-экспортных компаний Одессы (главных хлебных ворот страны) им принадлежало 46 компаний, доля оборота которых составляла 89,2 %[320]. В начале XX в. еврейскому капиталу принадлежало 90,6 % торговли в Подольской губернии, 75 % – в Киевской, 62,9 % – в Харьковской, 40,1 % – в Екатеринославской, 27,4 % – в Полтавской[321].
