22 августа я самолетом отправился в Москву вместе с Риббентропом и большой делегацией. Мы провели ночь в Кенигсберге, но об отдыхе не было к речи. Всю ночь Риббентроп готовил материалы для своих переговоров со Сталиным, заполняя многочисленные листы рукописными пометками, которые все разрастались и разрастались по мере того, как проходила ночь, делались звонки в Берлин и Берхтесгаден с запросами по поводу самых неотложных документов, и вся команда сбилась с ног.
Мы, более молодые члены делегации, воспользовались свободным временем, чтобы поднять прощальный тост за мир в баре Парк-отеля, где остановились. В отличие от общественности Германии, мы были далеки от утешительной мысли насчет перспективы взаимопонимания с русскими. Я, в особенности теперь, достаточно хорошо знал Гитлера, чтобы сознавать, что если с тыла его защитит Сталин, он станет еще более неосторожным и безответственным в своей внешней политике.
На следующий день мы отбыли в Москву, пролетая по пути над бескрайними русскими равнинами с их густыми лесами, далеко отстоящими одна от другой деревнями и одинокими хуторами с их темными, крытыми соломой крышами, которые сразу же после пересечения границы напомнили, что мы больше не в Германии, где крыши из красной черепицы ярко выделялись среди возделанных полей. После четырех часов полета мы достигли Москвы, морем домов напоминавшей Берлин или Лондон с воздуха. Вся делегация, включая Риббентропа, потрясенно смотрела через иллюминаторы. Наступил великий момент приземления на «далекую планету».
Что прежде всего поразило меня, едва я вышел из самолета, так это щит со словом «Москва», написанным по-французски, а рядом с ним флаг со свастикой в дружеском соприкосновении с флагом с серпом и молотом. Перед ним стоял Потемкин, депутат народного комиссариата иностранных дел, чья фамилия, казалось, символически подчеркивала нереальность всей сцены. Он возглавлял делегацию официальных лиц, прибывших встретить нас. С ним были итальянский посол Россо, с которым я познакомился в Женеве, и немецкий посол фон Шуленбург. Мы поехали в Москву в русских машинах, очень удобных и похожих на американские бьюики. «Диктаторам, кажется, нравится великолепие широких дорог»,? размышлял я, в то время как мы ехали в Москву по широкой, прямой как стрела автостраде. Окрестности этой дороги показались мне такими же блеклыми и удручающими, как те, что можно видеть теперь в берлинской части района Тиргартена? чье нынешнее состояние является прямым и, будем надеяться, последним последствием этого визита в Москву.
Вся делегация была размещена в немецком посольстве или в домах работников посольства. Торопливо перекусив, Риббентроп немедленно отправился на встречу с Молотовым в Кремль. Мы явно очень спешили. Я должен был бы поехать вместе с ним, но мой багаж, в котором находился полагавшийся по такому случаю даже в Москве темный костюм, задержался по пути с аэродрома.
Я воспользовался этой возможностью, чтобы погулять по Москве с женой моего хозяина, которая отлично говорила по-русски. Со своими большими широкими проспектами, площадями с церквями, переполненными трамваями, оживленными улицами, запруженными автомобильным и конным транспортом, город на первый взгляд поражал почти ошеломляющим сходством с другими большими европейскими городами. Лишь присмотревшись пристальнее, я был поражен главным отличием. Жизнерадостное выражение на лицах людей, привычное для меня в толпе на улицах Берлина, Парижа или Лондона, казалось, отсутствовало здесь, в Москве. Люди смотрели прямо перед собой серьезно и почти отрешенно. Очень редко во время моей многочасовой прогулки по Москве мне встречалось улыбающееся лицо.
Как не было смеющихся лиц, так и не было ярких цветов в одежде москвичей, насколько мне показалось. Изредка попадались лишь белые головные уборы, которые вносили немного жизни в серость лиц и одежды. Хотя почти все были одеты чисто и аккуратно, едва ли кто-то шел в лохмотьях, однако серая пелена грусти и подавленности, казалось, окутывала все и всех. В отношении домов это впечатление было вызвано тем фактом, что их давно не красили и не чистили. Многие из них производили такое же впечатление, как район возле Шлезише Штацион в Берлине сразу же после первой мировой войны и революции 1918 года.
Несколько построенных по американскому образцу новых небоскребов, где размещались министерства, имели внушительный вид. Спустившись в знаменитое метро, я испытал такое же восхищение, какое высказывали все гости с Запада, побывавшие в Москве. Линия была не слишком длинной, но ее станции, украшенные мрамором, с хорошим освещением, удобство и чистота в сверхсовременных вагонах, великолепная вентиляция могли посрамить метро Берлина, Лондона, Парижа и Мадрида. Стоявшие рядом со мной москвичи смотрели на меня молча, безо всякого выражения на лицах. Как объяснила моя спутница, по одежде, особенно по моим кожаным туфлям, они сразу же узнали во мне иностранца. Если бы на мне были мои белые легкие туфли, которые я носил в Нордернее, я был бы менее приметным, потому что обувь из серой и белой парусины, казалось, в то время была самой модной в Москве.
Я думал совершить капиталистический поступок в коммунистической столице, сделав кое-какие покупки, но в этом мне не повезло. В магазинах, на витринах которых было выставлено кое-что из товаров, ежедневная норма уже давно была продана. Даже до начала войны нехватка товаров здесь была такой острой, какой стала в Берлине во время войны, а моей спутнице отвечали русским эквивалентом фразы «У нас этого нет и не будет», ставшей привычной во всех берлинских магазинах к концу войны.
Когда я вернулся вечером в посольство, Риббентроп вернулся из Кремля. Энтузиазм в отношении Молотова и Сталина, который, похоже, присоединился к разговору позднее, буквально переполнял его. «Дела с русскими идут великолепно,? то и дело восклицал он за поспешным ужином.? Мы, несомненно, придем к соглашению еще до ночи».
Линия раздела сфер интересов России и Германии в Польше, ставшая такой знаменитой и обусловившая новый раздел этой страны, уже, судя по всему, обсуждалась на том послеобеденном заседании. Риббентроп направил по телефону из посольства запрос в Германию, спрашивая мнение Гитлера, согласится ли тот, если порты на Балтийском море Либау[6] и Виндау[7] отойдут к русской сфере интересов. Через полчаса пришел утвердительный ответ Гитлера.
Сразу же после быстро проглоченного ужина Риббентроп помчался обратно в Кремль с Шуленбургом и доктором Гаусом, начальником юридического отдела. К моему сожалению, я не поехал с ними. Хильгер, переводчик с русского, тоже должен был составлять отчеты о переговорах. «Я не хочу, чтобы новое лицо вдруг появилось среди тех, кто уже принимает участие в переговорах»,? объяснил Риббентроп. Я был немного расстроен, осознав, что задержка грузовика с багажом лишила меня возможности свести личное знакомство со Сталиным. С Молотовым я довольно близко познакомился, когда он приехал в Берлин в 1940 году на переговоры с Гитлером? по этому случаю я снова взялся за прежнюю работу, состоявшую в записи встреч. Но тем не менее я узнал о сути кремлевских разговоров, когда Риббентроп и его компания вновь появились в посольстве после окончания переговоров. Они пребывали в наилучшем расположении духа. При разборе отдельных пунктов дискуссии Риббентроп с восторгом сообщал любому, кто готов был слушать, о Сталине и о «людях с сильными лицами», которые работают с ним. Казалось, он особенно радовался договоренностям об отошедших к Германии и России сферах интересов в Восточной Европе, подробности которых еще некоторое время держали в секрете. Той же ночью я бросил взгляд на этот секретный протокол относительно этих территорий, подписанный Риббентропом и Молотовым. Вводные фразы, чрезвычайно зловещие в свете существовавшего в тот момент политического положения, гласили: «В случае территориальной и политической переориентации… „Предусматривалось, что прибалтийские государства Финляндия, Эстония и Латвия отойдут к российской сфере интересов. Что касалось „территории польского государства“, то демаркационная линия должна была проходить примерно по течению рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, будет ли существовать независимое польское государство, обе стороны должны были решить позднее. „В отношении Юго-Восточной Европы“ я прочел: «Советская Россия заявляет о своем интересе к Бессарабии. Германия, со своей стороны, выражает полное отсутствие политического интереса к этим территориям“.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
