Следует еще раз отметить, что враги революции избрали момент для своей активной деятельности весьма его авангарда - коммунистической партии - отдавал себе ясный отчет в ответственности и важности момента. 30 сентября ЦК РКП (б) пишет всем партийным организациям: «Наступление Деникина есть покушение на самое существование советской власти, а вместе с ней и на существование компартии» [139]. Центральный орган партии - «Правда» - забил тревогу: «Сейчас и слепой видит, - говорится в передовой статье газеты [140], - что наступили решающие дни революции... На Южном фронте решаются сейчас судьбы всего движения». А когда «Правда» провозглашает организацию крестового похода [141]против Деникина, то весь рабочий класс и вся его партия решают сделать все, что только возможно, напрячь все свои силу и всю свою энергию для спасения судеб революции. 4 октября первым откликается на зов партии Петроград, отправляющий партию мобилизованных, партийцев на Южный фронт. За ним Москва, Владимир и ряд других городов точно так же снимают партийцев с работы и отправляют на фронты. «Правда» 19 октября, подводя итоги, указывает, что одна Москва за две недели октября послала на фронт 13 600 человек [142].
Проводившийся одновременно с партийной мобилизацией массовый прием в партию новых кадров непрерывно усиливал ее состав и давал твердую уверенность в конечной победе пролетариата. Одна Москва дала партии более 14 000 новых членов [143].
Таким образом внешняя, грозная опасность утери революционных завоеваний, при наличии изменнической и предательской деятельности различных буржуазных групп внутри страны, не только не ослабила силы и позиции пролетариата и его партии, но оказала совершенно обратное действие. Сверху донизу рабочий класс всколыхнулся и встал на защиту своей революции, тысячами вливаясь в усталые, отступавшие части, перерождая их боевую ткань и создавая новые возможности для борьбы.
Тыл белых
Не то было на стороне белых, несмотря на их военные успехи... Сам Деникин чрезвычайно редко говорил на политические темы, избегая «обострить политические страсти», как он выражался. И в этом была своя логика. Мы уже указывали (в главе о политической физиономии белых) на значительную амплитуду колебаний в воззрениях Деникина на судьбы России, причем размах этот особенно заметен в моменты наибольших успехов и наибольших поражений на фронте. Генеральная линия - единая неделимая Россия - оставалась всегда, но характер этой будущей «единой» менялся значительно. Если в 1918 г. Деникин и его сподвижники выдвигают Учредительное собрание в качестве цели их борьбы, то в 1919 г. от этих разговоров не остается и следа. Генерал Лукомский осенью 1919 г. прямо указывает, что теперь он не находит удобным выдвигать лозунг Учредительного собрания [144]. Таким образом, когда Доброволия имела вид огромнейшей страны с северной границей на Орловской параллели, когда казались близкими конечные цели - захват Москвы и победа над большевизмом, как это мыслилось деникинским правителям - именно в эти моменты все яснее и яснее проступало истинное монархическое лицо добровольчества, как организации государственного порядка. К тому же именно осенью 1919 г. определилась и окраска этого «порядка»: ничем не прикрытое желание опереться на крепостника-помещика, отвергающего полностью даже Февральскую революцию.
Пожалуй, именно земельный вопрос, получивший к осени законченное разрешение в виде признания права собственности за бывшими владельцами, и явился той апельсиновой коркой, на которой окончательно поскользнулась деникинская «государственность». Ибо если весной и летом белые силы Юга России одерживали победы, то это объясняется главным образом неопределенным отношением крестьянства к советской власти. Но теперь, когда стало совершенно ясным настоящее направление земельной политики белых и крестьянство одним правительственным актом бесповоротно было отдано в кабалу помещику - оно решительно переходит если не везде в лагерь пролетарской Октябрьской революции, то во всяком случае - в лагерь массового движения против деникинщины. Деникину оставалось только пожать им посеянное. Повсюду начались крестьянские бунты и восстания, из коих на первом месте стоит махновское движение на Украине. На фоне всей гражданской войны это движение носило черты полукулацкого, полу анархического характера с явными признаками чистого бандитизма. Махно удалось создать вооруженные части, достигавшие порой весьма значительных размеров. Пехота сидела на прекрасных четырехколесных тачанках с установленными на них пулеметами, и вследствие этого она обладала громадной подвижностью, позволявшей Махно появляться всегда там, где его не ожидали, и в нужный ему момент исчезать.
Разорвав свой очередной союз, на этот раз с Петлюрой, Махно в сентябре 1919 г. занимает Александровск и отрезает Крым от центра. Распуская по пути деникинские пополнения, он двигается дальше на Пологи, Токмак и угрожает деникинской ставке - Таганрогу. Такое движение не могло быть оставлено без внимания, и Деникин посылает корпус Слащова и часть корпуса Шкуро на ликвидацию Махно [145]. Снятие частей из корпуса Шкуро с фронта и отвлечение внутренних формирований на борьбу с Махно стоило белому командованию немало, однако справиться с ним оказалось делом далеко не простым. В середине октября Махно отскакивает от Бердянска к Екатеринославу. Район этого последнего является очагом длительной и упорной борьбы, которая в сущности кончилась ничем, ибо Во второй половине ноября 1919 г. начался стремительный отход белых от Курска, что вынудило Слащова отказаться от продолжения борьбы с Махно и уйти в Крым.
Точно так же вызвала губительную для Доброволии реакцию политика правительства Деникина в области национального вопроса. Пренебрежительно отмахнувшись от «глупых, беспочвенных затей малороссов», мечтавших о воссоздании былой украинской самостоятельности, Деникин неожиданно получил новый фронт - с Петлюрой, что также потребовало значительного отвлечения сил от основной задачи - борьбы с большевизмом. Попытки достигнуть соглашения с Польшей и привлечь белопольские силы к борьбе с красными закончились, как мы видели в предыдущей главе, неудачно, и Деникин был предоставлен самому себе.
Чтобы покончить с характеристикой тыла белых, упомянем еще о двух весьма важных факторах: взаимоотношения деникинского правительства с казачьими областями и состояние армейского тыла.
Внимательно изучая дошедшие до нас документы и белую литературу, характеризующую взаимоотношения деникинского правительства с казачьими областями [146], приходится убедиться в том, что по существу дела никогда ни Дон, ни Кубань не признавали деникинского правления как высшей формы государственного объединения. Силой обстоятельств обе области разновременно вынуждались к признанию Деникина, но даже в наиболее трудные для них минуты правительства этих областей, а на Дону и армия, имели свою собственную линию поведения. На Кубани дело дошло почти до открытого восстания, что потребовало со стороны Деникина проведения крупных карательных мероприятий вплоть до повешения отдельных членов кубанского правительства. Здесь Деникин остается верен себе: как и в земельном и национальном вопросах, он со своей грубой прямолинейностью не желает считаться ни с чем, что, по его мнению, только вредит делу, которому он служит. Казачьи области должны служить только базой, питающей живой силой и отчасти материальными средствами армию, и как база они не должны иметь никакого политического лица. Если Деникин допускал наличие каких-то самостийных организаций - «побрякушек» в виде Рады и Круга, собственных правительств, выборных атаманов - то это только до полного окончания борьбы с красными. А заняв Москву, покончив с большевизмом, можно и нужно было, по его мнению, привести к должному порядку всех замечтавшихся самостийников. Таким образом создавался тот замкнутый круг, который безудержно толкал Деникина к продвижению вперед, ибо всякая задержка только увеличивала этот клубок противоречий и грозила гибелью всему белому Югу России. Что касается армейского тыла, то лучше всего предоставить слово самому Деникину, который почти с исчерпывающей полнотой дает ему оценку:
«Развал так называемого тыла - понятие, обнимающее в сущности народ, общество, все не воюющее население - становился поистине грозным... Классовый эгоизм процветал пышно повсюду. Он одинаково владел и хозяином, и работником, и крестьянином, и помещиком, и пролетарием, и буржуем. Все требовали защиты своих прав и интересов. Особенно странной была эта черта в отношениях большинства буржуазии к той власти, которая восстанавливала буржуазный строй и собственность. Материальная помощь армии и правительству со стороны имущих классов выражалась ничтожными в полном смысле слова цифрами... Чувство долга в отношении отправления государственных повинностей проявлялось слабо. В частности, дезертирство приняло широкое, повальное распространение. Если много было зеленых в плавнях Кубани, то не меньше «зеленых» в пиджаках и френчах наполняло улицы, собрания, кабаки городов и даже правительственные учреждения. Борьба с ними не имела никакого успеха» [147].
