— Я не допускаю, чтоб у короля были личные дела, — возразил Ричард. — Это не входит в дорожную сумку короля. Впрочем, все равно скажите, сестрица, что у вас за новости?
— Возлюбленный мой государь! — начала Жанна. — Вы, кажется, что-то посеяли и в скором времени должны увидеть жатву.
Король рассмеялся.
— Бог свидетель, сеял я довольно на своем веку. Но по большей части не было всходов: кажется так. И мои жатвы неважны. Ну, в чем же дело, сестрица?
— Прелестный государь! — промолвила королева. — Не знаю, право, как вы примете это. Ваша возлюбленная, пикардийская дама, ожидает, и в скором времени, ребенка… Сестра моя Беранжера очень обижается.
Король Ричард весь задрожал; но от лихорадки ли, которая никогда не покидала его надолго, или же от радости, или от сердечной тревоги, кто знает?
— О, сестрица! — воскликнул он. — О, сестрица, вы в этом твердо уверены?
— Я была в этом уверена еще тогда, как виделась с ней осенью в Мессине. Но теперь и спрашивать нечего.
Король вдруг оставил сестру и направился на половину будущей королевы. На балконе сидела Беранжера, а с ней все ее дамы, только Жанна немного в стороне. Как только доложили о приходе короля, все вскочили на ноги.
Не глядя ни направо, ни налево, он пристально посмотрел на Жанну, и его резкое лицо загорелось, а глаза лихорадочно заискрились. На эти знаки Жанна отвечала тем же: она также была в сильном возбуждении. Ричард прикоснулся усами к ручке Беранжеры и увел с балкона Жанну, сказав ей:
— Пойдем, милая моя!
Этого, собственно, не полагалось, но Ричард, привыкший всегда творить свою волю, пошел своей дорогой и на этот раз. А взволнованный Ричард мог двигать горы и побольше, чем церемония. Он помчался по коридору, а Жанна, сколько могла, старалась от него не отставать, повинуясь руке, которая вела ее, впрочем, не против ее воли. Несомненно, она беременна и, несомненно, гордится своим положением. То была прегордая женщина!
Очутившись одни, эти люди, любившие друг друга так горячо, обменялись безмолвным взглядом, говорившим о том, что они натворили. Он весь сиял от любви, она орошалась слезами. Если только души говорят между собой на земле, душа Ричарда в этот миг шептала:
— О, чаша драгоценная! В тебе хранится залог любви моей.
А другая душа отзывалась:
— О, вино кипучее! Я полна тобой!
Он подошел и обвил ее стан рукой. Он чувствовал, как бьется ее сердце; он угадывал, что она им гордится; он чувствовал, что она трепещет, и сознавал, что побежден. Он чувствовал под своей рукой округлые формы, налитые силой и надеждой на будущий плод. Вновь проснулось в нем отчаяние, что он может лишиться ее, и им вновь овладела ярость, он слабел, а в ней так и бурлила горячая кровь. Он требовал всего, она же — ровно ничего. Он, царь людей, был связан; она, покинутая наложница, Жанна Сен-Поль, была свободна. Вот как Господь, ратоборец против сильных мира, уравновешивает весы нашего мира!
С Жанной Ричард был, однако, необыкновенно нежен: он взял себя в руки, укротил в себе зверя и, по мере того, как он работал над собой, в нем подымалось чувство милосердия: сердце смягчало кипучую кровь. Словно бальзамом умащивалось его пылавшее лицо, и он как будто просачивался в его душу. Он тоже ощутил близость Бога; и его осенила своими трепетными крыльями чистая молодая любовь — эта лучшая сила, которая нуждается только в одном — в самопожертвовании.
Он, как ребенок, забормотал:
— Жанночка! Милая моя! Так это правда?
— Я — мать сына, — ответила она.
— Слава Тебе, Господи!
— Да, это Он даровал мне, сказала она. Лицо ее обратилось туда, где мог быть Бог. Ричард склонился над нею и поцеловал в губы. Долго и трепетно обменивались они поцелуями, не как влюбленные, а как супруги, упивающиеся взаимной отрадой. Но вот к нему вновь приступило его неотступное горе, и с горечью он вымолвил:
— Дитя, дитя! Ты овдовела, хоть мы еще оба живы. А ведь в твоей власти было стать матерью короля! Она прильнула головой к его груди и промолвила:
— Каждая женщина, которая дает жизнь ребенку, — мать короля; но не каждой женщине дано быть матерью сына короля. Мне же дано и то, и другое: я вдвойне благословенна Богом.
— О, Боже! — вскричал он, весь объятый горем. Господи! Видишь ли, Жанна, в какие сети запутал я нас обоих, тебя — в одни, себя — в другие! Ни я не могу помочь тебе, связанной по рукам святым делом, ни ты сама, попавшая в ловушку по моей вине. Что мне делать? О, грехи мои, грехи! Я кричал: «Да!» А Бог вступился и сказал: «Нет, король Ричард, нет!» Грех — мой, а бремя греха — твое. О, не ужасно ли это?
Подняв глаза, Жанна улыбнулась ему прямо в лицо и сказала:
— Неужели ты думаешь, что такое уж это тяжелое бремя — быть матерью твоего сына? Неужели ты думаешь, что после этого люди могут отнестись ко мне грубо? Неужели ты можешь допустить, что в моей дальнейшей жизни не будет воспоминания, которое усладит мне долгие дни?
С величайшей гордостью смотрела на него Жанна, все время не переставая улыбаться. Закинув руки кверху, она соединила их, как венец, над его челом.
— О, моя драгоценная жизнь! О, моя гордость, мой повелитель! — ворковала она. — Пусть будет со мной, что будет! Я теперь богата превыше всех моих желаний: мое смирение не было угодно Богу. Пусти же меня воздать Ему хвалу!
Но он не пускал ее и все глядел на нее пристально, борясь с самим собой.
— Жанна! Я принужден жениться! — вдруг воскликнул он.
— В добрый час, господин мой! — отозвалась она.
— Проклятый час! Ничего, кроме дурного, он не принесет!
— Господин мой! — заметила Жанна. — Ты поклялся служить святому делу.
— Сам знаю хорошо! — возразил он. — Но человек делает, что может.
— А мой король Ричард — что хочет, — промолвила Жанна.
Он обнял ее и отпустил. Она ушла.
Куча всяких дел лежала на плечах Ричарда — дела его нового и старого королевства, дело Гюя, дела военные, женитьба. Но главным, первым делом было для него устроить Жанну. Он удалил ее из дома молодой королевы; он дал ей отдельный дом, отдельное хозяйство в Лимазоле. Славное это было местечко с видом на море, на корабли. Белый квадратный дом глубоко тонул в целом лесу мирт и олеандров. Опять у «графини Пуату» был свой дворецкий, свой духовник, свои почетные дамы.
Покончив с этим, Ричард назначил свою свадьбу на день святого Панкратия, приказал оснастить, снарядить и вывести в море корабли. В ночь на святого Панкратия он велел позвать к себе аббата Мило:
— Скорей, скорей!
Когда Мило вошел к нему, Ричард шагал по комнате большими, но ровными шагами, строго соразмеряя их с каменными плитами. Он был погружен в это лихорадочное благоговение еще несколько минут после того, как вошел его духовник. Добряк, видя его глубокую задумчивость, стоял терпеливо у порога.
Вдруг Ричард заметил его, остановился на полпути и, взглянув ему в глаза, сказал:
— Мило! Ведь воздержание, полагаю, — высшая добродетель?
Мило приготовился распространиться.
— Без сомнения, государь, без сомнения, — начал он. — Ведь из всех добродетелей это наименее удобная. И в самом деле, святой Златоуст даже объявил…
Но Ричард перебил его:
— Ну, и ее предписывают, Мило, духовенству многие достопочтенные папы и патриархи?
— Нет, государь! — воскликнул Мило. — Distinquo: надо различать. Есть на это и другие причины. Сказано в Писании: «Стремитесь и достигнете!» Ну, так вот: никто из мужчин не может стремиться к желанной награде, если у него на шее женщина. На это есть две причины: первое — то, что женщина всегда лишняя обуза; а второе — что она, женщина, уж так сотворена, что непременно потребует и своей доли в добыче, как только ее носильщик достигнет награды. Но, насколько я понимаю, это не входит в предначертания Господа.
— Но потолкуем о делах мирян, — рассеянно перебил его король. — Если кто из них пустится на состязание, разве ему не следует соблюдать девство?
— Конечно, повелитель мой, — отвечал аббат. — Только если это возможно. Ведь это не так-то удобно.
— Как так?
— Господин мой! Да ведь если бы все миряне хранили девство, скоро на свете вовсе не осталось бы мирян, а стало быть, перевелось бы и духовенство. Такого положения дел святая церковь не предвидела. Сверх того, сей мир — царство мирян, а духовенство — не от мира сего. Ну, а сей мир слишком прекрасен, чтобы ему запустеть. Вот Господь и заповедовал человеку приятный путь.
— Путь горя и стыда! — вставил король.
— Нет, государь: это — путь честный! И не один я ликую, что этот путь лежит теперь перед вашей милостью.
— Обязанность короля — разумно управлять собой (заплативши долги) и разумно править своим народом. Положим, он должен позаботиться о наследниках, коли их нет. Но если таковые есть, так чего ж ему еще хлопотать? Почему его сын должен быть лучшим королем, чем, например, его брат?
