Я попросил Ребекку пролистать «Алейт» до конца. Мне хотелось проверить, есть ли в этом варианте та просьба: «Вверяю его тебе, позаботься о нем».
— Здесь нет этой фразы, — сказала Ребекка, словно прочитав мои мысли. — Я уже смотрела. Очевидно, кто-то переслал повесть Джули Бонем с просьбой сохранить ее. Думаете, это сделал Торки?
Тем временем на экране появилась последняя страница «Алейт». Без искомой фразы, как и говорила Ребекка.
— Все указывает именно на такой ход событий, — ответил я.
— Значит, это он написал повесть.
— Может быть. Но уверенности нет. Очень может быть, что автор кто-то другой. Торки ведь работал над сценарием о Босхе, и вполне естественно, что его интересовало все, связанное с этой темой. Помните, Патрисия Хойл сказала нам про студентов Оксфорда, которых он нанял? Нужно их найти и поговорить с ними. Может, они знают, кто автор «Алейт». Кроме того, есть еще эта женщина, искусствовед. С ней тоже следует побеседовать.
— Она в шоке. Она ведь ехала вместе с Торки и стала свидетельницей его смерти.
— Как только она придет в себя, я отправлюсь допросить ее. Что еще вы нашли в компьютере, сержант?
Ребекка показала мне еще один файл. Судя по всему, это был сценарий.
— Только вот это, сэр.
— Распечатайте мне экземпляр.
Это действительно был сценарий. Прочитав его, я полностью утвердился в своем предположении.
Торки взял за основу историю, рассказанную в «Алейт», то есть отношения между женой Босха и Великим Магистром Братства Свободного Духа. Однако теперь благодаря пояснениям Ребекки я знал, что в реальности ничего подобного никогда не было. Как не было у Алейт ван дер Меервенне компаньонки по имени Агнес. Вероятно, Босх никогда не ездил в Венецию. По словам ученых, он никогда не покидал своей страны. И только события, связанные с триптихом «Сад земных наслаждений», соответствовали действительности.
Судя по сценарию, работа художника над триптихом должна была стать основным содержанием фильма.
Позже днем я отправился в больницу, чтобы взглянуть на труп режиссера. Ни за что бы его не узнал. Я помнил его молодым и худым, с вечной прядью взъерошенных волос на лбу, с очками в тяжелой оправе на кончике носа. Теперь передо мной лежал пожилой, очень полный человек. Он действительно сильно растолстел и совсем облысел.
У дверей больницы я столкнулся с Патрисией Хойл.
— Вы только что приехали? — спросил я, рассматривая ее короткое лиловое платье.
— Нет, вышла подышать воздухом. По правде говоря, захотелось покурить.
— Я не знал, что вы курите.
— В доме господина Торки это было под запретом.
Я воздержался от комментариев. Да, режиссер был настоящим тираном. И вдруг мне вспомнилось: я где-то читал, что Торки курил сигары. Я спросил об этом у Патрисии Хойл.
— Да, он и правда их курил. Но одно дело — он сам и совсем другое — прислуга.
— Получается, Торки требовал от других куда больше, чем от самого себя?
Домоправительница сердито отмахнулась.
— Он всегда говорил, что у себя дома имеет право делать все, что хочет. Мы же находились не у себя дома, значит, должны были подчиняться правилам.
Мы прогуливались перед больницей; я дождался, пока Патрисия Хойл снова закурит, и тогда заговорил с ней об «Алейт».
— Вы знаете, кто написал текст?
Домоправительница на несколько мгновений задумалась.
— Никогда не слышала о повести с таким названием.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Она находилась в компьютере Торки.
— Вы нашли ноутбук?
— Как вы и говорили, режиссер с ним не расставался. Ноутбук был в его чемоданчике. Еще мы обнаружили на жестком диске сценарий фильма о Босхе. Причем явно списанный с «Алейт». Вы ничего об этом не жали?
— Господин Торки никогда не разговаривал со мной о работе. Я всего лишь служила у него домоправительницей.
— Однако перед тем как стать ею, вы были актрисой. Вы сказали мне, что познакомились с Торки на пробах, — не унимался я. — Неужели вам не было любопытно узнать, что задумал Торки, культовый режиссер?
— Да, верно, когда-то я хотела стать актрисой. Но господин Торки говорил, что это не для меня. И был прав.
— Да ладно, не глупите. Этот человек был деспотом. Он пользовался своим успехом, чтобы обращаться с окружающими — особенно с теми, кто на него работал, — как с отбросами. Может, вы и не стали бы Ванессой Редгрейв, но вы имели право попробовать. Нечего было слушать Торки.
Патрисия Хойл покачала головой:
— Да, он был чудовищем. Но при этом великий режиссер. Если он сказал, что я никудышная актриса, значит, это правда.
Мы немного помолчали.
— Что вы будете делать теперь? — ©просил я наконец.
— Искать другую работу.
— Домоправительницы?
— Может быть.
— Скажите мне честно: почему вы согласились работать у Торки домоправительницей, хотя честолюбие влекло вас совсем в другую сторону?
Патрисия Хойл улыбнулась с горечью:
— Я такая глупая. Думала, он, узнав меня получше, передумает и предложит мне роль в одном из своих фильмов. А господину Торки это так и не пришло в голову.
— И тогда вы сменили тактику: попытались его соблазнить.
— Еще один неверный шаг. Торки была ненавистна сама мысль о том, что кто-то может к нему прикоснуться.
— Так почему же вы остались с ним?
Патрисия Хойл посмотрела мне прямо в глаза.
— Может, это покажется вам безумием, но я любила его. — Она повернулась ко мне спиной и зашагала обратно в больницу.
Никогда не пойму, что творится в головах у женщин. Как могла она, молодая, красивая, влюбиться в толстого старика с мерзким характером? Это было для меня большей загадкой, чем Троица для папистов.
На следующий день Николз и Ребекка занялись поисками студентов Оксфорда. А я отправился поговорить с доктором Фионой Эшли, той самой женщиной, которая сопровождала Торки во время его поездки в Вашингтон.
Она уже оправилась от шока и принимала меня в своем прекрасном доме в фешенебельном Хэмпстеде.
— Его убил этот проклятый фильм, — сказала Фиона Эшли со злостью.
Я внимательно оглядел женщину. Ей было за сорок — элегантная блондинка, чья холодная красота меня не трогала.
— Что это значит? — спросил я.
— Дэвид с головой ушел в свой проект. Он работал над ним долгие годы. Он решил множество проблем: подписал контракты на съемку произведение Босха с музеями всего мира, просмотрел пробы сотен актеров и лично набрал всех исполнителей, включая статистов, уже собирался приступить к работе, и тут кинокомпания заморозила все текущие проекты.
— Почему?
Доктор Эшли посмотрела на меня с негодованием:
— Разве вы не знали? — Она назвала голливудскую компанию, несколько недель назад купленную японцами. — Эти варвары уволили все руководство и назначили новых людей. Проект Дэвида приостановили. Вот почему мы так быстро вернулись в Лондон. Он не собирался сдаваться. Хотел искать других продюсеров. Но, очевидно, огорчение от этих японских фокусов оказалось для Дэвида фатальным. Его сердце не выдержало.
— Что вы собирались делать в Вашингтоне?
— В Национальной художественной галерее хранится «Смерть скряги» Босха. Дэвид хотел использовать ее в фильме.
— Но в сценарии картина не упоминается.
— А вы откуда знаете? — Фиона Эшли посмотрела на меня с сомнением.
— Я читал сценарий.
— Это невозможно. Дэвид берег его как зеницу ока.
— Текст был в его ноутбуке.
— В ноутбуке? Боже, я совсем о нем забыла! Значит, он у вас.
— Да, вместе с остальными личными вещами господина Торки. Кстати, мы собираемся отдать их семье.
— У Дэвида никого не было. Он — единственный сын, а родители его умерли много лет назад.
— Он оставил завещание?
— Мы никогда не говорили с ним о денежных делах.
— Насколько мне известно, вы были подругой Торки.
— И что? Это вовсе не значит, что он должен был обсуждать со мной свое завещание. Честно говоря, я сама достаточно богата. И уж конечно, я была с ним не ради денег.
— А ради чего тогда? Говорят, Торки был аскетом. Он ни с кем не занимался сексом.
Фиона Эшли фыркнула:
— Опять эти глупые сплетни. Какая скука! Люди только и думают, что о сексе. А что им еще остается?
— Значит, вы подтверждаете, что режиссер избегал сексуальных контактов, — подытожил я.
— Вам не понять, — бросила она, сопроводив слова испепеляющим взглядом.
Эта докторша даже не представляла себе, насколько права. Да, я действительно не понимаю людей, которые не трахаются.
— Так объясните мне, — попросил я госпожу Эшли, стараясь, чтобы мой тон звучал не слишком язвительно.
— У гениев, таких, как Дэвид, иные потребности, чем у обычных людей. Они живут в другом, более высоком, измерении.
