Бомарше почтительно обнял мадемуазель де О.
– «Не смейте, низкий вы человек!.. Узнай: я тебя любила, почитала за счастье разделить твою горькую судьбу… я готова была бросить все и пойти за тобой, но ты…»
– «Теперь я вижу, что ты любишь меня по-настоящему, моя любимая, теперь мне незачем тебя обманывать. Я не Линдор, я граф Альмавива, который умирает от любви к тебе».
– «Что же вы остановились, Бомарше?»
– «Здесь ремарка, Ваше Величество: «Он целует ее», – печально сказал Бомарше.
– «Совершенно верно… Придется ее вычеркнуть. И так обо мне судачат на всех углах. Если же я поцелуюсь на сцене с графом д'Артуа… нет, нет! И объятие, к сожалению, тоже вычеркните».
– «И что же останется?»
– «Игра по-королевски…»
– Здесь королева засмеялась, но печально, – сказал Бомарше. – Я смотрел на это лицо… которое столько раз видел ночью… на тело, скрытое платьем… которое я так хорошо знал… И тогда-то я сказал себе то, что сказать не смел, но понял давно: я люблю эту женщину, которую так ловко придумал завлечь в сети! И еще: я мучительно хочу уничтожить мою пьесу, мою интригу, которая так великолепна… Вот так главный герой по имени Бомарше взбунтовался. На следующий вечер должны были прийти ювелиры – объясняться с Антуанеттой. И накануне я решил ей все сказать. Я понимал, что она не простит меня никогда. Это будет мой конец… скорее всего, тюрьма… Но я решил умолять ее помиловать… нет, не меня, а кардинала – чтобы затоптать готовый разгореться пожар… эту историю, которая должна была ее погубить.
В тот вечер шла последняя репетиция. Как она была хороша в костюме Розины! Воистину – «королева рококо»…
– «Как я выгляжу, Бомарше?» – Мадемуазель де О. снова стала читать текст королевы.
– «Я уже говорил: вы – королева во всем».
– «Нет, нет, вы мне просто льстите. Но если я действительно так хороша… почему бы вам не добавить мне немного текста? У Фигаро восхитительные реплики, а у меня – одни вздохи. И вообще целый ряд реплик Фигаро вполне можно передать Розине. Пусть она будет умнее…»
– «Ваше Величество, вы читаете мысли! Вы знаете, я как раз хотел передать вам мой любимый монолог о клевете. Я даже переделал его специально для вас».
– «О клевете? Но это скучно».
– «Я все-таки прочту: «Нет такой пакости, самой нелепой выдумки, на которую не клюнула бы толпа. Надо только отыскать знаменитое лицо, ибо без достойной мишени нет достойной клеветы. Лицо подобрано? Теперь начинайте! Легкий, я бы сказал, еле слышный шум сплетни… некое пиано… и уже чей-то ловкий рот с готовностью подхватил клевету о знаменитости и сунул ее в уши людям. Зло родилось и растет, клубится – и вот уже крещендо всего общества…»
– «Нет, нет и нет! Милый Бомарше, это слишком серьезно для женских уст. Типичный скучный текст мужчины… А я жду от вас что-нибудь о любви – и еще пару новых изящных куплетиков для пения».
– «Ваше Величество, монолог не так плох, поверьте! И порой сгодится и для женских уст. Я мечтал бы вас в этом убедить, именно поэтому прошу у вас аудиенции. Я хотел бы раскрыть вам некий секрет…» Как она оживилась: «Обожаю секреты! Завтра после репетиции я жду вас в чайном павильоне – если доживу до завтра и не умру от любопытства!» Да, граф… Она была обворожительна, грациозна, и этот ее смешок… Она была актриса. Лучшая актриса из всех, кого я знал.
– Замолчите, – сказал граф.
– Не могу. Мы переходим к самому важному для вас…
– Какая старомодная банальность – влюбиться в актрису, которая у вас играет. Рассуждать о ролях в постели… б-р-р… – засмеялся маркиз.
– Вечером экипаж подвез меня к Трианону, – начал Бомарше. – Швейцарский гвардеец провел меня в павильон. Я обожал этот парк, который создала маленькая богиня: сады, куда свезли деревья со всего мира, голландские хижины, где она и все «наши» играли в идиллию, сочиненную господином Руссо, которого они не читали… Как-то она сама простодушно сказала «Я не читаю книг». А там, за стенами Трианона, – глухие, нищие деревни… Но что удивительно: я был в Трианоне вскоре после того, как восставшая толпа увезла в Париж королевскую семью. Еще ничего не было разрушено, но Трианон… стал мертв. Оказалось, что это всего лишь унылый маленький дворец с парком не самого хорошего вкуса. Ибо это была декорация, которую оживляла одна актриса, игравшая на природной сцене среди деревьев и воды. Она и делала Трианон божественным… Однако явление шестое: Бомарше и королева. Нам накрыли в павильоне. На камине стояли два бокала дивной красоты. Я тотчас понял: она отлила их по форме своей груди – ибо хорошо изучил грудь мадемуазель де О.
Эта фраза развеселила мадемуазель:
– Надо же, мои груди стояли во дворце!
– Милая, веселитесь потом, а сейчас читайте текст королевы!
– «Ну, подавайте ваш секрет, Бомарше».
– «Итак, Ваше Величество… Впрочем, секрета особого нет».
– «Нет? А чего же я дожидаюсь?»
– «Я просто пришел предупредить вас».
– «Надеюсь, не о серьезном? С меня, достаточно серьезных писем, которые ежедневно пишет моя любимая мать…»
– «И все же я обязан предупредить вас о серьезном».
– «Мой любимый драматург! О серьезном я говорю с королем, и то очень редко. С вами же я хочу говорить о сцене… Вы не льстили мне, когда говорили, что я неплохо играю?»
– «Клянусь, вы лучшая Розина на свете».
– «Тогда вы должны мне немедленно помочь. Вначале я выхожу в светленьком желтеньком платьице… такой цвет нынче моден, в обществе его называют «цвет как и наследника». Но мадам Бертен принесла вчера сиреневое, совершенно божественное, и тоже для первой сцены. А желтенькое я терять не хочу… Мой дорогой, любимый драматург, придумайте, сочините еще одну сцену для желтенького платьица…»
– «И все-таки, Ваше Величество, я должен… я обязан вам сказать…» – Бомарше остановился и обратился к Ферзену: – И вот на этой реплике вошли вы, граф. Вошли без доклада, как член семьи. Она вас не видела и, все смеясь, смотрела на меня. Но вы… С какой невыразимой гадливостью вы взглянули на меня! И тут наконец она увидела вас и тотчас торопливо встала из-за стола, очаровательно покраснела и выжидающе глянула на меня: когда же я откланяюсь? Когда же она останется с вами?.. «Хорошо, Ваше Величество, я подумаю, как сделать разнообразнее вашу роль. Само это предложение – большая честь для меня».
И Бомарше с необычайной грацией показал, как он откланялся, метя землю воображаемой шляпой.
Мадемуазель де О. продолжила читать текст королевы:
– «Этот Бомарше очень мил, но уж очень говорлив».
– Вы пропустили ремарку, – отметил Бомарше.
– «Ремарка: с усталым пренебрежением».
– Граф, теперь ваш текст. Надеюсь, вы помните ваши первые слова? Я их услышал, уже уходя, в дверях.
– Не только помню, но с удовольствием их повторю: «Я не могу понять Ваше Величество. Мало того, что вы играете пьесу этого подозрительного типа, который убил в Испании человека, любившего его сестру… о котором говорят, что он отравил собственных жен, что он тайно писал пасквили на вас и короля и пытался продать их вашей же матушке, и, наконец, сидел в тюрьмах…»
– Заметьте, за каждое из этих слов я должен был вызвать вас на дуэль и, поверьте, убить. Но я не сделал этого. Знаете почему? Слишком много страсти. Вы, граф, ревновали к жалкому бумагомараке. И она именно так и поняла… и повела себя, как положено… Мадемуазель, выполняйте ремарку.
– Охотно.
Она подошла к графу и, усмехнувшись, внезапно хищно поцеловала его, впиваясь в рот. И бедный граф опять ответил на поцелуй. И опять запоздало оттолкнул хохочущую мадемуазель.
– Вот за этим окончанием сцены я наблюдал уже из-за деревьев. И успел услышать последнюю примирительную реплику.
– «Ну хорошо, хорошо… если вам неприятно, я более не приму наедине этого господина дурного тона», – прочла мадемуазель.
– И все-таки я решился завтра же ей все рассказать… Но в тот вечер я поехал на маскарад в Опера. Я обожал маскарады – здесь под масками все были равны: и прелестная кокотка, и герцогиня… Пробиваясь сквозь толпу масок, я увидел мадемуазель де О. Она кружилась в безумном танце с высоким «пиратом». Я подкрался сзади, обнял ее и прошептал то, что мечтал сказать совсем другой: «Хочу впиваться губами в губы, сойти от этого с ума… Каким было бы счастьем, если б я мог в охватившем меня бешенстве сожрать вас живьем… не отрывать никогда своих губ от ваших…»
Она обернулась… и я услышал гневный голос королевы: «Вы сошли с ума, Бомарше! Да как вы смеете!»
Какое презрение, какая брезгливость были в ее голосе! И в следующее мгновение я был отброшен от нее «пиратом», в котором узнал вас, граф. Я поскользнулся на скользком от человеческого пота паркете и упал. «Ради Бога простите, Ваше Величество… я обознался… перепутал…» – жалко шептал я. Вот так, лежа на паркете, граф, я воочию лицезрел то, что доносили слухи. Оказывается, королева Франции, безумная в жажде развлечений, ночами удирала из Версаля, чтобы в Париже до утра танцевать до упаду. Но даже здесь, смешиваясь с подозрительной толпой, она не смогла понять сердцем моих слов, которые так прилежно произносила на сцене: «Знатность, имущество… Не будем говорить об этих случайных дарах судьбы…» Теперь я чувствовал ярость, я хотел ее унижения. Вот так она не дала главному герою погубить совершенное творение. Так она вернула его в интригу! Пьеса теперь могла быть доиграна до конца, как задумал Бомарше. И была доиграна: приход ювелиров, ярость королевы, арест кардинала и суд, погубивший авторитет династии. И это стало, как пишут теперь в учебниках, началом Французской революции. Началом царства Фигаро… Занавес, господа!
