не могут ни ранить, ни убить. Что он и его товарищи пройдут сквозь войну. Но случилось иначе. И началось все с ранения Варгасова…
Глава IV
За пологом палатки густели сумерки, окрашивая пространство аэродрома сажей.
Вдруг в темени появился узкий белый тоннель — луч фонаря. Он неслышно крался по неровностям почвы, перепрыгивая через кочки, пока не уткнулся в купол матерчатого домика.
— Товарищ старший лейтенант, — доложил посыльный, — командир эскадрильи вызывает летный состав.
…Капитан Морковкин встретил летчиков на КП. На усталом лице командира эскадрильи залегли глубокие морщины — следы бессонных ночей. Подойдя к оперативной карте, он сообщил, что, по сведениям разведки, враги собираются штурмовать Одессу со стороны Беля-евки, куда стягиваются силы противника.
— Ваша задача, — в голосе офицера появились металлические командирские нотки, — в момент высадки немцев на железнодорожной станции Беляевка нанести бомбовой удар по эшелону. Полетите четверкой. Ведущий — старший лейтенант Лобозов.
Восходящее солнце встретило летчиков в полете. В плотном строю неслись "петляковы" над ревущим, словно озлобленным ветрами, Черным морем.
Грималовский оглянулся на ведомых. "Сосед" справа, штурман Джебодари, понимающе кивнул головой и показал большой палец левой руки, что означает: идем отлично.
"Не рано ли радоваться?" — засомневался Грималовский.
И, как будто уловив его мысли, из-за облаков вынырнули мессеры.
— Сомкнуться плотнее, — просигналил ведомым Лобозов. Он хорошо изучил приемы гитлеровских асов еще несколько лет назад в голубом небе Испании, когда летал в одном экипаже с прославленным советским летчиком Николаем Остряковым. О былых боях напоминали два ордена Красного Знамени, неизменно украшающие грудь Лобозова.
Немецкие истребители яростно набросились на краснозвездную четверку, особое "внимание" уделяя ведущему самолету, видимо, предполагая, что, сбив его, рассеют и поодиночке уничтожат остальные.
Грималовский и стрелок-радист Лотов, временно заменяющий Варгасова, короткими очередями отражали натиск "мессершмиттов". Один из них очутился в полусотне метров от левого ведомого. Летчик Большаков нажал гашетку носовых пулеметов, и вражеский истребитель, оставляя шлейф дыма, устремился к земле.
Но напряжение не ослабело от победы: достаточно было осколку или пуле угодить в подвешенную бомбу любого самолета, как вся группа, словно наскочив на мину страшной разрушительной силы, взорвется на собственном боезапасе.
На подходе к Беляевке враги встретили четверку "Пе-2" зенитным огнем. Серые комки разрывов появлялись по курсу, сзади и сбоку. Боясь нарваться на снаряды своих батарей, мессеры отвалили в сторону.
— Эшелон на прицеле, — доложил Грималовский.
И тотчас бомбы стремительно посыпались на станцию. Над привокзальными строениями вспухло черное облако, закрывающее железнодорожные пути и разбрасываемые взрывной волной вагоны с гитлеровцами, совершившими в Беляевке свой последний привал.
И тут наперерез четверке Лобозова ринулось несколько вражеских самолетов.
Бомбардировщики развернулись на море и на форсированной скорости уходили от преследующих их истребителей. И вдруг Грималовский почувствовал, как мощная струя воздуха бьет в лицо. Кабина была пробита осколками, на приборной доске алела кровь.
— Вася, ранен?
— Зацепило, Димок. Но ничего, дотянем…
— Садись в Одессе. До Крыма далеко.
— Попробую, — глаза летчика были воспалены, лицо напряжено. — Дотянем, Димок. Дотянем… — шептал он. Но Грималовский уже не слышал его — он внезапно почувствовал, что правый унт потяжелел и стал липким.
"Ранен, — подумал штурман. — А боли нет. Что за чертовщина!"
На последних метрах пробега по одесскому аэродрому Лобозов потерял сознание. Неуправляемый самолет стремительно несся к противотанковому рву. Грималовский не успел даже осознать принятого решения. Левой ногой он резко нажал на неубранный с педали унт Лобозова. "Пешка" резко развернулась и, заскользив вдоль рва, замерла.
С аэродрома летчики были доставлены прямо на операционный стол госпиталя.
Когда Лобозов очнулся от наркоза, первым, кого он увидел, был капитан Иващенко, хорошо известный в полку.
— Что, орел, не признал своих? — спросил капитан.
— Решил — приснилось.
— Сон в руку. Кончай, ребята, грустить. Сегодня будете в Крыму, как курортники. Командир полка приказал перебросить вас на аэродром Курман-Камельчи.
— Шутишь? — не веря, спросил Грималовский.
— Какие тут шутки? Собирайтесь!
На носилках их вынесли на улицу. Вскоре вынырнул из-за угла санитарный фургон. Шофер немного запоздал — с утра перевозил ребятишек из детсада на пароход, готовившийся к рейсу на Большую землю.
Дорога на аэродром лежала через весь город. Грималовский с болью вглядывался в дымящиеся развалины, в изрытые воронками скверы.
Но Одесса жила. Она покрывалась каменными баррикадами, противотанковыми надолбами, облачалась в маскировочные сети, превращаясь в крепость. На афишных тумбах было расклеено воззвание:
"К гражданам города Одессы!
Товарищи! Враг стоит у ворот Одессы — одного из жизненных центров нашей Родины. В опасности наш родной солнечный город. В опасности все то, что создано в нем руками трудящихся. В опасности жизнь наших детей, жен, матерей. Нас, свободолюбивых граждан, фашистские головорезы хотят превратить в рабов. Пришло время, когда каждый из нас обязан встать на защиту родного города. Забыть все личное, отдать все силы на защиту родного города — долг каждого гражданина".
Не успел самолет приземлиться, как на рулежку выскочила присланная из госпиталя машина, которая доставила раненых в Симферополь.
Во время поездки по тряской дороге рана разболелась с новой силой. Усилием воли Грималовский пытался сдержать себя, не стонать. Но воля была не беспредельна.
— Вспрысните ему пантопон.
— Скальпель.
— Теперь бинтуйте.
До него доносились отрывистые фразы, суть которых оставалась где-то за пределами сознания.
Началась госпитальная жизнь: со строгим режимом, регулярными перевязками, обходами врачей и томительными бессонными ночами.
"Буду ли летать?" — неотрывно преследовала Грималовского тревожная мысль. И только теперь он понял, что подразумевал Варгасов под словами "полетим на Берлин". В них заключалась вера в жизнь, в то, что всем смертям назло они встретят конец войны. Ведь что может быть горше гибели в сорок первом, когда до победы еще далеко, когда в планшетках полетные карты родной земли?
И, словно улавливая его думы, Лобозов сказал:
— Эх, Толика бы сюда, певуна нашего. А то манометр оптимизма, Димок, на нуле.
Нежданно-негаданно к летчикам заявился комиссар эскадрильи Свинагиев.
— Духом не падаете?
— Духом? — переспросил Лобозов. И вдруг без передышки, словно боясь, что его остановят, зачастил: — Товарищ комиссар, помогите собрать весь экипаж. Привезите сюда стрелка-радиста Варгасова. Вместе воевали, вместе и лечиться будем.
— Вместе оно веселее, — согласился Свинагиев. — Добро. Будет ваш солист доставлен в целости и сохранности.
И действительно, через несколько дней в симферопольский госпиталь прибыл Варгасов.
Но наговориться друзья не успели: пришел приказ об эвакуации. Все раненые через Феодосию были отправлены в Керчь, а оттуда пароходом в Ростов-на-Дону. Но в это время немецкие войска захватили Харьков и повернули на Ростов…
Теплушки санитарного состава повезли бойцов в Грозный.
Санитарный поезд остановился
