Культура, в которой доминирует отцовское начало, всегда стремится навязать себя другим, в то время как женской культуре это чуждо. Таким образом, отцовская культура имеет тенденцию к главенству, а женская культура, зарождающаяся в глубинах мужской, периодически восстает против нее и, часто, погибает. Этот процесс - не этапы эволюции, это фазы, определяемые качанием маятника.
Сторонники мужского типа культуры медленно сами себя отравляют. Сторонники женской культуры разлагаются, что тоже один из видов отравления. Время от времени можно встретить лицо, испытывающее равное влияние, как отца, так и матери, и впитавшее в себя лучшие качества обоих. Как правило же, люди относятся либо к одной, либо к другой категории грань между ними слишком зыбка, чтобы на ней можно было удержаться...
За исключением Лидома.
Мы либеральны в искусстве, в технических исследованиях, в любом выражении нашей натуры. Одновременно мы крайне консервативны в определенных областях: каждый из нас убежден, что никогда не расстанется с умением работать руками и обрабатывать землю. Мы воспитываем детей, которые будут следовать родителям, а не только отцу или только матери; наша религия - это Дети. Мы отрицаем и отвергаем все ценности прошлого кроме нас самих, хотя и сознаем, что в прошлом было много красоты. Это та цена, которую мы платим за отречение и за душевное здоровье, это та стена, которую мы выстроили между нами и мертвым прошлым. Это единственное табу, единственное требование по отношению к породившим нас.
Как и хомо сапиенс, мы были рождены землей и земными существами; мы происходим от расы полу-зверей, полу-дикарей - от людей. Как и хомо сапиенс, мы не хотим знать имен тех, кто нас породил. Наши человеческие родители построили нам укрытие и заботились о нас, пока мы не возмужали, но не открылись нам. В отличие от большинства людей они знали себя поэтому не хотели, чтобы мы их обожествили. Только они и наши матери знали, что мы существуем как нечто новое на поверхности Земли. Они ни за что не выдали бы нас хомо сапиенс, так как мы отличались от них, а хомо сапиенс, как все стада, стаи, рои, в глубине сердца считают все отличающееся от них опасным и подлежащим уничтожению тем более, чем более имеется сходства с ними (о, как ужасна горилла, как отвратителен бабуин!). Кроме того, ведь в каком-то отношении мы можем превосходить их, обладая технологиями и устройствами, превышающими их уровень техники (вспомни реакцию на спутник, Чарли). Это превосходство будет абсолютно подавляющим, поскольку сексуальная активность хомо сапиенс заключена внутри определенный условных границ. В этом и лежит ключ к разгадке всей несправедливости, злобы, зависти. В сообществе людоедов аморально не есть человечину."
Кнопка щелкнула, и Чарли Джонс пришел в себя, глядя в сардонически улыбающиеся глаза Филоса.
Ошеломленный, он сказал по-английски:
- Ну и дела!
- Сегодня без боулинга, дорогая?
- Да, дорогой. Я позвонила Тилли Смит упросила ее пропустить разик. Она была рада, и я тоже.
- Вы что, девушки, поссорились?
- О, нет! Совсем напротив. Просто... ну, Тилли стала очень нервной последнее время. Она чувствует это, и я знаю, что я чувствую тоже. Она вообще бросила бы боулинг лишь бы не ссориться со мной. Она знает, что так и будет, если не бросит.
- Наверное, эта опять простата сказывается!
- Дело в том, что у нее нет простаты, как у Смита.
- Да, конечно. Герб, ты такой скандальный!
- Секс... это как штаны.
- Чего?... О, дорогой опять ты философствуешь. Ладно, выкладывай, что там у тебя?
- Я не философствую. Скорее занимаюсь тем, что ты называешь сочинением басен.
- Баснописец!
- Да, если хочешь. Секс - это как штаны. Вот послушай. Выхожу я из дома по Бегония Драйв к главной авеню, прохожу два квартала, покупаю сигареты и иду назад. По пути я прохожу мимо многих людей, и никто не замечает.
- Все замечают, что ты большой славный...
- Нет, подожди, послушай. Никто фактически меня не замечает. Если ты опросишь всех этих людей, то выяснишь, что они не помнят меня. Некоторые говорят, что проходил здесь такой, большинство не знает. Теперь опрашиваешь тех, кто помнит: какие штаны были на мне? Ведь это могли быть рабочие брюки, парусиновые, штаны от смокинга с шелковыми черными нашивками или габардиновые брюки.
- Это все к сексу не относится.
- Подожди, имей терпение. Предположим теперь, что я выхожу из дома и иду в аптеку без штанов.
- Совсем голый?
- Ага. Ну, кто это заметит?
- Ты не дойдешь до авеню. Не смей ходить мимо Палмерсов.
- Все заметят - правильно! Итак - секс. Все имеют брюки, неважно какие, лишь бы не слишком приметные. Человек идет в брюках по делу, никто его не замечает, никого он не беспокоит. Но! Когда на нем нет брюк, когда он совсем голый, вот тогда все и начинается. Всех он трогает, всем до него дело. Вот так и Тилли.
- О, Тилли это не будет трогать.
- Я не об этом. Я имею в виду, что у Тилли сейчас такая же ситуация. Ее трогает, что ты не можешь с ней идти заниматься боулингом потому, что она слишком нервная.
- Ты, наверное, прав, знаешь, что секс - это как штаны. Только не рассказывая никому об этом, вывернут так, что ты говорил, будто Тилли не носит панталон.
Жанетт пронзительно хохочет.
- Придумать же такое! Какие-нибудь старые штаны!
- Во всяком случае, это объясняет ситуацию. Точно. Старые штаны, новые штаны, чужие штаны, голубые штаны.
- Заткнись и не вздумай испытать на себе.
Выйдя из зала, они столкнулись с Милвисом:
- Как дела, Чарли Джонс?
- В порядке, - улыбнувшись ответил Чарли, - думаю, что вы, лидомцы, самый удивительный народ, который когда-либо жил на нашей старушке-Земле. Придти к настоящей религии, перенеся мутацию, в то время как все остальные испарились - это что-то.
- Значит, ты одобряешь нас?
- Если принять саму идею... что ж, я скажу - да! Как жаль, что раньше не было хотя бы несколько таких, как вы, ну, чтобы так молились и все такое.
Милвис и Филос обменялись взглядами.
- Нет, - глубокомысленно сказал Филос, как будто бы Чарли здесь на было, - нет, еще не время.
- А когда же?
- Думаю, нужно увидеть Обрыв, - отвечал Филос, - вдвоем: Чарли и я.
- Зачем? - не понимал Милвис.
Филос лишь улыбнулся, и его темные глаза заблестели:
- Дорога назад длинная.
Теперь уже улыбнулся и Милвис, и кивнул в знак согласия.
- Рад, что у тебя сложилось о нас хорошее мнение, Чарли Джонс. Надеюсь, оно не изменится.
- Что дальше, - поинтересовался Чарли, когда они с Филосом проследовали дальше по коридору. Они спустились в шахту, а когда оказались в главном дворе, Чарли потребовал ответа: - Что весь этот разговор значил?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
