мимоходом, он заметил, что о Ленине пробуют уже говорить художники и писатели, например Горький. Но «он не понимал Ильича, подходя к нему с той интеллигентской, мещанской слащавостью, которая Горькому за последние годы жизни все более свойственна». Троцкий прав: о Ленине написано множество книг и полотен, но в них обычно присутствует не человек, а лишь икона. Честных книг о Ленине в нашей стране не написано…
У Ленина, говорил Троцкий, было «могущественное внутреннее клокотание революционного нетерпения, которое дисциплинировалось волей и сознанием… Вера в человека проникла в Ленина насквозь: он был в нравственном смысле величайшим идеалистом, верил в способность человека подняться на такие высоты, о которых мы можем лишь робко мечтать». Троцкий увидел в Ленине и такую зловещую черту, как вера в силу диктатуры. «Владимир Ильич говорил: главная опасность в том, что добр русский человек… Когда освобождали генерала Краснова под честное слово, кажется, один Ильич был против освобождения, но, сдавшись перед другими, махнул рукой… Когда при нем говорили о диктатуре пролетариата, он всегда, сознательно преувеличивая с педагогической целью, говорил: «Какая у нас диктатура! Это каша, это – ”тютя“ (любимое слово Владимира Ильича)… Вообще говоря, его настроение было ровное; внутренне он был неровен, но благодаря его необыкновенной внутренней выдержке в своих проявлениях он был в высшей степени сдержан…» Троцкий, словно раздумывая, необычно проникновенно говорил, что «изучение психологии наших вождей в будущем поможет понять эпоху».
Даже небольшие фрагменты рассуждений Троцкого говорят о его более глубоком проникновении во внутренний мир Ленина. С «вершины» Троцкого было легче рассмотреть еще более высокий «пик» вождя русской революции: демонического человека, а не бога. Робеспьера русской революции.
Троцкий – в этом я уверен – при своей весьма тщеславной натуре искренне признавал: Ленин обладает более мощной интеллектуальной силой и пользуется большим авторитетом, чем он. Лев Давидович очень гордился, что в революционной, контрреволюционной и либерально-буржуазной печати его имя стояло, как правило, рядом с Лениным. Не раз уже упоминаемый меньшевик Суханов считал Троцкого наравне с Лениным ответственным за «крах» России, «великую смуту» и «крушение демократических надежд». В ноябре 1917 года Суханов, например, поместил в газете «Новая жизнь», которая тогда специализировалась на антибольшевистской критике, статью «Диктатура гражданина Ленина». В ней он зло, ядовито, как обычно говорят и пишут проигравшие, утверждал: «…кому же не ясно, что перед нами никакой ”советской“ власти, а есть диктатура почтенных граждан Ленина и Троцкого и что диктатура эта опирается на штыки обманутых ими солдат и вооруженных рабочих, которым выданы неоплатные векселя на сказочные, но не существующие в природе богатства?..»{256}.
Взяв на себя роль «второго» человека в революции, Троцкий нередко (особенно в более позднее время) ставил себя рядом с Лениным, недвусмысленно давая понять, что это не случайно. В интересном очерке «Петроград» он пишет: «В Смольном, при участии т. Ленина и моем (не помню точно, какого числа) созвано было гарнизонное совещание…»{257} На нем были и другие большевистские руководители, но Троцкий выделяет уже только двоих. «Когда я и Ленин проводили собрания офицерства петербургского гарнизона, где набирался командный состав против Керенского…»{258} Здесь уже – «я и Ленин». В своих воспоминаниях Троцкий весьма часто касается личных встреч, бесед, доверительных отношений с Лениным, не без основания полагая, что в глазах простых людей общение с великими мира сего как бы автоматически возвышает их собеседников. «25-го открылось заседание II съезда Советов. И тогда Дан и Скобелев пришли в Смольный и направились как раз через ту комнату, где мы сидели с Владимиром Ильичем. Он был обвязан платком, как от зубной боли, с огромными очками, в плохом картузишке, вид был довольно странный. Но Дан, у которого глаз опытный, наметанный, когда увидал нас, посмотрел с одной стороны, с другой стороны, толкнул локтем Скобелева, мигнул глазом и прошел. Владимир Ильич тоже толкнул меня локтем: ”Узнали, подлецы“»{259}.
Конечно, Троцкий описывал реальные события. Но он специально акцентировал внимание слушателей и читателей на отдельных подробностях, эпизодах, моментах. Бесспорно одно: во время Октябрьской революции и Гражданской войны между Лениным и Троцким установилась та высокая степень доверия, которая существует между единомышленниками, делающими одно большое дело. Но при этом нельзя забывать, что такие личности, как Ленин и Троцкий, оставались каждый сам собою, сохраняя свою индивидуальность. Ленин в 1917 году увидел совсем другого Троцкого: очень деятельного, одержимого революционной идеей, а главное, как правило, без всяких возражений принимающего его взгляды, позиции и установки. И это не было политическим конформизмом. То было совпадением устремлений. Это был, вероятно, звездный час Троцкого, поразительно счастливое и удачное стечение лично для него исторических и политических обстоятельств, где он мог максимально проявить сущность своей личности, свои самые глубокие желания и мечты. Революция, полагал он, может оправдать любые твои шаги, изменить весь мир. Он еще не знал, что революция рождает у людей надежды, которые могут привести к горьким разочарованиям. Возможно, Ленин был именно тем человеком, который глубже других понял революционно-разрушительный феномен Троцкого. Поэтому я допускаю правдоподобность того, что рассказывает Троцкий в своей книге «Моя жизнь».
…Шло заседание Политбюро, было это, кажется, в 1919 году. Троцкий узнал, что кто-то усиленно муссирует слухи о его якобы преступном решении в августе 1918 года расстрелять командира полка и комиссара на Восточном фронте, которые увели полк с боевых позиций и собирались отплыть в Нижний. Он понял, что об этом знают и члены Политбюро. Тогда Троцкий сказал:
– Если бы не мои драконовские меры тогда под Свияжском, мы не заседали бы здесь в Политбюро.
– Абсолютно верно! – отозвался, по словам Троцкого, Ленин и стал что-то быстро писать красными чернилами на типовом бланке Председателя Совета Народных Комиссаров. Заседание приостановилось, и через две минуты Ленин передал Троцкому чистый бланк[5], где внизу его рукой было написано:
«Товарищи! Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден, в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело.
В. Ульянов-Ленин».
– Я вам выдам сколько угодно таких бланков… – сказал Ленин. Таким был человек, которого мы долгие десятилетия считали великим «гуманистом».
Троцкий далее пишет: «Ленин ставил заранее свою подпись под всяким решением, которое я найду нужным вынести в будущем. Между тем от этих решений зависела жизнь и смерть человеческих существ. Может ли вообще быть большее доверие человека к человеку? Самая мысль о таком необычайном документе могла возникнуть у Ленина только потому, что он лучше моего знал или подозревал источники интриги и считал необходимым дать ей наивысший отпор»{260}. О доверии сказано верно. Но доверять судьбы людей?.. Распоряжаться ими?.. И Ленин, и Троцкий полагали, что во имя революции допустимо все. Таковы были русские якобинцы.
Посвященным было ясно, что сведения (правдоподобные) о расстрелах на фронте по приказу Троцкого распространяют Сталин и Ворошилов. Например, на одном из пленумов ЦК в 1927 году выступал Ворошилов, который обвинил Троцкого в необоснованных репрессиях по отношению к командирам и комиссарам. Троцкий тут же перебил Ворошилова и громко выкрикнул:
– Вы же лжете совершенно сознательно, как бесчестный каналья, когда говорите, что я расстреливал коммунистов!
– Сами вы каналья и отъявленный враг нашей партии! – зло ответил Ворошилов. – Ладно, черт с ним…
– Что же, меня будут обвинять, что я расстреливал коммунистов, а я буду молчать?.. – не выдержал Троцкий.
На это Подвойский тут же бросил:
– Вы расстреливали коммунистов. Я список расстрелянных представлю…{261}
О репрессиях и терроре в годы Гражданской войны, одним из инициаторов которых был Троцкий, пойдет речь в следующей главе. Для нас сейчас важно подчеркнуть, что сам Ленин в принципе всегда был за самые «крутые меры», которые могли обеспечить боеспособность частей фронтов. «Строгий характер» Председателя Реввоенсовета Республики, готового навести порядок на передовой, пресечь дезертирство, паникерство, партизанщину, Ленину импонировал. Троцкий видел в подобных фактах высокую степень доверия к нему признанного лидера революции.
Думаю, Ленин проницательно
