Едкий и проницательный Ермолов, будучи в отставке, говорил о кадровой политике Николая I, что, назначая кого-либо на ответственный пост, император неизменно ошибался, ни единого раза не сделал точного выбора. В этом не совсем справедливом пассаже тем не менее есть смысл, далеко выводящий за пределы взаимоотношений императора и опального, обиженного генерала.
Проблема селекции кадров, выдвижения или же, наоборот, отстранения людей от государственной деятельности была одной из самых драматических проблем имперской власти, мощно влиявшей на ее судьбу.
В этом отношении особенно характерны два царствования – Николая I и Николая II, во время которых, собственно, судьба империи и решилась. Хотя началась эта «кадровая драма» в последнее десятилетие александровского царствования.
Драма последнего императора была подготовлена царствованием его прадеда, роковые ошибки которого никому уже было не под силу исправить.
В марте 1861 года, в начале Великих реформ, породивших и великие надежды, великий князь Константин Николаевич, один из главных деятелей реформ, сказал только что назначенному министру внутренних дел Петру Валуеву:
«Мы 30 лет ошибались и думаем, что можем довольствоваться тем, что наконец благоизволили заметить ошибки, но не хотим допустить их неизбежных последствий. ‹…› Эти 30 лет мы будем не раз поминать».
Это говорил любимый сын покойного императора о царствовании своего отца…
Одна из тяжких ошибок и Александра I, и Николая I заключалась в последовательном отталкивании тех, кто, обладая недюжинными талантами, искренне хотел служить государству, не поступаясь при этом ни честью, ни своим мировидением.
Проблема взаимоотношений имперской власти с лучшими людьми России подлежит специальному изучению, ибо она никогда не теряла своей актуальности. Здесь же я предлагаю один выразительный пример этих взаимоотношений.
Спартанскою душой пленяя нас,Воспитанный суровою Минервой,Пускай опять Вольховский сядет первый.
Когда Пушкина, написавшего эти строки, четыре года как не было в живых, в начале марта 1841 года, сорокатрехлетний лицеист Владимир Вольховский умирал в своем маленьком имении в Харьковской губернии…
За три года до этого, накануне своей отставки, боевой генерал, участник бесчисленных сражений, предчувствуя скорую смерть, хотя, казалось бы, ничто ее не предвещало, писал в завещании:
«Предаю себя памяти родных и друзей моих, от сердца благодарю за дружбу и любовь их. Имевши счастие большею частию встречать справедливость и благоволение от всех, с коими я имел близкие сношения, – от сердца прощаю немногим, враждовавшим мне, испрашиваю для себя снисхождение тех, коих чем-либо оскорбил.Благодарю лучшего друга моего, жену мою за нежную любовь ея, столь услаждавшую все время совместной нашей жизни. Да благословит ее Всемогущий возможным на земле счастием и утешит благополучием всех близких ея доброму сердцу, и особенно преуспеянием в добре детей наших, которых благословляю и предаю благости Божией. Благодарю любезное мое Отечество и великих Венценосцев Александра и Николая, доставивших мне образование и слишком щедро наградивших посильные труды мои для службы их. Благодарю Провидение, одарившее меня столькими благами и предохранившее от многих зол, которым по неблагоразумию своему и обыкновенному ходу вещей я мог бы подвергнуться. Поручаю себя строгости Божией и за пределами земного существования нашего, да простятся мне все прегрешения, волею или неволею сделанные, дурные и суетные помыслы, столь часто волновавшие слабое сердце, и да восхвалит душа моя до последней минуты всесвятое имя Божие!»
Отставной директор Лицея Егор Антонович Энгельгардт – лицеисту капитану I ранга Матюшкину от 14 апреля 1841 года:
«Вчера получил я известие о смерти Вольховского – после 8-дневной болезни. После выхода в отставку он жил в деревне жены своей, пытался заниматься хозяйством, да не по сердцу занятие это мелочное, единообразное. Он скучал и назад тому около месяца еще писал мне, что хочет пуститься служить по дворянским выборам, а так, если Бог благословит, то и вступить опять в государственную службу. ‹…› Вместо этого – гроб. Жаль Суворчика, он был бы полезный человек государству. Бедная жена с двумя детками!»
Последними словами Вольховского были:
«Мы будем счастливы, мы достигли своего назначения, – как тебе, Господи, угодно, так и будет, я не ропщу».
А ему было за что роптать на судьбу и на «великого Венценосца» Николая, по прихоти которого он, предназначенный для больших и славных дел, умирал в расцвете сил и военного опыта в опале и безвестности…
А как замечательно все начиналось!
Один из шести детей скромного гусарского штаб-офицера, он получил добротное первоначальное образование в московском университетском пансионе, из которого в свое время вышли такие знаменитости, как Жуковский и Озеров, а на тринадцатом году принят был в Императорский Царскосельский Лицей.
Лицеист Илличевский – своему другу Фуссу:
«Это портрет Вольховского, одного из лучших наших учеников, прилежного, скромного, словом, великих достоинств и великой надежды».
«Великой надежды…» Да, уже с самых ранних лет Владимир Вольховский готовил себя к великой будущности. Он знал, что будет военным. Его идеалом был Суворов. И в Лицее его прозвали Суворочкой или Суворчиком. Он спал четыре часа в сутки, остальное время посвящая разного рода полезным занятиям, обливался по утрам холодной водой, усердно занимался гимнастикой, а заучивая уроки, держал на плечах два тяжеленных лексикона для физического упражнения. Чтобы выработать чистоту дикции, необходимую строевому офицеру, он, по примеру Демосфена, декламировал на берегах царскосельских прудов, набрав в рот мелких камней. Он отрабатывал кавалерийскую посадку, даже сидя на стуле во время занятий. Соученики, не склонные к такой самоотверженности, хотя и называли его уважительно «спартанцем», но посмеивались над его стоицизмом.
Из лицейской «национальной песни»:
Покровительством МинервыПусть Вольховский будет первый,Мы ж нули, мы нули,Ай-люли, люли, люли!
Скорее всего, этот куплет сочинил Пушкин, который потом – в 1825 году – использовал эти строки в черновике «19 октября»…
Царскосельский лицей был удивительным миром – непроизвольно получилось так, что состав его воспитанников представил весь спектр русского общества – разумеется, дворянского его слоя.
Лицей был задуман великим и трагически неудачливым реформатором Сперанским как прорыв в будущее – из него должны были выйти деятели новой России, о которой мечтал Сперанский и которую хотел создать своими реформами. Это должны были быть люди бескорыстного служения Отечеству, европейски образованные, исповедующие самые передовые европейские идеи… Реформаторская деятельность Сперанского закончилась через несколько месяцев после открытия Лицея опалой и ссылкой. И его судьба стала прообразом судьбы тех нескольких воспитанников Лицея, кто совершенно всерьез воспринял жизненное кредо Сперанского – вне зависимости от той профессии, того пути, который они себе выбрали.
Наиболее яркими и явными примерами были Пушкин, Пущин и Вольховский…
Идея предназначения постоянно витала над Лицеем. Во всяком случае, над головами многих его воспитанников. Горчаков знал, что он будет дипломатом, Матюшкин мечтал стать моряком, Дельвиг подозревал, что будет литератором… Но была еще идея призванности: Пушкин, Кюхельбекер и Вольховский.
Для Вольховского военная служба мыслилась не просто карьерой, не просто профессией, но – миссией. И он готовил себя к ней как к миссии…
Лицейские же профессора и воспитатели восхищались Вольховским.
Гувернер Чириков:
«Владимир Вольховский: благоразумен, кроток, весьма терпелив, благороден в поступках, вежлив, опрятен, рачителен к своей обязанности во всех отношениях и крайне любит учение».
Профессор географии и истории Кайданов:
«Дарований прекрасных и наиболее имеет склонность к наукам, требующим размышления; прилежания примерного и успехов прекрасных. Поведения кроткого и благороднейшего».
«Поведения благороднейшего». Запомним это.
По окончании Лицея на торжественном акте 9 июня 1817 года ему вручен был похвальный лист:
«Примерное благонравие, прилежание и отличные успехи по всем частям наук, которые оказывали вы во время шестилетнего пребывания в Императорском Лицее, сделали вас достойным получения первой золотой медали, которая и дана вам с Высочайшего Его Величества утверждения. Да будет вам сей первый знак отличия, который получаете вы при вступлении вашем в общество граждан, знаком, что достоинство всегда признается и награду свою получает, да послужит он вам всегдашним поощрением к ревностному исполнению обязанностей ваших к Государю и Отечеству».
