Только было слышно, как жужжит приклеившаяся к липкой ленте обезумевшая муха. Люди смотрели на Ферапонькина с недоверием, потому что понимали – сразу на всё цены повысить не могут. Так не бывает.
– На всё! – подтвердил Ферапонькин.
– И на сколько же? – недоверчиво осведомились из толпы.
– На много! Хлеб будет стоить…
Михаил Петрович захлебнулся воздухом, только теперь осознав, какие страшные и невозможные слова сейчас скажет.
– Хлеб будет стоить полторы тысячи рублей…
Больше он ничего не успел сказать. Общий хохот обрушился на него лавиной. В том хохоте было все: и превосходство здоровых людей над больным, и облегчение от осознания того, что все оказалось лишь неумной шуткой и ничего страшного не произойдет. Ферапонькин пытался еще что-то сказать, но ему смеялись прямо в лицо, а толпа любопытствующих тем временем стремительно таяла. На Ферапонькина больно было смотреть, но не оттого он страдал, мне кажется, что его, Ферапонькина, не слушали, а оттого, что люди отказывались ему верить и очень скоро за свое недоверие должны были жестоко поплатиться.
– Ведь будет же! – прорвался наконец через людской смех его голос. – И хлеб по полторы тысячи, и колбаса по двадцать тысяч!
Новый взрыв веселья.
– Ой, не могу! – вопил какой-то малый. – Двадцать тысяч колбаса! А я вчера как раз получку принес – сто двадцать шесть рублей! Это ж сколько мне на мою получку той колбасы теперь отрежут?
Общее веселье.
– Ну ладно! – озлился Ферапонькин. – Поглядите еще, да поздно будет!
Он уже понял, что не найдет здесь благодарных слушателей, и хотел уйти, но он еще не знал, что ждет его впереди. Злодейка судьба воплотилась для него в образе усатого милицейского капитана. Демин, исполнявший сегодня роль стража закона, ворвался в магазин метеором и грозно осведомился:
– Где?!
Не сказал, кого он разыскивает, но все очень ясно поняли, кто ему нужен, и тотчас сразу несколько человек указали на бедного Ферапонькина. Тот мгновенно уменьшился в росте, но полностью исчезнуть не успел, потому что капитан схватил его за шиворот и рявкнул прямо в лицо:
– Бузу устраиваешь?
Лицо Ферапонькина сморщилось, как будто он хотел заплакать.
– Ладно, пр-р-ройдемте! – прорычал Демин и поволок нашего героя к служебному входу.
Через несколько мгновений они оказались в уже знакомом Ферапонькину кабинете с колченогими стульями, портретом незабвенного генсека и странно смотревшимися в этом кабинете зеркалами. Здесь Михаил Петрович был усажен на стул, а еще через мгновение в кабинет влетел розовощекий подтянутый парень с лицом хронического комсомольского активиста. При его появлении Демин вытянулся так, будто хотел прибавить себе как минимум сантиметров пятьдесят роста.
– Этот? – осведомился вновь прибывший, указывая на едва не плачущего Ферапонькина.
– Так точно, товарищ майор госбезопасности! – рявкнул Демин.
Звякнул графин на столе. Ферапонькин закатил глаза и стал заваливаться на бок, но Демин не дал ему упасть, подскочил, схватил за шиворот и недобро посоветовал:
– Ты мне умирающего лебедя здесь не изображай! А не то я тебе быстро «ласточку» сделаю!
Что такое в милицейском понимании «ласточка», Ферапонькин не знал, но глаза закатывать перестал и сел на стуле прямо.
– Не надо угрожать! – мягким голосом попросил майор госбезопасности. – Товарищ и так будет себя хорошо вести.
Товарищ Ферапонькин с готовностью кивнул. Это, похоже, произвело на майора самое благоприятное впечатление. Он сел напротив нашего героя и заглянул ему в глаза.
– Документы есть? – спросил он почти нежно.
– Заводской пропуск!
– Пропуск – хорошо, – одобрил человек в штатском. – Можно посмотреть?
Михаил Петрович протянул собеседнику закатанный в пластик картонный прямоугольничек со своей фотографией.
– АО «Красный резинщик», – вслух прочитал штатский и поднял глаза, недоумевая. – АО – это что такое?
– Акционерное общество.
Штатский недоверчиво посмотрел на Ферапонькина, потом перевел взгляд на милицейского капитана. Тот нервно хрустнул пальцами, и Ферапонькин со страхом покосился на него.
– Хорошо, – справился с недоумением майор госбезопасности и опять углубился в изучение странного пропуска. – Ферапонькин Михаил Петрович. Четвертый цех. Специальность: резинщик-обжимщик.
Он покачал головой, дивясь столь необычной профессии.
– Что же это такое, Михаил Петрович? – опечалился майор. – Рабочий человек, сознательность должна быть на высоте, а вы такие разговоры ведете. А ведь время непростое! – Он показал рукой куда-то за пыльное, затянутое паутиной окно. – Олимпиада! Гости из-за рубежа! А тут еще американские империалисты распоясались и не пустили своих спортсменов в Москву!
Демин встопорщил усы и вновь хрустнул пальцами, демонстрируя готовность душить империалистов и их пособников голыми руками.
– А вы провокационные разговоры затеваете, – продолжал майор.
Он говорил мягко и даже, я бы сказал, с нежностью в голосе, но Ферапонькин почему-то все больше и больше сникал.
– Хорошо еще, что в вас сразу видно честного человека, – сказал человек в штатском. – И потому у нас к вам нет никаких претензий. Понятно же, что вы вовсе ни при чем…
Ферапонькин с готовностью кивнул.
– …а виноват тот, кто вас науськивал, кто вас заставил так поступить.
Ферапонькин обмер и изменился в лице.
– Кто? – мягко спросил майор госбезопасности. – Кто вас на это подбил?
Установилась полная тишина. Человек в штатском и милицейский капитан смотрели на сжавшегося в комок Ферапонькина. Когда стало ясно, что ответа не последует, Демин угрожающе хрустнул пальцами.
– Не надо физического воздействия, – поморщился майор госбезопасности. – Товарищ и так нам все расскажет. Ведь правда?
И склонил голову, заглядывая собеседнику в глаза.
– Меня никто не посылал, – пробормотал Михаил Петрович, цепенея от осознания нелепости происходящего и неизбежности чего-то страшного, что ждет его впереди. – Я сам.
– Что – сам? Ну как вы сами-то могли додуматься до такого? – с мягким укором попенял гэбист, давая понять, что прекрасно знает о том, что собеседник говорит неправду. – Ну? Вспомните, что вы только что говорили в торговом зале? А?
Ферапонькин хотел что-то сказать и не мог. Открывал рот, а слов не было – одно только бульканье.
– Это провокатор, товарищ майор госбезопасности! – доложил Демин. – К нам в отделение позвонили, говорят: в продуктовом какой-то тип собрал антисоветский митинг, наводит всякие измышления про повышение цен.
– Ну? – подбодрил Ферапонькина гэбист. – Говорили такое?
Несчастному не оставалось ничего иного, как согласно кивнуть.
– И откуда вы это взяли? Про повышение-то? Ведь подсказал кто-то, да?
– Нет, – проскулил Ферапонькин. – Я сам.
– Антисоветчик! – определил Демин. – Враг народа!
Враг народа – это было очень страшно. Ферапонькин всхлипнул и заговорил, стремительно белея от осознания ужасности того, что произносит:
– Вы мне не поверите, но это все правда. Я прибыл из будущего, и поверьте – все так и будет, как я говорю. Будет перестройка, и водку в магазинах не будут продавать. Потом цены повысят и все деньги на сберкнижках пропадут. С Америкой мы будем друзьями, а Украина и Белоруссия будут жить отдельно, и все остальные – тоже.
– Идиот! – определил милицейский капитан. – Ненормальный!
По нему было видно, что он даже испытал облегчение от того, что ситуация наконец-то прояснилась. Но Ферапонькина уже невозможно было остановить.
– Все будет стоить очень дорого, проезд в метро – тыщу, буханка хлеба – две. Будут бизнесмены и реклама по телевизору. Еще по телевизору будут показывать много голых баб, а с чеченами вовсе выйдет форменная война…
Гэбист слушал с явным интересом и даже придерживал милицейского капитана, которому давно все было ясно.
– Бутылка водки будет стоить пятнадцать тысяч, и ее будет полно, хоть залейся – любой. И очередей не будет.
– Ненормальный, – еще больше укрепился в своих подозрениях милицейский капитан. – Чего его слушать? По нему психушка плачет.
– Еще будет путч, – вспомнил Ферапонькин. – И КПСС запретят…
Он мог говорить сколько угодно и о чем угодно. Но только не трогать святое.
– Молчать! – завопил майор госбезопасности и грохнул кулаком по столу.
Милицейский капитан смотрел на Ферапонькина с нескрываемым ужасом. И из-под козырька милицейской фуражки по деминскому лбу вполне натурально скатывались всамделишные капли пота.
– Нет, вариант с ненормальностью для него не пройдет! – заявил гэбист. – Это тертый калач, я его сразу раскусил. Ничего, все равно расколем, и получит он на полную катушку.
Михаил Петрович понял, что пропал. Я следил за ним из своего укрытия и чувствовал, что он проклинает тот день и час, когда решил заглянуть ненадолго в прошлое.
