Особенно это касалось Никодима.
Никодим глядел в иллюминатор на проплывающие облака, доверившись небесным путям среди перелетных птичьих стай. При этом он внимательно прислушивался, пытался разобрать слова, которые тихонько напевал незнакомый пассажир — в терракотовом одеянии, с тонким лицом и чувствительными руками, похожий на тибетского Далай-ламу, каким его себе представлял Никодим.
Оранжевый лама прогуливался по самолету, чтобы уж слишком-то не засиживаться, и ласково улыбался всем, напевая примерно такую песенку:
О Господь прекрасный, о Господь прекрасный!В глубине леса Ты зелен,На горе Ты высок,
В текучих водах реки Ты не знаешь отдыха,В океане Ты величествен,Для тех, кто предан служению,Ты — само служение,А для любящего — любовь.
Для печального Ты — сострадание,Для йогина — блаженство.О Господь прекрасный, прекрасный,К Твоим ногам склоняюсь я![11]
Это оказался любимый во всем мире буддийский Учитель, славный мыслитель, радостный в размышлениях, мудрый, благоухающий добродетелями, мастер левитации и телепортации. И, надо же, какой скромный — не стал пользоваться своими волшебными силами, просто купил авиабилет и прилетел в Россию на самолете.
В Москве его встречала толпа народа, хотя была полночь. Люди в таких же терракотовых одеждах махали терракотовыми флажками, смеялись, как дети, приплясывали и радостно запели хором, увидев сошедшего с небес, а точнее, с эскалатора Учителя:
В глубине леса ты зелен,на горе ты высок,в текучих водах реки ты не знаешь отдыха,в океане ты величествен…
Никакие маршрутки с автобусами уже не ходили. Таксисты заламывали неслыханные цены. На слонах у нас из Шереметьева не принято выезжать. Мы с Лёней принялись растерянно озираться.
И тут наша Настя — безбашенная — кричит:
— Марина! Лёня!
За ней приехали на машине ее седовласый отец и сын-второклассник. Настя оказалась почтенной матерью семейства. Как ее отпустили, я недоумевала?
Они нас добродушно посадили в машину, но предупредили, что им скоро придет пора сворачивать с магистрали на Ярославское шоссе, а нам нужна «Ленинградка».
Мы с Лёней как-то не обратили внимания на такие мелочи, с некоторых пор для нас главным стало пусть медленное, но неумолимое движение вперед. Однако через десять минут они остановились и сказали, что дальше нам не по пути.
Мы очень сердечно с ними простились. Вышли на кольцевой автодороге. По шоссе на ужасной скорости проносились машины. Это была очень холодная ночь, местами даже выпал снег, чего старожилы не припомнят в нашей среднерусской полосе, — чуть ли не в начале июня…
Мы встали на обочине (отступать некуда — позади дорожные щиты!) и надели на себя все, что у нас было. Я — с бамбуковым посохом, в брюках, в непальской юбке, в шляпе, сплетенной из марихуаны. Лёня в свитере из шерсти неизвестного зверя, соломенной шапке, с огромным красным рюкзаком. Никодим почти голый. Кто же остановит машину на полном ходу и посадит к себе в салон такую сдвинутую публику? Никто не остановился. И мы зашагали пешком вдоль автострады.
Когда щиты образовали узкую щель, мы пролезли туда, потому что идти по шоссе было бессмысленно и опасно. Какая-то лестница вилась вниз, мы по ней доверчиво спустились и угодили в промзону, огороженную высоким забором с колючей проволокой. А нам навстречу с грозным лаем, разбрызгивая слюну, галопом несся свирепый леопардовый боксер.
Но мы были уже не те, что прежде.
Резким движением Лёня вскинул над головой штатив от камеры и принялся устрашающе размахивать им, отчаянно возопив: «А ну назад!», «Фу!» и «Укокошу!»
Пес оторопел на мгновение, тут Лёня, воспользовавшись его замешательством, закричал диким голосом, рассчитанным на необъятные прерии:
— Чья это собака, черт бы вас всех побрал! Уберите собаку!
Выскочил сторож — это была стоянка грузового транспорта — и стал спасать нас от разъяренного пса, одержимого служебным рвением, которое только усилилось от пережитого им шока.
Мы двигались дальше, в потемках, — так луноход наш советский на ощупь пробирался по Луне, — пока перед нами не вырос огромный бетонный забор, неодолимый. Но я заметила прислоненную к нему стальную лестницу с тонкими перекладинами безо всяких перил и, не задумываясь, начала подниматься по ней — в юбке до полу, с тяжелым рюкзаком, со своим неизменным бамбуковым посохом в руке. Такой у меня отныне был сформирован жесткий менталитет — на неуклонное преодоление препятствий. Неважно, что с другой стороны никакой такой лестницы не было. А забор — метра три высотой.
— Женщина! Вы куда? — хрипло закричал охранник. — Ну-ка слезьте с забора! Вон калитка!!!!
Ладно, мы с Лёней воспользовались его калиткой. Как цивилизованные люди. Но он нам вслед все же покрутил пальцем около виска.
Дальше мы сели на полночный троллейбус, потом пересели на автобус, проехались на трамвае, в конце концов, нас подобрал автомобиль, и довольно быстро, всего часа за четыре, нам удалось добраться домой.
Мы шли по ночному пустынному двору, два странника в бесконечном мире, пыльные от тысячелетних дорог, поднялись на лифте и позвонили в дверь. Ключи мы обронили недалеко от Чомронга.
Нам открыл заспанный Серёня. Он внимательно посмотрел на меня, потом на Лёню и сказал:
— Боже мой! Хорошо, что вы не мои дети и мне не надо беспокоиться о вашем будущем!
Москва
июнь 2004 — июнь 2005
Примечания
1
Не хочется прерывать рассказ, но именно в старинной восточной традиции подобное заявление ни в коей мере не считалось невежливым. В путевых дневниках «Фрегат „Паллада“» Иван Гончаров так описывает встречи русских с корейцами: «„Сколько вам лет?“ спрашивали кого-нибудь из наших. „Лет 30, 40“, отвечали им. „Помилуйте, мы думали, вам лет 60 или 70“. Это крайний восточный комплимент. „Вам должно быть лет 80, вы мне годитесь в отцы и деды“, — сказать так, значит польстить». В давние времена такое и от японцев можно было услышать, и от китайцев, и в Индии, и в Непале существовал культ старости и долголетия.)
2
Мой дом — это дорога.
3
«Что это за шерсть?»
4
Annapurna Basic Camp.
5
