был этот чертов нож, но я не стал отвлекаться. Ричи был зол и нервничал, но в то же время — очарован шоу. Каждый выпад заставлял его морщиться и дергаться — под воздействием адреналина он явно забыл, что сам в драке не участвует. А я вот не забывал. Саттер напомнил мне римского императора, наблюдающего за боями гладиаторов на арене, готового поднять или опустить большой палец.
Без ножа Ирокез оказался далеко не так грозен. Как и большинство крепких парней, он полагал, что, имея много мышц, можно свалить кого угодно. И он весь напрягся, бодрясь напропалую, дико ухмыляясь; Ирокез гордился временем, потраченным на тягание железа в зале. Тщедушные парни боялись его, дамочки на занятиях аэробикой текли от него. С этой безграничной верой в себя Ирокез и бросился навстречу, метя правым кулаком мне в висок, прищурившись так, что глаза превратились в две узких полоски.
Я отдернул голову назад — и разминулся с кулачиной от силы на четвертушку дюйма; волосы на костяшках Ирокеза коснулись моей щеки. Все-таки он был быстр, этого было не отнять. Удар послал его в полный разворот — столь много вложено было сил. Если бы он по мне попал, то наверняка сломал бы шею.
— Я оторву твою гребаную башку, — сказал он. — Тебе не отмазаться.
— Да и тебе, если оторвешь, — сказал я. — Не лучший способ завершить карьеру.
Он зарычал и набросился на меня, дважды влепив по ребрам, прежде чем я успел как-либо среагировать. Я ударил его в горло — разок, затем другой. Он поперхнулся, засипел — врежь я еще раз, на дюйм ниже, и его гортань бы смялась, как картонка, что почти на все сто — смерть. Ага, ага, давай-давай! Я рубанул ладонью ему по носу, кровь хлынула прямо-таки фонтаном — и это почти не смутило Ирокеза. Я залепил ему в челюсть — он оскалился, и только. Плохи дела. С ревом он бросился мне в ноги и всем весом отбросил на стоящий рядом стол. Лежа на деревянной подставке, я бесславно отхватывал по лицу и груди. Стало трудно дышать расквашенным носом. Когда я попытался скатиться со стола боком, привкус крови во рту сделался практически невыносимым.
Ирокез занес над головой сжатые кулаки, готовый размозжить мне череп. Мы оба знали, что он мог это сделать. Но, как известно, режущий удар — самый эффективный. Мой брат присовокупил бы к кулаку нож; я же просто засадил Ирокезу по яйцам костяшками. Этот аргумент оказался самым действенным — громила упал навзничь с тоненьким криком, к самым ногам Зенит. Та, прикрыв рот рукой, отвернулась. Ирокез явно улегся надолго — он придерживал мошонку, будто боялся, что та отвалится, постанывал и давился рвотными позывами.
Ричи Саттер допил остатки вина, затем снова наполнил свой бокал.
— Спасибо за прекрасный вечер, Натаниэль, — сказал он. — Ты ведь еще зайдешь?
Глава 11
Мои руки снова сильно кровоточили, бинты были хоть отжимай. Ножевая рана на локте, может, швов и не требовала, но хотя бы промыть ее перекисью не мешало. Девять часов утра нового дня я встретил в странной бодрости — как будто драка наполнила меня жизненными силами. Ну что ж, иду к цели не мытьем, так катаньем. Нож-бабочка в руках Ирокеза соблазнил меня, а сопротивление громилы — придало сил.
Я пробежал трусцой половину пути до кладбища, оставшуюся часть прошел скорым шагом и провел час на могиле моего отца. Земля была холодной и влажной, но твердой, траву покрывал слой инея. Справа от меня кто-то оставил две азалии в горшках для Питера Джерарда Леоне. Они оба умерли десять лет назад; я подтянул колени к груди и задумался, кто все еще оплакивает Пита спустя столько времени. Азалии чахли на морозе.
Довольно далеко забравшись в лабиринт богатых наследниц любви, секса и рубцов, я ненамного приблизился к решению задачи, которую поставила передо мной Сьюзен, — но мне стало казаться, будто благодаря ей я разрешил парочку собственных глубоко засевших проблем. Даже походы к могиле отца стали казаться мне занятием более здравым — да ведь и любой психиатр сказал бы мне, что в этом нет ничего зазорного. Я подумал о том, чтобы забрать растения домой.
Хотя не стоит. Старина Пит заслужил свои азалии. Погост имел постепенный уклон, всюду здесь наблюдались заросли вечнозеленых растений и деревьев. Если закрыть глаза на плотную застройку мавзолеями, статуями Пресвятой Богородицы и каменными ангелами с восьмифутовым размахом крыльев, можно было подумать, что это очередная рощица, для пикника вполне годящаяся. В солнечные деньки здесь нередко бывало столько же народу, сколько в каком-нибудь парке, где все перекидывают друг другу фрисби или валяются на пледах.
Но этот день выдался хмурым, свинцово-серым. Небо цветом и консистенцией очень уж походило на море в шторм. Не желая угодить под ливень, я пошел по одной из дорожек, но не успел отойти и на пятьдесят ярдов от кладбищенских ворот, как передо мной, визжа шинами, вдруг затормозил коричневый седан с помятой в аварии крышкой багажника. Есть четкая разница между паранойей и осторожностью, кто бы что ни говорил; я отступил на три шага, готовый ретироваться назад через ворота, если эта машина привезла мне новую порцию неприятностей.
Но за рулем оказался лейтенант Смитфилд. Переключив двигатель на нейтральную передачу, он жестом пригласил меня в салон.
Засаленные пакеты из-под бургеров, газеты и прочий мусор были свалены у него на пассажирских сиденьях. Безупречный стиль одежды Смитфилда мало соответствовал тому неуважению, которое он проявлял к собственному транспорту: его темно-серый костюм-тройка был свежевыглажен, и даже на пальто виднелись резкие складки. Глаза оставались красными, и он внимательно наблюдал, как я расчистил себе место, скроив презрительную мину.
— Сегодня у уборщицы выходной, — сказал он. — Если собираешься спросить, как я узнал, где тебя найти, то ответ таков: я не узнавал. Я направлялся к тебе домой и случайно увидел, как ты бежишь по обочине. Думаю, тебе уже получше. — Он отхлебнул дымящийся кофе из стаканчика и уставился на кладбищенскую ограду. — Ну как, уже строишь планы на будущее? Может, новый дом подыскиваешь?
— Похоже, вы сегодня немного не в духе, лейтенант.
Моргнув один-единственный раз, он посмотрел на меня и сказал:
— Скажи мне, что это была шутка. Скажи, что ты думаешь, будто у меня есть чувство юмора, и я хочу услышать, как ты отпускаешь остроты. Просто скажи мне это в лицо.
Я ничего не сказал.
Он поставил свой кофе на сиденье между
