Тогда Фишер напомнил себе, сколько странных звуков можно услыхать в любой, самой обычной ночи, пожал плечами и устало растянулся на кровати.
Проснулся он внезапно, рывком, как от удара грома. В ушах еще эхом отдавался душераздирающий вопль.
На какое-то мгновение Фишер застыл, а затем спрыгнул с кровати, путаясь в просторном одеянии из мешков, которое носил весь день. Сперва он бросился к окну, распахнутому, но занавешенному плотной шторой, не пускавшей в комнату свет. Отдернув штору, Фишер высунулся из окна, но все, что он увидел, — это серый, туманный рассвет, встающий из-за черных деревьев, которые обступили маленький пруд. И хотя звук несомненно прилетел со стороны открытого окна, окружающий пейзаж казался неизменным что под сиянием луны, что под слабыми солнечными лучами.
Фишер безвольно опустил длинную руку на подоконник, но внезапно сжал пальцы в кулак, словно пытаясь унять дрожь. Голубые глаза его расширились от ужаса.
Учитывая, как много усилий он приложил прошлой ночью, услыхав странные звуки, как старательно успокаивал нервы доводами здравого смысла, такие эмоции могли бы показаться чрезмерными и даже излишними. Но звук звуку рознь. Полсотни различных событий могли сопровождаться звуками, услышанными ночью, — от колки дров до битья бутылок. А звук, эхом отразившийся от темного здания на рассвете, имел одно-единственное происхождение: то был ужасный человеческий вопль. И, что ужаснее всего, Фишер узнал кричавшего.
Также было ясно, что кричавший звал на помощь. Фишеру показалось, будто он даже расслышал коротенькое слово, но оно оборвалось, как будто у человека закончился воздух либо он сорвал горло. В памяти остались лишь издевательские отголоски.
Но вот в том, кто именно кричал, никаких сомнений не было. Фишер не сомневался, что зычный, раскатистый голос Френсиса Брая, барона Балмера, прозвучал в предрассветных сумерках в последний раз.
Вряд ли Фишер мог впоследствии сказать, сколько времени он простоял у окна. В себя его привело некое движение, всколыхнувшее доселе неизменный пейзаж. По дорожке, огибающей озеро и проходящей как раз под окнами Фишера, медленно и неслышно ступал человек. Он двигался спокойно и хладнокровно и выглядел поистине величественно в ярко-алой мантии. Это был итальянский князь, все еще в карнавальном обличье кардинала. Многие из гостей уже день или два не снимали маскарадных костюмов, да и сам Фишер находил свою рясу, сшитую из старых мешков из-под картофеля, вполне подходящей для повседневной носки. Но человек, надевший в столь раннее утро такой цветистый красный наряд, смотрелся, тем не менее, необычно, если не сказать нелепо.
Разве что этот человек и вовсе не ложился спать. Фишер перегнулся через подоконник и крикнул:
— Что стряслось?
Итальянец обратил к нему лицо, бледное настолько, что оно казалось желтоватой гипсовой маской.
— Полагаю, нам лучше обсудить это внизу, — сказал князь Бородино.
Фишер бросился к лестнице, сбежал по ступенькам и практически столкнулся с облаченным в красное князем, заходящим в дверь и перекрывшим собственным телом путь на улицу.
— Вы слышали крик? — требовательно спросил Фишер.
— Я услышал шум, — ответил дипломат, — услышал шум и вышел из дома.
На лицо князя падала тень, так что невозможно было прочесть его истинные чувства.
— Кричал лорд Балмер, — в голосе Фишера звучала настойчивость. — Клянусь, я его узнал!
— Вы хорошо знакомы с лордом? — полюбопытствовал князь.
Вопрос, на первый взгляд, совершенно неуместный, был, однако, не лишен логики. Фишер вынужден был ответить совершенно наобум:
— Я знал его крайне поверхностно.
— Похоже, все знали его лишь поверхностно, — ровным тоном подхватил беседу князь. — Абсолютно все. Кроме, разве что, этого типа по фамилии Брэйн. Он, конечно, намного старше Балмера, но, полагаю, совместных тайн у них хватало.
Фишер внезапно вздрогнул, словно выходя из минутного транса, и, когда он заговорил снова, голос его окреп и налился силой:
— Послушайте, давайте все-таки сходим и оглядимся. Вдруг что-то случилось?
— Кажется, лед начал таять, — почти безразличным тоном ответил князь.
Они вышли из дома. Черные трещины и разводы на грязно-сером льду и впрямь доказывали, что мороз значительно ослабел. Именно это предсказывал день назад лорд Балмер.
Воспоминание о том, прошедшем дне заставило вновь задуматься над загадкой дня сегодняшнего.
— Итак, Балмер знал, что грядет оттепель, — отметил князь. — Поэтому он и намеревался покататься на коньках в такую рань. Как вы считаете, мог он завопить, провалившись под лед?
Фишер выглядел озадаченным.
— Изо всех людей, которых я знаю, Балмер — последний, кто станет голосить, промочив носки. А больше ему здесь ничего не грозило: при его росте вода здесь вряд ли доходила ему до лодыжек. Здесь так мелко, что водоросли на дне озера видны ясно, словно сквозь тонкое стекло. Нет-нет, если бы Балмер проломил лед, мы бы не услышали вопля. Потом — другое дело: он бы топал ногами, сыпал проклятиями и требовал у слуг сухие ботинки, добираясь до дома по этой самой тропке.
— Надеюсь, мы еще увидим его светлость в добром здравии, — задумчиво сказал дипломат. — Что ж, значит, крик донесся из леса.
— В любом случае, кричали не в доме, уж в этом-то я готов поклясться, — пробормотал Фишер, и двое мужчин скрылись в сумерках зимнего леса.
Небо на востоке налилось ярко-красным, и на фоне восхода ветви казались еще темнее, чем раньше, а опушка леса напоминала диковинное оперение черной птицы, в противовес суровой простоте каждого отдельно взятого, оголенного зимними холодами дерева. Много часов спустя, на закате, это видение повторилось, хотя смотрелось мягче, деликатней. Сумерки прочертили на земле длинные темно-зеленые линии, а поиски, начавшиеся с восходом, так и не завершились. Мало-помалу даже до тугодумов дошло, что происходит нечто сверхъестественное: гости нигде не сумели отыскать ни малейших следов хозяина.
Слуги утверждали, что постель лорда Балмера смята, а его чудесный костюм исчез вместе с коньками. Так что вполне могло оказаться, что его светлость поднялся рано утром, следуя намеченному и объявленному заранее плану. Но лорда Балмера не нашли нигде, ни живого, ни мертвого, хотя обыскали весь дом — от чердака до подвала, и весь парк — от стены, отделявшей поместье от основного мира, до пруда в центре.
Хорн Фишер внезапно понял, что лишь стойкое предчувствие мешает ему признать хозяина дома живым, и приподнял бесцветную бровь, когда его умом завладела другая, совсем естественная в данных обстоятельствах загадка, а именно: почему же все поиски не дают никаких результатов?
Возможно ли, что лорд Балмер внезапно уехал в своей неповторимой манере? Скажем, случилась какая-то надобность…
Взвесив все «за» и «против», Хорн Фишер отмел это предположение. Во-первых, он действительно узнал голос, прозвучавший в предрассветных сумерках. Ошибки быть не могло. А во-вторых, имелись и иные обстоятельства. Изо всех ворот, расположенных в величественной старинной стене, окружавшей парк, открывались лишь одни, и привратник не отпирал их почти что до полудня. Не видел он и чтобы кто-либо выходил. Фишер был практически убежден, что задача, стоящая перед ним, математического свойства, и касается она замкнутого пространства. Все инстинкты Фишера настолько уверенно твердили о свершившейся трагедии, что он испытал бы истинное облегчение, найдя мертвое тело. Он горевал бы, но не страшился, найди кто-нибудь тело благородного лорда повешенным на одном из деревьев Парка Приор, словно на виселице, или плавающим в пруду, побелевшим и похожим на какую-нибудь необычную водоросль.
Фишера куда сильней боялся не найти вообще ничего.
Вскоре он понял, что за ним следят даже во время его самых диковинных и далеких вылазок. Он часто замечал человека, тенью следующего за ним, когда он исследовал самые потаенные лесные поляны либо внимательно разглядывал дальние участки старинной стены. Рот человека, скрытый темными усами, хранил молчание, а глубоко посаженные глаза непрерывно стреляли по сторонам. Похоже, Брэйн из полиции Индии начал выслеживать добычу, подобно тому, как опытный охотник идет по следу тигра. Учитывая, что он являлся единственным другом пропавшего лорда, это следовало счесть вполне естественным поведением, и Фишер решился на некоторую откровенность.
— Когда я нахожусь в чьем-либо обществе, молчание нервирует меня, — сказал он. — Возможно, стоит растопить лед, поговорив, к примеру, о погоде? Которая, к слову, заставляет таять лед. Хотя эта метафора в нашем случае звучит мрачно, как я понимаю.
— Я так не думаю, — коротко отвечал Брэйн. — Я вообще не понимаю, при чем здесь лед. Что нам до льда?
