— Но мы же готовились…
— Знаю, мне рассказали, каким образом вы напугали красных и заставили их отступить.
Королев хотел поехать в Хельсинки к высшему начальству, но Таккинен не пустил его.
Таккинен направил его к Хеймо Парвиайнену, дав ему вооруженного сопровождающего с каким-то письмом.
Расчет у Таккинена был верный. Парвиайнен знал о том, что Королев стремится занять руководящее положение среди карел, и, конечно, меньше всего Парвиайнену хотелось видеть рядом с собой такого конкурента. В войске Парвиайнена было много тунгудцев, недавно бежавших из Карелии. Стоит дать им понять, что их выдал Королев, пустить слушок и…
Едва Королев успел появиться в лагере Парвиайнена, как пошли разговоры:
— Вот он, сволочь. Это он составил списки да большевикам нас продал…
Тунгудцы были взбешены. У них не хватало мужества изменить свою собственную судьбу, но решить судьбу Королева они могли просто. Предстань Королев перед советским трибуналом, он, наверное, отделался бы более мягким приговором, во всяком случае, остался бы жив. Суд земляков был более жестоким. Тело Королева нашли в лесу вблизи от лагеря. Он был заколот ножом в сердце.
Совесть Хеймо Парвиайнена была чиста: к убийству он не причастен. Ему осталось лишь официально сообщить в Хельсинки о случившемся. Он доложил, что у людей возникло подозрение, что Королев подослан большевиками, и они, к сожалению, прибегли к самосуду. Такое объяснение в то же время было веским доказательством того, насколько высок боевой дух его людей и их стремление сражаться с большевиками. А от того, насколько подготовлено и как настроено его войско, зависело, сколько денег на содержание армии можно требовать от «друзей Карелии». Расправа с Королевым — это своевременный ответ тем, кто во время переговоров обвинял Карельскую армию освобождения в бездействии.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КАК ВЕТРАМИ ТЕЛКУ УНЕСЛО…
Наступила весна тысяча девятьсот двадцать первого года, тихая и солнечная. Но больше, чем солнце, согревало душу то, что на земле был мир. Может быть, не у всех, но у Ярассимы от этого на душе было теплее. Тем более что Советская власть обещала дать ему теленка. «Если бы грозила война, власти не раздавали бы телят людям. Телята попали бы в солдатские котелки».
С кошелем на спине Ярассима пробирался сквозь частый прибрежный ивняк к берегу реки. Весенний паводок уже спал, и тихая лесная речка Кортехйоки спокойно поплескивала, играя на солнце. Старик присел на камень, подставив лицо прохладному ветерку, веявшему с реки. На другом берегу, чуть пониже по течению, зеленел лужок. Хозяина у этого лужка не было, и обычно его скашивал тот, кому не хватало сена поближе. Но сейчас время было беспокойное, коров в деревне осталось мало, и вряд ли кому нужна была эта трава. Да и немного ее здесь накосишь, в лучшем случае воз. А до деревни отсюда верст пятнадцать, не меньше. Поэтому Ярассима тоже решил, что для своей телки он найдет покос поближе.
Вдруг Ярассима насторожился. По реке плыла свежая щепка. Откуда она, из-под чьего топора? Кого здесь опять черти носят? Встревожившись, старик начал беспокойно всматриваться вверх по реке. Он заметил неподалеку что-то, застрявшее среди камней. Плот.
Срезав тонкую осинку, Ярассима дотянулся до плота и, подцепив, подогнал к берегу. Плот был нужен ему, чтобы переправиться через реку. Но находка его не обрадовала. Плот был сделан явно не рыболовами: слишком большой, да и не бросит ни один рыболов ни с того ни с сего свой новый плот. Переправившись через реку, Ярассима пошел вверх по реке и скоро оказался в густом ельнике.
Кто-то жег в ельнике совсем недавно костер. Место сырое, и привал устраивать здесь мог лишь тот, кому надо скрываться от посторонних глаз. Судя по следам, этих странных путников было человек двадцать. Они отдыхали, прислонившись спиной к стволам елей, а чтобы было мягче, под бок наломали еловых ветвей. Правда, уходя, они сожгли все ветки, но следы все же остались. Возле черного круга из-под костра не осталось ни единой бумажки, ни одного окурка, ничего такого, по чему можно было бы определить, что это были за люди. Но уже по тому, как тщательно они уничтожили следы своего пребывания здесь, можно было понять, что пришли они сюда не с добром.
Домой Ярассима пришел пасмурный. Заметив, что старик хмурится, Устениэ решила, что он устал, и стала торопливо подавать ужин.
— Ешь. Утомился, поди?
Но старик не притронулся к еде. Он сидел и молчал.
— Что с тобой? — спросила Устениэ.
— Ничего…
И Ярассима начал рассеянно есть. Поужинав, вытер бороду и закурил трубку.
— Когда же косить начнем? — спросила наконец Устениэ, решив, что после того, как старик покурил, он должен стать разговорчивее. — Хлев надо бы починить. Когда починим? Ты что, оглох? Или бес в тебя вселился? Все молчишь да молчишь.
— А что?
— Вот и говори с тобой. Я спрашиваю: когда косить пойдем, когда хлев починим?
— Для кого хлев чинить? И кто сено будет есть?
— Чего ты мелешь, не пойму… Советская власть телку обещала, а ты: «Кто сено будет есть?..»
— Не знаю, не знаю. У телки, видишь ли, всего четыре ноги, а ветры нынче дуют не только с четырех сторон…
— Чего-то не пойму я тебя.
— Вот что я скажу…
— Ну что?
— Да вот курево кончается.
— И это все, что ты хотел сказать?
— Был я на Кортехйоки. Гляжу — щепка плывет, совсем свежая.
— Ты что? Сказку вздумал рассказывать?
— Плохая это сказка, Устениэ, очень плохая. Смотрю — плот чей-то. Сделал кто-то и бросил. Большой плот. Рыбак такой большой плот делать не будет, да и не бросит он свой плот. Теперь понимаешь?
— А-вой-вой! Опять! — Устениэ не хуже своего старика понимала, что значат эти плот и щепка, появившиеся на таежной реке.
— Вот тебе и телка! — вздохнул Ярассима.
— Так ведь обещали…
— Войну не обещали, а она будет.
И хотя в избе никого, кроме них, не было, а до ближайшего соседа была добрая верста, Ярассима шепотом рассказал об обнаруженном им в лесу костре, возле которого только что отдыхали неведомые путники. За последние годы в карельских деревнях усвоили одно золотое правило, касающееся как еды, так и разговоров: надо больше держать язык за зубами.
Правда, теперь вроде был мир на земле и жизнь вроде начинала налаживаться. Да и Советская власть казалась покрепче и поустойчивее, чем всякие прошлые власти. В деревне Кевятсаари было всего три красноармейца. Один — русский, другой — красный финн из Финляндии, третей — карел откуда-то из-под Олонца. Осенью они собирались, уехать по домам — говорили, что будет демобилизация, а они свой срок отслужили.
Было бы совсем хорошо, если бы мужики начали возвращаться домой. Мужиков в деревне осталось совсем мало. О тех, кто служил у красных, кое-что знали. Они и письма писали родным, случалось, и посылки посылали. А о других ничего не знали и не спрашивали, где они бродят.
Ярассиме некого было ждать. Сын погиб еще на германской войне, невестка забрала внука и ушла в Кемь искать лучшей доли.
Единственное, чего могли ждать Ярассима и Устениэ, была обещанная им телка. С ней связаны все их надежды, да с тем, чтобы на земле было спокойно. Но, видно, напрасно они ждали, напрасно надеялись: в лесу появились неведомые путники, и мало осталось надежды, что будет телка и что будет мир на земле.
А путники были не такие уж неведомые, и не первый раз шли они по этим лесам. Было их пятнадцать человек — давно не бритых, измазанных болотной жижей, согнувшихся под огромными рюкзаками. Вчера, на Кортехйоки, их было даже двадцать, но пятеро после переправы пошли своим путей.
Путники вышли к большому топкому болоту. Самый молодой из них, стройный парень в форме финского офицера, подошел к высокому седому старику с пышной бородой, и они начали вдвоем изучать карту.
— Уж я-то знаю эти места, — уверял старик. — Надо идти прямо через болото. Вот сюда.
— А мы пройдем? — сомневался молодой.
— В Карелии всюду можно пройти, только надо уметь идти. Тут тоже есть мостки. Но их не видно. Они ушли в трясину. Когда-то здесь проходил торговый путь.
— Торговый?
— Ну, торговцы были вроде нас.
Чтобы обойти эту топь, потребовалось бы много времени, и не было уверенности, что удастся обойти. Времен у путников было мало, и поэтому офицер отдал команду:
— Вилхо Тахконен пойдет впереди, остальные за ним. Пошли.
Уже три года, как Васселей носит имя Вилхо Тахконена, но до сих пор он никак не может привыкнуть к нему. Таккинен и Левонен тоже нередко называли его Васселеем.
— Обожди, — сказал Левонен. — Пусть каждый сперва найдет себе жердь. Мало ли что может случиться.
На краю болота рос молодой осинник. Каждый из путников вырезал себе жердь. Если кто-то провалится, жердь поможет удержаться ему на поверхности, пока не подойдут остальные и не вытянут из трясины.
