Прощайте! Бог да хранит вас!
Ваш весь Н. Г.
Напишите, чем занимаетесь. Вразуми, вас бог найти занятие и физическим силам: какую-нибудь рукопашную работу на вольном воздухе. Я телом не очень здрав, но голова, слава богу, вся сидит во 2 томе.
Толстому А. П., август 20 1850*
192. А. П. ТОЛСТОМУ. Август 20 <1850>. Д<еревня> Василевка.
Благодарю вас много, добрейший Алексан<др> Петрович, за ваше обстоятельное и любопытное письмо. Все известия, вами сообщенные, были для меня очень интересны. Очень бы я хотел взглянуть на сочинение Neale*. Стыд, однако же, нашему духовенству, если оно не будет скоро переведено на русский язык. Исторические разысканья о таком важном предмете особенно полезны молодым священникам, заставляя их нечувствительно пристращаться к своему делу, прежде чем собственные душевные бури и события заставят почувствовать всю святость своего званья. Книгу эту следовало бы даже издать великолепно, так, чтобы и самые гаеры почувствовали, что это должно быть что-то важное. Очень жалею, что не попалось мне также в руки русское сочинение о служении и чиноположен<ии> правосл<авной> церкви с планами. Не знаю, отыщу ли ее в Одессе. Жаль, если Пальмер* не напишет своего путешествия по Востоку.[441] Это была бы нужная книга. Под этим именем можно многое сказать в уши тем, которые не читают книг под другими заглавиями. 2-го тома Святогорцев я также не имею* и надеюсь отыскать в Одессе. От Стурдзы я получил на днях весьма милое и дружелюбное письмо с гостеприимным зазывом в Одессу. Если бы Одесса была хоть сколько-нибудь похожа климатом на Неаполь, разумеется, я и не подумал бы о выезде за границу. Но голове и телу моему необходим, и особенно во время работы, благорастворенный воздух и ненатопленное тепло. А мне нужно всю эту зиму поработать хорошо, чтобы приготовить 2 том к печати, приведя его окончательно[442] к концу. Покуда, слава богу, дело идет еще недурно. Когда я перед отъездом из Москвы прочел[443] некоторым из тех, которым знакомы были, как и вам, две первые главы, оказалось,[444] что последующие сильней первых и жизнь раскрывается, чем дале, глубже. Стало быть, несмотря на то, что старею и хирею телом, силы умственные, слава богу, еще свежи. А при всем никак не могу быть уверен за работу. Если не поможет бог, ничего не выйдет. Никогда еще не чувствовал так ясно, как теперь, что за всякой строкой следует взывать: Господи, помилуй и помоги! Если паче чаяния не выеду из Одессы за границу, а поворочу в южный Крым, то увидимся раньше. Но во всяком случае вернее то, что в Москве буду весной.[445] Впрочем, всё будет так, как распорядится бог. До 15 числа сентября адресуйте в Полтаву, а после в Одессу. Затем
ваш весь Н. Гоголь. На обороте: Графу Александру Петровичу.
Толстой А. Г., 30 августа 1850*
193. А. Г. ТОЛСТОЙ. 30 август<а 1850>. Д<еревня> Василевка.
Перед выездом моим в Одессу спешу написать вам несколько строчек, добрейшая графиня. Граф пишет ко мне, чтобы между прочим известить его о времени моего прибытия в Москву. На юге буду стараться пробыть сколько возможно менее времени, но всё не думаю, чтобы раньше весны мог[446] доставить себе приятность свиданья с вами. Вас хочется видеть как можно скорее — вот всё. Прочее устроит бог. Будьте так добры: препроводите одно письмо к графу, а другое к Скурыдину. Я сам не знаю, как адресовать. Тот и другой, обрадовавши меня самыми приятными письмами*, а своих адресов оба не сказали. О графе знаю только, что он был на пункте выехать из Петербурга, но где теперь с вами или опять отправился в дорогу, этого не знаю. Очень обрадуете меня, если хоть несколькими строчками известите и о себе, и о нем, и о всем, что вам близко. Князю*, если увидите его, передайте мой глубочайший поклон. Затем бог да хранит вас. Не забывайте меня и прощайте.
Ваш весь Н. Гоголь.
Адресуйте в Одессу Poste restante или[447] на имя его превосх<одительства> Александра Скарлатовича Стурдзы, или, еще лучше, на имя княжны Варвары Николаевны Репниной (Стурдза, кажется, теперь в отлучке).
Стурдзе А. С., 15 сентября 1850*
194. А. С. СТУРДЗЕ. Сентября 15 <1850. Васильевка>.
После разных странствований приехавши в Полтаву, нашел я там бесценнейшее письмо ваше, добрейший и почтеннейший Александр Скарлатович. Не говорю вам о том, как получить его мне было отрадно. Хотел было тот же час вам отвечать и благодарить за дружелюбное ваше расположение, но, перечтя в другой раз, увидел, что ответ пролежит в Одессе даром по причине отлучки вашей (как пишете, до самого октября). Вследствие этого отложил и пишу теперь. Свиданье с вами меня радует много. Благословенны те чистые стремленья к святому, вследствие которых люди становятся родными и близкими друг другу! Как надежны, как неразрывны становятся тогда наши[448] связи! Не нужно и стараться тогда быть милым другому; сам собою становится мил человек человеку. Душевно бы хотел прожить сколько можно доле[449] в Одессе и даже не выезжать за границу вовсе. Скажу вам откровенно, что мне не хочется и на три месяца оставлять России. Ни за что бы я не выехал из Москвы, которую так люблю. Да и вообще Россия всё мне становится ближе и ближе. Кроме свойства[450] родины, есть в ней что-то еще выше родины, точно как бы это та земля, откуда ближе к родине небесной. Но на беду пребыванье в ней зимою вредоносно для моего здоровья. Не столько я хлопочу и грущу о здоровье, сколько о том, что в это время бываю неспособен к работе. Последняя зима в Москве у меня почти пропала вся даром. Между тем вижу, что окончанье сочиненья моего нужно и могло бы принести пользу.[451] Много, много, как сами знаете, есть того, что позабыто, но не должно позабываться, что нужно выставить в живых, говорящих примерах — словом, много того, о чем нужно напомнить нынешнему современному человеку и что принимается ушами многих только тогда, когда скажется в высоком настроении поэтической силы. А сила эта не подымается, когда болезненна[452] голова. Обыкнов<енно> работается у меня там, где находится ненатопленное тепло, где я могу утреннее утружденье головы развеять и рассеять послеобедним пребываньем и прогулками на благорастворенном теплом[453] воздухе; без того у меня голова на другой день не свежа и не годится к делу. Но верю, что бог властен сделать всё, и его милосердию нет границ: может и под суровым воздухом Черного моря, в[454] самой Одессе, всё еще холодной для меня, найти свежее расположение духа — и тогда, разумеется, я ни за что не выеду за границу, с[455] радостью проведу несколько месяцев с вами, в ожиданьи чего
ваш весь Н. Гоголь.
Благодарю много добрейшего Неводчикова* за его милую приписочку в вашем письме. Нет, я его не позабыл и помню: такое радушное участие и такое доброе расположение не позабываются. Прошу вас также передать преосвященному Иннокентию мою чувствительную благодарность за его пастырское благословенье. Благословенье пастыря есть уже само по себе благодатный подарок, а соединенное с тем любовным чувством сердечного участия, с каким верно оно соедини<лось> у него, вдвойне благодатно. Не позабудьте также передать поклон мой о. М. Павловскому* и всем, кто меня помнит.
Если поможет бог, то первых чисел октября полагаю быть в Одессе.
Минстер П. Ф., 23 сентября 1850*
195. П. Ф. МИНСТЕР. 23 сентября 1850 <Васильевка>.
От всей души и от всего сердца поздравляю вас с днем вашего ангела. Хоть и не удалось мне присутствовать лично на вашем празднике, на который, как я слышал, съедутся подруги-институтки, но весело и заочно участвовать в вашем веселии. Знаю по опыту, что нет торжественней того торжества, когда собираются школьные друзья-товарищи провести день вместе. Дни эти — дни молодости нестареющей. Храните же свято, неизменно и до конца дней чистое пламя дружбы, какое бы ни встретили вы охлаждение, как бы вам ни показалось, что изменились к вам отношенья других людей; пребудьте сами неизменны, и вы с избытком будете награждены потом от них же, а жизнь ваша украсится многими прекрасными днями. Всё здесь тленно, всё пройдет — одни только милые узы, связывавшие нас с людьми, унесутся с нами в вечность. Ни на одну минуту не следует нам здесь позабывать того, что жизнь нам дана для любви и что мы сами — творенье божьей любви к нам. Желая от души поболее в этот день веселиться, остаюсь ваш всегда
