Машин было столько, что мне пришлось припарковаться чуть ли не в квартале от места происшествия. От моего внимания не укрылось, что журналисты не проявляли особой активности. Они не окружили меня, не начали совать микрофоны мне в лицо, не направили на меня камеры. Странно. Журналисты напоминали не пеструю толпу, как обычно, а взвод солдат: застыли чуть ли не по стойке «смирно». Видимо, и их проняло, и они наконец осознали, что это уже пятая жертва — такая же женщина, как они сами, как их жены или возлюбленные. И с их близкими может случиться то же самое…
Человек в форме приподнял передо мной желтую ленту, огораживавшую место преступления, и я прошла по стертым гранитным ступеням. Из полутемной прихожей по деревянной лестнице поднялась на третий этаж. На последней лестничной площадке стоял шеф полиции в окружении офицеров высшего ранга, следователей и полицейских в форме. Билл тоже присутствовал здесь — он держался поближе к открытой двери и заглядывал внутрь. Он посмотрел мне в глаза и сразу же отвел взгляд. Лицо у него казалось серым.
Впрочем, мне было не до Билла. Помедлив секунду, я заглянула в маленькую спальню, пропитанную запахом разлагающейся человеческой плоти — его ни с чем не спутаешь. Мой взгляд наткнулся на спину Марино. Он сидел на корточках, перенеся весь свой вес на пятки, один за другим открывал ящики комода и профессиональными движениями прощупывал аккуратные стопки одежды.
На самом комоде стояло несколько флаконов духов и баночек с кремом, щетка для волос и набор электробигуди. У стены — стол с пишущей машинкой, которая возвышалась подобно острову в море бумаг и книг. Книги плотными рядами стояли на полке и даже были сложены на деревянном полу. Дверь туалета была приоткрыта, свет внутри не горел. Никаких ковриков, безделушек, фотографий и картин — как будто в этой спальне давным-давно никто не жил или как будто Хенна Ярборо знала, что это жилье у нее временное.
У правой стены, довольно далеко от входа, стояла двуспальная кровать. Одеяло и простыня были сбиты в ком, а сверху лежало нечто с копной темных спутанных волос. Я приблизилась.
Лицо женщины было повернуто ко мне. Оно так распухло и разложение уже настолько сильно его тронуло, что я не могла разобрать, как убитая выглядела при жизни. Я видела только, что женщина — белая, у нее темно-каштановые волосы до плеч. Она была полностью обнажена и лежала на левом боку, ноги подтянуты к животу, руки связаны за спиной. Убийца, как выяснилось, использовал шнуры от жалюзи. И узлы, и вообще почерк убийцы были до боли знакомы. Темно-синий плед покрывал бедра жертвы — видимо, преступник бросил его, уходя, с отвращением к убитой. На полу валялась пижама. Блуза с застежкой-поло была распорота от ворота до низу, штаны — по бокам.
Марино медленно пересек спальню и встал рядом со мной.
— Он поднялся по лестнице.
— По какой лестнице? — спросила я.
В спальне было два окна. То, на которое смотрел Марино, было открыто и находилось ближе к кровати.
— По пожарной лестнице, — объяснил Марино. — Снаружи на стене есть старая пожарная лестница. Ступени ржавые. Ржавчина осталась на подоконнике — наверное, от его ботинок.
— И ушел он тем же путем, — вслух подумала я.
— На сто процентов не уверен, но очень может быть. Дверь на первом этаже была заперта. Нам пришлось ее выламывать. Во дворе, под пожарной лестницей, высокая трава, — продолжал Марино, выглянув в окно, — а следов нет. В ночь на субботу лило как из ведра — а это нам не на руку.
— В комнате есть кондиционер? — Я взмокла, что неудивительно: в спальне висел тяжелый трупный запах, было сыро и жарко.
— Нет, — отвечал Марино. — Ни кондиционера, ни вентилятора. — Он ладонью вытер испарину с лица. Его седые волосы сосульками свисали на влажный лоб, под воспаленными глазами залегли темные круги. Казалось, Марино не спал и не умывался как минимум неделю.
— Окно было заперто? — спросила я.
— Нет, оба окна были открыты. — Тут мы одновременно повернулись к двери, и лицо Марино вытянулось от удивления. — Какого черта?..
С первого этажа доносился женский крик. Послышались шаги по лестнице и голоса — видимо, мужчины не хотели пускать какую-то женщину в дом.
— Вон из моего дома! О боже! Пошел вон, козел! — вопила женщина.
Марино вихрем пронесся мимо меня и загрохотал вниз по деревянным ступеням. Я слышала, как он что-то кому-то сказал, и крики прекратились. Громкие голоса перешли на полушепот.
Я начала предварительный осмотр.
Температура мертвого тела совпадала с температурой воздуха в комнате, трупное окоченение уже прошло. Женщина окоченела почти сразу после смерти, но температура воздуха повышалась, и одновременно повышалась температура трупа. В конце концов мышцы женщины размягчились, словно ужас смерти отпустил несчастную.
Мне не пришлось ворошить постель, чтобы рассмотреть труп. Я почти не дышала, и даже сердце, казалось, перестало стучать. Осторожно набросив на убитую покрывало, я стала стягивать перчатки. Вне лабораторных условий я больше ничего не могла сказать о характере убийства. Ничего.
Я услышала на лестнице шаги Марино и собралась было попросить его проследить, чтобы тело доставили в морг вместе с постельными принадлежностями, но слова застряли у меня в горле. Не в силах выдавить ни звука, я уставилась на дверь.
В дверном проеме за спиной сержанта маячила Эбби Тернбулл. Марино что, совсем рехнулся? Что он делает? Впустил эту акулу, по сравнению с которой остальные журналисты — просто золотые рыбки!
В следующий момент я отметила, что на Эбби босоножки, синие джинсы и белая хлопчатобумажная блузка навыпуск. Волосы журналистка кое-как заколола на затылке, на лице — ни следа косметики. В руках Эбби не было ни диктофона, ни блокнота, только объемистая парусиновая сумка. Она увидела кровать, и лицо ее перекосилось от ужаса.
— Господи, нет! — Эбби подавила крик, зажав себе рот рукой.
— Да, это она, — вполголоса произнес Марино.
Эбби приблизилась к кровати, не отрывая взгляда от убитой.
— Боже мой, Хенна! Нет, не может быть!
— Это была ее комната?
— Да. Пожалуйста, не надо вопросов. Боже!..
Марино кивнул полицейскому, которого я не могла видеть, чтобы тот проводил Эбби вниз. Я слышала, как шаркает по ступеням убитая горем журналистка.
— Сержант, вы понимаете, что делаете? — тихо спросила я.
— А то. Я всегда понимаю, что делаю.
— Она там, внизу, кричала, — продолжала я охрипшим от ужаса голосом. — Кричала на полицейских.
— На полицейских, как же! Тернбулл кричала на Болца — он как раз спустился.
— На Болца? — опешила я.
— И Тернбулл можно понять, — равнодушно продолжал Марино. — Это ее дом. Кому понравится, когда у его дома торчит целая толпа и не пускает хозяина?
— Так Болц не пускал ее в дом? — задала я идиотский вопрос.
— Болц и еще парочка наших парней. — Марино передернул плечами. — Нам придется с ней поговорить. Кто бы мог подумать! — Он перевел взгляд на кровать, и глаза его блеснули. — Убитая — сестра Эбби.
Гостиную заливало солнце. Она была наполнена комнатными растениями, как оранжерея. Комната находилась на втором этаже и носила следы недавнего (и явно обошедшегося в кругленькую сумму) ремонта. На дубовом паркете лежал большой ковер — индийский, хлопчатобумажный, с бахромой и геометрическим зелено-голубым узором по белому полю. Мебель тоже была белая, с острыми углами. На диване в художественном беспорядке располагались подушечки пастельных тонов. На беленых стенах развешена внушительная коллекция репродукций с монотипа местного художника-абстракциониста Грегга Карбо. Комната не несла никакой функциональной нагрузки. Эбби, по-видимому, обустраивала ее, руководствуясь исключительно собственными вкусовыми предпочтениями. Гостиная мисс Тернбулл впечатляла и обдавала холодом, красноречиво свидетельствуя о головокружительной карьере и цинизме хозяйки.
Сама она, поджав ноги, притулилась в уголке обитой белой кожей кушетки и нервно курила длинную тонкую сигарету. Я никогда особенно не рассматривала Эбби, а зря — ее внешность заслуживала внимания. Во-первых, у нее были разные глаза — один с прозеленью, другой — нет; во-вторых, полные губы, казалось, случайно попали на это лицо — они совсем не сочетались с длинным тонким носом. Каштановые волосы Эбби, пушистые на концах и седеющие, производили впечатление щетки, покалывающей плечи владелицы. Скулы были высокие, вокруг глаз и рта наметились «гусиные лапки». Стройная и длинноногая Эбби казалась мне ровесницей, хотя, возможно, была на несколько лет моложе.
Эбби смотрела на нас с Марино глазами испуганной лани. Сержант поднялся и закрыл дверь за полицейским.
— Примите мои соболезнования. Я понимаю, как вам сейчас тяжело, — начал было Марино свою обычную в таких случаях речь. Он мягко объяснил Эбби, насколько важны для следствия ее ответы на все вопросы и каждая мелочь, которую ей удастся вспомнить о сестре, например: ее привычки, ее друзья, ее работа, — хорошо бы побольше таких подробностей. Эбби словно окаменела и не издавала ни звука. Я села напротив.
