силой.
Странное чувство. Знать, что ты опираешься на костыль и чувствовать, что можешь пойти и без его помощи, но, пока, не понимать как именно.
Но Хаджар справиться. Тем более у него не было выбора. Да и времени тоже.
— Сколько у нас осталось? — спросил он у воздуха.
— Меньше недели, — ответил возникший на плече Хельмер, читавший книгу в нарочито громоздких, комичных очка.
— Меньше недели?
— Ты плохо слышать стал, Хаджи? Вроде не настолько стар. Или я тихо говорю? — Хельмер протянул руку и его маленькие кошмары сформировались в очертания рупора. — Могу сказать и погромче.
Хаджар отрицательно помотал головой.
— Просто мне казалось, что времени прошло не так…
— Ударение на слово казалось, — перебил демон. — И вообще, Хаджи. Выше нос. Ты приобрел что-то новое и я сейчас даже не про ключ и твое подражание еноту полоскуну. Кто вообще, в здравом уме, засовывает руку в горный поток!
Хаджар устало вздохнул, прекрасно понимая, что следующие несколько часов или даже дней ему придется провести, выслушивая поток речи Хельмера, который демон считал невероятно смешным, при этом не спрашивая мнения невольных слушателей.
— Ты теперь лучше понимаешь устройство Безымянного Мира! — неожиданно вздернул указательно палец-коготь демон. — А это, поверь мне Хаджи, многого стоит. И отсюда вытекает вопрос? Что бы ты делал, если бы…
Хаджар схватился за голову и свалился на колени, распахнув рот в беззвучном крике внезапно сдавившей его разум агонии.
* * *
Он провел пальцами по шелковым волокнам северного ветра, принесшего с собой запах холодного моря, борющегося с наступающими заморозками, не желая поддаваться власти льда.
Прибой шумел, омывая галечный пляж и волны то и дело разбивали корки пока еще тонкой наледи, выгоняя их на берег.
Бессмысленная с его точки зрения борьба. Море ведь знало, что проиграет эту схватку и, вплоть до весны, окажется во власти ледяных объятий. А лед знал, что выиграет и что сопротивления темных вод бесполезно.
И все же — они боролись. Хотя лед мог просто немного подождать и получить свое, а вода смириться с тем, что ей придется терпеть чужую власть вплоть до оттепели.
Наверное в этом можно было найти какую-то метафору. Но он не хотел.
Просто сидел в своем кресле-каталке, в нескольких куртках и штанах, укрытый пледом и завернутый в шарф. Не то, чтобы он мог ощутить мороз где-то, кроме правой руки, но в этом и проблема. Он бы и сам не знал, как отморозил бы себе все, что только можно.
Поэтому, стоило только ударить холодам, врачи и не отпускали его из госпиталя. А учитывая, что зима здесь длилась почти пять месяцев, а осень еще четыре, то…
Кстати.
Он повернулся и посмотрел на то, как в море впадает черная река, бьющаяся о гранитные мостовые, тянущиеся на восток. Блестящие от инея крыши домов ловили последние лучи пока еще не очень холодного солнца, а узоры на утренних окнах выглядели вязью немного уставшей, вечно недовольно, но теплой и уютной бабушки.
Но это лишь его воображение.
У него ведь никогда не было бабушки.
Как и матери.
Как и отца.
Как и…
Дурацкие мысли.
— « Ну здравствуй, Город», — мысленно произнес он.
И в городских отзвуках, среди клаксонов, гомона толпы, кряхтения пузатых автобусов и сварливых трамваев, он различил простое, но такое приятное:
— « Ну здравствуй».
И на этом их диалог заканчивался. Но, конечно, лишь тот, что можно было вести словами, другой же… он не заканчивался никогда.
— Сфотографируешь меня?
Она протянула ему свой старенький палароид, делавший черно-белые снимки даже не дожидаясь, пока пальцы в обрезанных перчатках простучат согласие на клавиатуре ноутбука.
Он взял аппарат в руки.
Она отошла в сторону.
Её ботинки лежали около колеса его каталки и она, босая, шлепала пальцами по холодной гальке и пинала морской прибоя, кажется нисколько не заботясь о холоде и здоровье.
— Щекотно! — смеялась она, ловя ногами острые брызги белых барашков.
Ветер развевал её простое, потертое пальто, под которым, кроме свитера и брюк, она больше ничего не носила.
Елена почти никогда не мерзла, и он подозревал, что это как-то связано с той светлой, яркой улыбкой, которой она, кажется, согревала все вокруг себя. На ней он и попытался сосредоточиться, когда делал снимок.
Налетел ветер, растрепав её черные волосы. Она сощурилась, прикрывая глаза, но от этого, кажется, улыбка, стала только ярче. Жаль, только, что не видно её всегда светящихся озорством, зеленых глаз.
Он положил фотоаппарат обратно и достал выскользнувшую карточку.
И кто только пользуется сейчас таким старьем?
Он не стал её трясти. Елена рассказывала, что это предрассудок и трясти надо было старые фотографии, а в новых аппаратах это не требуется. Если вот этого монстра вообще можно было назвать новым.
Она подошла сзади и обвила его шею руками. Он этого не чувствовал — увидел в отражении погасшего монитора ноутбука.
— Хорошо, что мы приехали сюда, — прошептала она. — я люблю это место. Особенно в начале зимы, когда здесь никого нет.
Ну разумеется здесь никого нет. Никому не охота заболеть. Кроме Елены, разве что. Но она никогда не болела. Или не показывала вида.
Он переживал.
Наверное, она была единственным человеком на всей Земле, кто вызывал у него такие эмоции. Он раньше вообще не знал, что умеет их испытывать.
Она вдруг резко перегнулась через его голову и свесилась с противоположной стороны. Как в том старом фильме про юношу, укушенного каким-то особым пауком.
— А у меня для тебя хорошие новости.
Он сделал жест пальцами, который означал на их языке — « И какие же?».
Язык, кстати, придумала Елена. Только для них двоих. Ребячество, конечно, но ему нравилось.
— Я читала в новостях, что Павел Коваль, заведующий нашего нейрохирургического отделения, участвует в разработках какого-то прибора, который может возвращать утраченные функции нервной системы.
Он не мог этого чувствовать, так что, скорее всего, просто себе вообразил, но его словно горячей волной окатило.
— Вот что бы ты делал, если бы смог встать с этого, безусловно, очень комфортабельного и очень завидного средства передвижения.
Она шутила. Мило и не обидно. Да он и не обижался. Никогда и ни на кого. Какой смысл?
Он хотел было уже напечатать ответ, но замер. Голова немного болела. Он этого тоже не мог чувствовать, так что, скорее всего, просто навоображал.
— « Не знаю,» — ответил он жестами.
Она улыбнулась и выпрямилась, повернувшись в сторону высоких деревьев, поднимавшихся стеной на другой стороне галечной косы.
— А я бы свозила тебя на север, в лес. Здесь ехать-то всего полтора часа… — она прикрыла глаза и втянула воздух, отчего её ноздри смешно и очень мило расширились. Интересно, ей кто-нибудь, когда-нибудь, говорил, что у неё очень милый кончик носа и…
Кончик носа.
Что за глупость.
Почему он вообще об этом подумал?
Ах да. Услышал от того заядлого курильщика, который на прошлой неделе приехал в больницу проверять легкие и пытался заигрывать с каждой встреченной им медсестрой. Как же его звали… да не важно, в целом.
— Люблю северный лес. Запах хвои и простор… Давай съездим, когда-нибудь?
— « Давай», — легко согласился он. Да и вообще соглашаться, когда заранее знаешь, что это никогда не произойдет, так легко.
— Тогда это обещание, — она снова согрела его своей улыбкой, а он… он просто смотрел на то, как ветер игрался с её волосами и жалел, что не может к ним прикоснуться.
Было бы больно. Сердцу.
И это боль он бы почувствовал даже учитывая, что не знал было ли оно у него вообще — сердце.
* * *
Хаджар открыл глаза.
Глава 1898
Он стоял на скале, омываемой холодным морем и ледяной прибой в неистовой битве сходился с наступавшим на него ледяным покровом, словно пытался воспротивиться законам природы и не собирался сдавать на милость наступавшей власти зимы.
Хаджару показалось, что он уже видел где-то такую сцену и думал похожие мысли, но вряд ли. Наверное, просто приснилось.
И все же, он задержался взглядом на этом пейзаже, находя его вдохновляющим. Бессмысленная, но отчаяния битва, когда заранее знаешь, что не сможешь победить противника, но все равно бьешься на пределе возможностей и, даже, больше. Что может быть достойней, что может быть восхитительней, что может
