– Только не надо мне это, – сказал Петр. – И никому из нас не нужен Шестой Дозор. И не станем мы биться с Двуединым, с тем, кто дал нам Силу. Если он решит разрушить мир – так он разрушит мир, и мы уйдем навсегда…
Его голос стих, будто прикрутили громкость на проигрывателе. Петр даже голову опустил, уставился в стол. Потом резко поднял и хитро улыбнулся.
– Только я так думаю, братья-сестры. Не нас, верными оставшихся, пришел карать Двуединый. Ох, не нас! Тех, кто ушел от правды, от крови – их смертный час пришел! Конец Иным! Темным и Светлым. Магам и волшебницам. Всем им конец, конец, конец! А мы…
Он помолчал. Вампиры внимали. Вампиры ждали.
– А мы останемся, – очень уверенно сказал Петр. – Стадо останется, и мы останемся за стадом следить. Если скотину не резать, то и порядка-то не будет!
Он мелко захихикал. И в ответ на его смех по аудитории волной заплескали смешки других вампиров.
– Как в старые добрые времена! – воскликнул Петр. – Без унижений, без бумажек! Выбрал деревеньку, городок. Пришел. Попировал. Скоро, уже скоро!
«Ему шестьсот лет, – подумал я. – Это много, очень много. Древняя тварь Ева-Лилит могла смеяться над шестью веками жизни вампира. А я не стану. Это много. Достаточно, чтобы стать сильным и страшным. Достаточно, чтобы сравняться в силе с Высшим Иным и превзойти его. Достаточно, чтобы сойти с ума, даже если он когда-то был».
– Он очень-очень сильный, – тихо прошептали мне в левое ухо. Пахнуло клубникой. Я скосил глаза – девочка-вампир выразительно сморщила губки. – И умный.
Она скользнула по скамье, возвращаясь на свое место.
Так. По меньшей мере на одном вампире мой маскарад не сработал.
Я начал подниматься. Поймал испуганный взгляд Екатерины – да, вот сейчас Хозяйка ночных тварей Москвы была по-настоящему напугана.
– Хотел бы обратиться к вам, Хозяин Петр, Хозяйка Грета, уважаемые Хозяева… – сказал я, протискиваясь мимо Эли. Почему-то я был уверен, что девочка-вампир не запрыгнет на меня и не вцепится в затылок. Не потому, что она хорошая, совсем нет. Просто она похитрее и поумнее большинства сидящих в зале.
– Так обращайся, раз хочется, Светлый Антон Городецкий, Высший Иной, – с улыбкой сказал Петр. – Ты к нам незваным пришел, непрошеным, ну так мы не в обиде. Верно?
Сорок девять пар вампирских глаз смотрели на меня. И два десятка приближенных людей: пищи, сексуальных партнеров, суррогатных детей – тоже.
То ли маскировка у нас хреновая вышла, то ли разведка и контрразведка у вампиров поставлены лучше, чем мы полагали.
– Спасибо, Хозяин Петр, – сказал я.
– Не за что, Антон, не за что, – хихикнул старичок. – Как он сюда прошел-то, Грета? Как что?
– Заявлен Хозяйкой Екатериной как еда, – ответила Грета.
– Не оспаривал? – поинтересовался Петр.
– Нет.
– Это хорошо, – кивнул Петр. И уставился на меня взглядом белесых немигающих глаз. – Пусть поговорит. Я люблю разговаривать с едой.
Я молча спустился к самой кафедре. Хозяин Джек так и не стал из-за нее выходить. Стоял, мялся на месте. Кажется, этот весельчак-вампир был по-настоящему растерян и перепуган. Да и неудивительно. У них был Хозяин. Настоящий Хозяин – не формальный, утвержденный в схватке, а настоящий – порожденный страхом. Мастер Петр, десятилетиями, как считалось, отлеживавшийся в своей львовской гробнице, был вполне бодр и активен. Он просто не высовывался на свет, к вниманию Дозоров.
И он был совсем не прочь выпить мою кровь. В нормальной ситуации, наверное, не рискнул бы. А сейчас, на краю Армагеддона, – запросто. Старый принцип «война все спишет».
– Мы – Иные, – сказал я, глядя на нависающий надо мной амфитеатр. На вампиров – дряхлых и юных. Они действительно такими были. Древними, как забытая юность человечества. Юными, как бесконечный ход времен. – Мы – Иные. Мы служим разным силам. Но в Сумраке нет разницы между отсутствием Тьмы и отсутствием Света. Наша борьба способна уничтожить мир…
Петр засмеялся тихим кашляющим смехом.
– Оставь, оставь это, Антон… Великий Договор не для нас. Мы появились до него, и мы останемся после. Ты хочешь призвать нас к сознательности? Ты хочешь напомнить, что и мы – часть мира? Мы – другой мир, дозорный. Вечный мир, а не живая плесень…
– Мертвый мир, – сказал я, поворачиваясь к Петру. Все летело к чертям собачьим. Вся моя придуманная Гесером и доведенная до блеска Завулоном речь. Все консультации шпионов и аналитиков, все фразы, что должны были зацепить известных нам Хозяев – и заставить их ввязаться в схватку за пост Хозяина Хозяев. Все летело в тартарары.
– Мертвый, – согласился Петр. – А только мертвое – вечно. Живое обречено становиться мертвым, живое – только корм для вечности. Мы – вечны.
– Нет, – сказал я. – Ничто мертвое не вечно. Горы рассыпаются в песок, пустыни заливает вода, моря высыхают. Мертвое не вечно.
– Песок остается песком, вода – водой. – Петр пожал сухонькими плечиками. – Где люди, что жили на склонах гор и берегах моря? Даже костей не осталось. Где языки, которыми они говорили? Ветер унес без следа.
– Тебе шестьсот лет, – сказал я. – Неужто это много? Что ты можешь помнить о стершихся горах и ушедших народах? Лилит называла тебя вампирским сосунком.
К моему удивлению, Петр засмеялся.
– Лилит? Ты знаком с глупой, самодовольной, наивной Лилит? Ах… ну конечно же… – Он запрокинул голову, втянул воздух. – Я вижу, она на тебе кормилась. – Глаза вампира блеснули. – И как она нашла тебя?
– Не знаю, – ответил я. – У пепла не спросишь.
– Ай, как нехорошо, – огорчился Петр. – Она была смешной девочкой… когда-то очень давно… Да-да, она самая старая Иная, простите – была самой старой Иной… Из числа людей, разумеется.
Черты его лица медленно заострялись. Кожа натягивалась, сквозь нее проступали кости. Лоб сгладился, уползая назад. Выперли надбровные дуги. Нос стал шире и крупнее, выступили скулы. Подбородок почти исчез, зато челюсти выдвинулись вперед, укрупнились. Седые реденькие волосы порыжели, лысину они толком так и не закрыли, только посреди макушки вырос неровный пук волос. Кожа стала мучнисто-бледной.
Менялось и тело. Рост не изменился, Петр остался невысоким, но его будто поддули, он стал кряжистым и мускулистым.
– Вот дерьмо, – сказал я, отступая на шаг. Краем глаза увидел, что и Хозяин Джек в полной растерянности пятится от сцены, и Хозяйка Грета сидит в несвойственном вампирам оцепенении. – Срань закарпатская, да ты же неандерталец!
– Что с того? – хладнокровно спросил Петр. – Наша кровь и у вас всех есть. Нет на Земле человека, чтоб от нас не вел своего рода. И сколько б Земля ни стояла – не будет ему переводу.
– Да мне плевать на твою кровь, – сказал я. – Ты древнее мумий, Хозяин Петр!
– Я древнее человеческих времен. – То, что еще недавно казалось старичком, оскалило пасть, демонстрируя нечеловеческих размеров зубы. Если он весь так несуразно развит, то бедные женщины-кроманьонки, что на заре времен спаривались с неандертальцами… – Да, меня не было среди тех, кто вышел навстречу Двуединому и заключил кровавый завет… я и тогда был достаточно стар и мудр, чтобы следить за ними со стороны…
– Кто входит в Шестой Дозор? – спросил я. – Как прогнать Двуединого? Какие договоры нарушили Иные?
Несколько секунд Петр смотрел на меня. Потом начал смеяться. Негромко, с удовольствием. Замолчал, спросил:
– Дозорный, а ты знаешь, что смех – ваше изобретение? Мы не умели смеяться.
– Откуда мне знать, – пробормотал я.
– Мне не нравится многое, что принесли безволосые, – сказал Петр. – Но смех – это хорошо. Смех сближает и объединяет. Смех одного – всегда унижение другого.
– С какой стати? – Я покосился на зал. Но все сидели тихо. Все смотрели на меня и Петра. М-да. Как говорится в детском стишке – и воцарилась тишина, согретая дыханьем зала… Жаль, что дыхание вампира никого не согреет.
– А ты вспомни, над чем смеешься, – ответил Петр с непоколебимой уверенностью. – Смех – если это не физиология – всегда унижение. Юмор – всего лишь унижение человека человеком. Человек смеется над другим человеком, когда тот нелеп и несуразен, не соответствует месту и времени. Нелеп Чарли Чаплин с тросточкой и флагом во главе демонстрации. Нелеп Бенни Хилл в роли героя-любовника. Нелеп Джим Керри, чистящий зубы унитазным ершиком. Нелеп любовник, прячущийся без штанов за окном, нелеп муж, открывший шкаф, обнаруживший любовника и поверивший, что тот ждет автобуса. Мне нравится человеческий смех – это то, что отличает человека от иного скота. Делает его хуже скота. Христианские проповедники чуяли, что в смехе кроется зло, – не зря комедиантов не хоронили на кладбищах.
– Ты меня озадачил, – признал я через мгновение. – Но ты не прав. Это только частности. Я найду пример другого смеха и другого юмора.
– Жаль, но у тебя не будет на это времени, – сказал Петр. – Считай, что это юмор ситуации, и унижен в ней ты.
