Намсраю я, конечно же, рассказал о нашем поступке. Он был взбешен, что-то кричал по-монгольски и потрясал кулаками. Я не на шутку испугался его гнева. Для нас злосчастное мясо давно потеряло свою свежесть, а для Намсрая, как оказалось, вяленая строганина – самое настоящее национальное лакомство. Гнев Намсрая быстро прошел, я был прощен.
После окончания Университета мой монгольский приятель сделал головокружительную карьеру: был собственным корреспондентом главной газеты страны «Унэн» в Москве, затем переведен в ЦК Монгольской Народной Революционной партии, работал заведующим отделом, а вскоре стал членом Политбюро, секретарем ЦК. К каждому советскому празднику он присылал мне поздравления на больших красивых открытках. Начались перестроечные времена, и Намсрай пропал из виду…
На моей прикроватной тумбочке, под подушкой всегда лежали пачки листов со стихами тех, кто занимался поэтическим творчеством. Я исправно читал и выносил свой «приговор». Далеко не всегда мое мнение совпадало с мнением авторов, рождало высказанные и молчаливые обиды. Но я уже тогда знал: честные, нелицеприятные суждения идут лишь на пользу молодым стихотворцам, пытающимся оседлать Пегаса. Зато какое удовольствие было слушать и читать вполне профессиональные стихи Саши Лущика, Лени Левинского, Юры Мунтянова, Яши Гордина!
Яша поступил на филфак после службы в армии на Дальнем Востоке. Не в пример многим из нас он прекрасно знал литературу. Еще бы, рос Яша в интеллигентнейшей семье, получил прекрасное домашнее образование: отец его был известным литературоведом и пушкинистом, мать – писательницей. Небольшого роста, суховатый, крепкий, он и стихи писал крепкие, мужественные:
Я помню, как солдаты били вораУ автобата, между двух машин.Без суеты, без лишних разговоров,Спокойно и добротно – от души.Среди других неписаных законовЕсть и такой: увидишь вора – бей!Он не кричал, он лишь хрипел суконноИ хлюпал под ударами ремней.Я помню, как солдаты били вора.Песок под ним был тяжело багров.И он хрипел. И вязко, и нескоро,С песком мешаясь, застывала кровь.
Довольно часто мои друзья собирались в моей комнате, читали стихи, потребляли водочку, а бутылки складывали под мою кровать. Когда они стали позвякивать под грузом моего совсем не тяжелого тела, мы их отнесли в пункт приема стеклянной тары. На вырученные деньги купили мне зимние суконные ботинки. Их тогда называли «прощай молодость». Китаец Ю пришел в восторг и вслух выстраивал логическую цепочку событий, которых был свидетелем: поэты пишут стихи – приходят к Боре – читают стихи – пьют водку – прячут бутылки под кровать – сдают бутылки – у Бори новые ботинки!
Нет, не случайно на титульном листе книги стихотворений «Пространство», изданной в 1972 году, Яша Гордин начертал: «Милому Боре – собутыльнику и союзнику в той и этой жизни. Твой Я. Г.» Частенько он навещал меня вместе с потрясающе талантливым Витей Соснорой, который в те годы работал слесарем на заводе. Никогда не забывали они вместе с бутылочкой принести какой-нибудь еды, чтобы я не оголодал. Уже тогда Виктор писал такие стихи, что каждую букву, каждый звук хотелось «пробовать на вкус».
И для Яши, и для Вити всегда была гостеприимно открыта дверь в комнату, расположенную напротив моей. Там обитали филологини, по уши влюбленные в их стихи. Девичью комнату мы называли курятником, а девочек соответственно ласково – курицами. Они на это совсем не обижались, устраивали у себя веселые посиделки. Соснора, запрокинув голову, нараспев читал новые стихи из древнерусского цикла.
В белоцерковном Киеветакиескоморохи —поигрываютгирями,что калачами-крохами,окручивают лентамиокруглых дунек…
И даже девы бледныеуходят хохотуньямиот скоморохов,охаютв пуховиках ночью,ведь ночью очень плоходевам-одиночкам.Одним,как ни старайся,тоска, морока…И девы пробираютсяк ско —морохам.Зубами девы лязгаютот стужи.Ночи мглисты.
А скоморохи ласковыи мускулисты,и дозволяют вольности…
А утром,утрому дев уже не волосына лбу,а кудриокутывают клубомчело девам,у дев уже не губы —уста рдеют!
Дождь сыплется…Счастливые,растрепанные,мокрые,смеются девы:«В Киеветакиескоморохи!»
Яша читал то эпиграмму на своего друга, то смешной стишок о нем, в котором были такие строчки:
Очень обижен Соснора,Сморщенной мордой грустит:«Что же, проклятие, сноваНечего нам закусить?!»
А Леня Левинский адресовал Яше двустишие, переиначив строку из «Василия Теркина»: «Нет, ребята, я не Гордин, / Я согласен на медаль».
Никто ни на кого не обижался за дружеские пародии, подначки. Было шумно, весело, хмельно, звучали стихи, песни – и широко известные, и собственного сочинения. Как же нам было обойтись, к примеру, без песни Яши Гордина, уже много повидавшего и испытавшего?
Лишь в выигрыш веря, а так ни во что,Один другого угарней,При свете огарка рубились в очкоЧетыре обугленных парня.
Играли на всё – на обман, на авось, —Палатку слегка трепало, —Играли на деньги, играли «на гвоздь»[1],Играли на что попало.
И ночь уходила – бочком, бочком,Чуть дергались крылья палатки,А уголовники дулись в очкоНа столике низком и шатком.
Память моя, ты прямее багра!Я тоже из тех, кто играет.Нас всех на заре поджидает игра,Но масть у меня – другая.
Не было в те времена никаких магнитофонов. Были мы молоды, еще во многом наивны, безоглядно доверчивы, что называется – душа нараспашку. А душа требует песен, «потому что мир без песен тесен». Вот мы и пели.
Особой популярностью пользовалась сочиненная Витей Соснорой песня, сегодня, к сожалению, подзабытая:
Летел Литейный в сторону вокзала.Я шел без шляпы и без башмаков.Она, моя любимая, сказала,Что я окончусь в дебрях кабаков.Ушел я круто – пока, пока!Прямым маршрутомПо ка-ба-кам.Сижу и пиво желтое солю.Официант! Сто пятьдесят! Салют!Она была труслива, как лягушка,И холодна, как в стужу винегрет,Она хотела для постели мужа,А днем меня хотела для бесед.Ушел я круто – пока, пока!Прямым маршрутомПо ка-ба-кам.Сижу и пиво горькое солю.Официант! По маленькой! Салют!Кабак гудит, как зала ожиданья,Хоть ожидать мне нечего давно.Все, что болит, конечно, перестанет,Все промелькнет, как кадр из кино.Ушел я круто – пока, пока!Прямым маршрутомПо ка-ба-кам.Сижу и пиво желтое солю.Официант! Четыреста! Салют!Шатаясь, как устои государства,Я выхожу один из кабака.Я пропил всё – и бобочку, и галстук,А память о любви – наверняка.Ушел я круто – пока, пока!Прямым маршрутомПо ка-ба-кам.Сижу и пиво горькое солю.Официант! Полбанки! Салют!
Эта лихая, озорная песня нам всем очень нравилась. Особенно небезопасные в те годы слова: «Шатаясь, как устои государства». Вкусно пели, со смаком!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
