– Смирно, лейтенант Горовиц! Забыли, перед кем находитесь…, – развернувшись, быстро прошагав по коридору, майор крикнул: «Охрана! Немедленно сюда, с оружием!»
Аарон едва успел шепнуть Деборе: «Не беспокойтесь, кузина». Мэтью вырос на пороге комнаты, с двумя солдатами. Он коротко распорядился:
– К полковнику Бенсону. Незаконное нахождение в закрытой зоне, драка, неподчинение старшему по званию…, – Мэтью хотел добавить: «Попытка изнасилования», но решил этого не делать. Глядя в темные глаза кузины, Мэтью почувствовал, что она будет защищать рава Горовица.
– Спелись, – мрачно понял Мэтью. Он сказал кузену, одними губами: «Неделя гауптвахты тебе обеспечена».
Аарон, молча, вышел из комнаты, в сопровождении солдат.
Раву Горовицу позволили взять на гауптвахту бархатный мешочек с талитом и тфилин. Умывальная здесь, как и почти во всех бараках, помещалась в конце коридора. Молиться в камере Аарону разрешалось. В узкой комнате, с зарешеченным окном, усевшись на койку, Аарон понял, что в мешочке лежит еще один, маленький. Улетая с базы Гамильтон, в Калифорнии, Аарон сунул семейное кольцо именно сюда, боясь его потерять.
В камере горела одна, слабая лампочка, ставни окна были распахнуты. Гауптвахту построили на краю административного комплекса. Отсюда до синагоги, было, минут пять хода. Отправляя его на гауптвахту, начальник базы, недовольно, заметил:
– Будете выполнять свои обязанности, лейтенант Горовиц. Я не собираюсь, из-за вашего безобразного поведения, лишать солдат и офицеров капеллана…, – на утреннюю молитву Аарона водили под конвоем. Охранники ждали его в коридоре, у двери синагоги. Аарон не стал говорить полковнику Бенсону о том, что Мэтью делал в научной зоне. Он вспоминал слезы кузины:
– Не надо ее…, мисс Маккензи в это вмешивать. Мэтью всего равно солжет. У него и в детстве язык был без костей, – угрюмо подумал рав Горовиц:
– Он всегда ухитрялся выйти сухим из воды. И ей…, то есть мисс Маккензи, тяжело будет о подобном говорить. Она девушка…, – майор Горовиц, впрочем, выставил все случившееся простым непониманием.
– Шабат, господин полковник, – развел руками Мэтью, – рав Горовиц выпил немного больше, чем нужно. Готовился к Пуриму, – он обаятельно улыбался, – в будущий праздник положено употреблять спиртное…, – Бенсон хлопнул рукой по столу:
– Не на вверенной мне базе, лейтенант Горовиц. Не умеете пить, лучше не беритесь…, – Аарон, искоса, посмотрел на Мэтью. Щека кузена еще пылала:
– Очень хорошо, – Аарон заставил себя не отвечать, – все равно, он скоро уедет, в Калифорнию. Главное, чтобы Мэтью ее…, мисс Маккензи, больше не трогал…, – кузен обещал ему неделю гауптвахты. Аарону дали две, внеся в его личное дело выговор.
– Отличное начало службы в армии, – ядовито сказал Бенсон, расписываясь, – надеюсь, это послужит вам уроком, лейтенант Горовиц. Пропуска для того и придумали, чтобы ими пользоваться. Если вам запрещен доступ на определенные территории…, – он подул на чернила, – родственница там работает, или не родственница, правила для всех одинаковы…, – Аарону велели переодеться в полевую форму. В ней же он и должен был вести молитву, даже в Шабат. Прихожане, деликатно, не говорили с ним о наказании. Рав Горовиц, краем уха, услышал, что кузен покинул базу. В столовую Аарона не водили, еду приносили прямо сюда. Новостей он никаких не знал, однако охранники сказали, что Люфтваффе, три дня, бомбило город Суонси, в Уэльсе, стерев его с лица земли. Аарон волновался за семью, но никакого способа связаться с отцом, или братом, не было.
Достав маленький мешочек, он положил на ладонь старое, тусклого золота кольцо, с темной жемчужиной. В открытом окне, за решеткой, заходило огромное, медное солнце. Аарон посмотрел на хронометр. Скоро приходили охранники, вести его на шабат. В последние дни дожди прекратились, погода стояла хорошая. Возвращаясь утром, после молитвы, в тюремный барак, Аарон, исподтишка, озирался. Ему хотелось увидеть мисс Маккензи, Дебору, высокую, стройную, с играющими золотистыми искорками, темными глазами. Жемчужина напомнила Аарону ее глаза:
– Черна я, но прекрасна, дщери Иерусалимские…, – пробормотал Аарон. Он глубоко вздохнул, откинувшись к стене:
– Она не придет на шабат. Первый раз познакомилась с евреями, с родней, и вот как вышло…, – доктор Горовиц часто пел детям песню на ладино, о Моренике, смуглой девушке.
Отец улыбался:
– Ваш дедушка Джошуа ее бабушке пел, в Чарльстоне, когда они на гражданской войне встретились…, – в теплой жемчужине отражалось закатное солнце. Отец говорил, что кольцо очень старое. Драгоценность сохранилась со времен, когда предки вице-президента Вулфа жили в колониях, в Джеймстауне:
– Дедушка Дэниел подарил его бабушке Салли…, – услышал Аарон мягкий голос отца, – и оно к бабушке Бет попало…, – Аарон коснулся жемчужины:
– Подарил, но не женился. Но дедушка Джошуа ждал, пока бабушка Бет станет еврейкой. Долго ждал…, – он сжимал в руке кольцо:
– Мне и ждать незачем. Дебора…, то есть мисс Маккензи, она еврейка. Но ведь она не захочет, зачем ей…, – он сидел с непокрытой головой. Темные, вьющиеся волосы были влажными, после душа.
Он вспомнил, как Габи мыла ему голову, в Берлине, после погрома, в кафе. Девушка шептала:
– Выпей чаю, и ложись, милый мой. Я буду рядом, я никуда, никуда не уйду…, – она устроила его в постели, прижавшись щекой к плечу:
– Не думай об этом, Аарон. Я здесь, я с тобой. Возьми меня за руку…, – Аарон заснул, не выпуская ее тонких пальцев:
– И с Кларой так было…, – он зажал кольцо в ладони, – я обнимал ее, и закрывал глаза…, – Аарон, тоскливо, попросил:
– Пусть она будет счастлива, пожалуйста. Она, дети. И мисс Маккензи, Дебора…, Пусть тоже будет счастлива…, – он, внезапно, улыбнулся:
– Как мы в Праге говорили? По нынешним временам, каждый порядочный человек должен посидеть в тюрьме. Третья камера у меня. Мишель был в плену, Стивен тоже. Питер сидел, Авраам срок получил. О Максиме я вообще не говорю…, – Аарон развеселился:
– Осталось Меиру в тюрьму отправиться. Впрочем, в Европу он, пока, не едет, а в Америке его сажать не за что…, – зеркала здесь не водилось. Пригладив волосы, одернув рубашку, Аарон потянулся за ботинками. За решеткой промелькнула какая-то тень.
Дебора четверть часа стояла за углом гауптвахты, собираясь с духом. Она надела хороший костюм, с шелковой блузкой, который носила на прошлом шабате. В кармане жакета лежал простой, замшевый мешочек. Дебора, смешливо, поняла:
– Рав Горовиц…, Аарон, меня бы не похвалил. Травы, любовные заклинания…, – заклинания она не знала, и подозревала, что его и не существует. В комнату рава Горовица, в офицерском бараке, было никак не пробраться. Дебора не могла подложить траву под подушку. Пришлось сунуть краснокоренник в карман жакета, и надеяться на лучшее.
Дебора сомкнула пальцы на мешочке:
– Скажу ему, что я благодарна, скажу, что хочу заниматься…, – что сказать дальше, она тоже знала. Девушка повторяла эти слова, каждую ночь, ворочаясь, невольно всхлипывая:
– Я не могу, не могу без него…, – майор Горовиц с ней не заговаривал, и не смотрел на нее. Майор выступил, на собрании группы, напоминая о правилах безопасности, и неразглашении данных. Мэтью уверил их, что работа, проводящаяся в Хэнфорде, жизненно важна для безопасности Америки. Больше он в научной зоне не появлялся. Поняв, что он улетел, Дебора, облегченно, вздохнула.
Она выбросила из головы сильный, незнакомый мужской голос: «Проклинаю! Проклинаю тебя, и все твое потомство, по мужской линии, пусть погибнут они, в огне и пламени!». Дебора больше не чувствовала обжигающего жара, не слышала отчаянного, громкого крика, по спине не пробегали пылающие языки огня.
Она работала, думая об Аароне. Девушка собиралась пойти на шабат, но поняла, что должна увидеть рава Горовица наедине. Вечер был тихим, в научной зоне, на траве, лежала роса. Идя к воротам, Дебора увидела белых, голубей, перепархивающих по лужайке.
– Белая птица…, – она сделала шаг из-за угла. В голове зазвучал женский голос:
– Не бойся, Двора, не бойся. Восстань, пробудись, Двора. Я здесь, я с тобой…, – он стоял босиком, держа в руках полевые ботинки. Дебора увидела кипу, на темных волосах:
– Он побрился, перед Шабатом. Им бриться разрешают, даже на гауптвахте…, – она узнала, куда идти, невзначай поинтересовавшись у охранников схемой базы. Дебора объяснила, что не хочет заблудиться. Она вертела коричневый, бумажный пакет с фруктами. Дебора, сначала, хотела принести раву Горовицу печенье, но спохватилась:
– Нельзя, оно не кошерное. Мне надо будет все выучить, если я…, – сказать подобного девушка не могла, поэтому быстро поправила себя:
– Если я хочу вернуться к евреям. Об остальном не думай…, – она, все равно, думала, об огоньках субботних свечей, о халах и вине. Аарон рассказал ей, что семья Горовицей, в прошлом веке, первой в Америке стала делать кошерное вино:
