Отдавая слово миру, не в эмоциях и наблюдениях ищи ему вдохновения. Но в той Силе Света, что видишь и слышишь, что читаешь сейчас. Ее находи в людях, Ее вливай в изображаемые образы. Ею едини людей.
Так гласила последняя надпись, и, когда она погасла, прекрасная рука вновь повернула скрижали на те страницы, где горели надписи на языке пали.
– Взгляни теперь в сверкающие тона фиолетового цвета всех этажей. Ты видишь, что нет ни одного этажа башни, где бы не было лучей всех тех цветов, в расцветке которых ты видел светящиеся башни остальных лучей. Каковы бы ни были отрицатели, как ни упорны были бы они в своих предрассудках отрицания – Бог у них всегда в сознании есть. Если они даже отрицают для самих себя искренне, но дух их чист – они непременно имеют связь с этой башней. Все чистое, все доброе и все бескорыстное – от великого героя до скромного труженика – все вовлекаются, теми или иными путями, в огни этой башни. Нет ни одного самоотверженного поступка человека или зверя, который бы не отразился здесь и не был бы передан в вечную хронику слугами-духами этого луча. Со сказочной быстротой совершается здесь отражение земного поведения человека, если он действует во имя Бога. Подвинься ближе ко мне и рассмотри, что найдешь ты общего между всеми столь причудливо разнообразными этажами башни?
Я пододвинулся ближе к Владыке, в моем сознании наступило еще более высокое просветление, и я заметил, что сколько бы ни мчалось светозарных теней от башни или к башне, все они имели золотую звездочку, горевшую на лбу между глаз.
– Ты видишь у всех трудящихся здесь светящейся чакраму духовного развития. Ни одно существо, не дошедшее в своем пути до просветленности, до понимания Вечности и служения Ей, не может войти в повышенные круги творческой жизни трудящихся здесь духов. Если даже люди прожили с пользой для своей современности, они остаются в цепи кругов того же развития, пока их дух не завоюет понятия "вечное сейчас". Пронося свой день, люди-отрицатели постепенно, с большим трудом освобождаются от своих предрассудков. Каждый отрицатель, в какую бы форму ни вылилось его отрицание потом, начинал с отрицания вечности. Приняв Ее, он уступал – под натиском просветляющегося духа – одну позицию отрицания за другой и, наконец, уже мог быть вовлечен в огни этой башни. Обряд, его великое укрепляющее и животворящее значение, спускается через огни этой башни к людям. Только для тех он несет свою животворящую силу, кто чистыми устами призывает в бескорыстии сердца имя Божие. Молитва действенная – это не просьба о себе, а славословие. Славословие, поданное человеком в полной радости, возносящееся в религиозном обряде, – это непобедимая сила. И такая молитва всегда достигает Бога через тех Его слуг, в округах которых она возносится. Теперь взгляни пристальнее на самого Великого Учителя этого луча. Не найдешь ли ты и в его окружении чего-либо особенного по сравнению с другими башнями?
Владыка взял обе мои руки в свою могучую ладонь, склонился к моей голове, и я увидел ниже фигуры Учителя целое кольцо светлых фигур, большинство из которых я не знал, но в самом центре кольца мгновенно узнал Ананду и Раданду.
– Это кольцо – ближайшие сотрудники Учителя Сен-Жермена, его помощники, выносящие отсюда силу Любви и Божественной Доброты и помогающие людям приспособиться в их обстоятельствах Земли к служению Истине и выполнению Ее планов. Это все, что должен ты передать людям о лучах. Силы твои приходят к концу, несмотря на всю мощь, какую тебе дают твои высокие покровители и лично мой магнетизм. Вот тебе пища. Мы уже давно не едим злаков Земли, но добываем себе пищу из эфира и электрических волн в пространстве. Всегда питаться нашей пищей ты бы не мог, но на некоторое время это тебя вполне поддержит.
Владыка дал мне нечто вроде огромного боба, на вкус приятного и такого питательного, что я и половины съесть не мог. Затем он дал мне запить прозрачной, как бы газированной водой из стакана, похожего на добрый кувшин, и вывел меня в комнату через другой балкон-туннель.
В комнате стоял диван гигантских размеров, Владыка уложил меня на него и закутал шкурами все тех же серебристых лис. Последнее, что я запомнил, – предобрая улыбка Владыки, его благословляющая рука и слова, сказанные куда-то вверх, смысла которых я не разобрал. Только теперь, улегшись под теплые шкуры, я понял, как я устал.
Глава XXVII. Мое пробуждение в комнате с диваном. Возвращение в лабораторию. Беседа в ней с Владыкой. Божественное видение
Я проснулся внезапно, точно от толчка, как это нередко бывало со мною. В комнате разливался мягкий свет, но я никак не мог понять, откуда он шел. То мне казалось, что где-то стояла задекорированная лампа, то я начинал думать, что сюда проникает свет пустыни, но источник света оставался загадочным, а внимание мое отвлекали другие предметы необычайной комнаты.
Вопреки почти утвердившейся во мне привычке плохо разбираться в обстоятельствах при пробуждении, я сейчас отлично понимал, где я и что со мной, и точно помнил все, о чем говорил со мной Владыка-Учитель и что он мне показывал. Одно только исчезло из моего понимания – время.
Я рассматривал углубление, напоминавшее алтарь, в противоположной от меня стене. При входе в комнату – это я отлично помнил – этого углубления я не видел, и теперь понял, почему я его не заметил: тяжелый, из необычайной золотой парчи занавес, скрывавший от моих глаз алтарь, был в эту минуту отдернут.
В углублении, на высоте трех огромных ступеней, стоял престол такой же формы, как у Франциска, только громадный и весь белый. На нем возвышалась чаша, граненая, сверкавшая, как гигантский алмаз. И чаша, и престол переливались разноцветными огнями. По росту Владыки все это были небольшие вещи, но я сомневался, чтобы руки мои смогли удержать подобную чашу, даже при моей новой голиафовой силе.
Не успел я насмотреться на дивное алмазное сверкание престола и чаши, как внимание мое привлекла сверкавшая под самым потолком пятиконечная звезда. Она сияла ярко, и через некоторое время я стал замечать складывавшееся над нею огненное письмо. Сначала я думал, что на такой высоте ничего не разберу, даже если буду знать язык письма. Но, встав во весь рост на диване, легко прочел огненные слова на языке пали:
Тот, кто проявил героическое напряжение и чистоту сердца, – вошел в пламя Вечности.
И Вечность сожгла все его животное, возвратив ему все прежние его таланты.
И человек, став слугою-другом людям, станет слугою и Самой Истине и принесет людям Ее Новое Евангелие.
Слугою Истине может стать только тот, кто научился любя побеждать.
Надпись погасла. Я сошел с дивана и склонился до земли перед престолом Владыки, моля Великую Мать помочь мне сделаться достойным слугой людям и выполнить волю Единой Истины, любя – побеждать и любя – творить только одну Ее волю.
В этом положении меня застал Владыка, поднял меня с земли и, крепко прижимая к себе, сказал:
– За все время моего существования на Земле никому еще не возвестила Истина своего избрания огненным письмом над этой чашей. А чаше этой – не мною сотворенной, но мною полученной от выше меня стоящих, – эоны лет. Только истинно смиренный и ясно осознавший место свое во вселенной мог получить здесь указание Огня. Оно равносильно второму крещению, крещению Духом и Огнем. Иди же путем, здесь, брат мой, тебе указанным. Будь смирен до конца и пойми в своем смирении, что ты избранник Божий. Помни: тяжел путь каждого пророка. А путь пророка, возвещающего Новое Евангелие, – вдвое тяжелее. Пойдем теперь отсюда, из этого "Святая Святых", но посмотри еще на стену, у которой ты спал, быть может, тебе откроется лик Владыки мощи, покровителя и защитника всех идущих полною верностью до конца в его луче мощи. Величайшее милосердие этого Учителя мощи не знает пределов; и только слабые духом воспринимают этого вождя суровым. Его внешняя суровость – защита именно тем слабым, что не имеют силы вынести его мощи. Ибо и мощь Милосердия должна быть встречаема мощью мужества человека, чтобы быть понятой.
Обнимая меня, Владыка подвел меня к дивану. Он отдернул тяжелую занавесь у изголовья, и я увидел на белой стене светящийся чудесный портрет Али. Он стоял во весь свой гигантский рост как живой. Черные кудри выбивались из-под белого тюрбана, в руках он держал сверкавшую чашу, точь-в-точь как на престоле Владыки, только несколько меньших размеров, с клубившейся в ней огненно-белой жидкостью.
Это был тот Али, что гулял и беседовал со мною в своем парке; тот же Али, которого я видел в аллее в К., на пиру в его доме, наконец, тот же Богочеловек, лик которого сверкал с высот белой башни. И... в тоже время это был другой, новый Али, которого я никогда не видел, и даже не мог предполагать, что его лицо может носить такое выражение ликующей радости, счастья, любви, кротости и той божественной доброты, что я видел на лице Великого Учителя Иисуса. О, как он был прекрасен! Я невольно опустился на колени и прошептал, склоняясь к земле:
