зулусы называли этот туземный город «скопление домов», — а посредине раскинулась довольно просторная площадь.
На дальней стороне этой площади, где мне вскоре предстояло стать свидетелем трагической сцены, помещалось некое подобие лабиринта — изиклоло, с высоким забором и многочисленными поворотами; человеку несведущему было невозможно разобраться в хитросплетениях коридоров и отыскать выход. Меня провели через этот лабиринт, и я очутился перед большой хижиной — интункулу, главным домом короля зулусов. У порога восседал на табурете толстый зулус, совершенно нагой, если не считать набедренной повязки-мучи; зато на нем было множество ожерелий и браслетов из синих бус. Двое воинов держали над его головой свои щиты, чтобы защитить толстяка от солнца. Больше рядом никого не было, однако я не сомневался, что в потайных проходах лабиринта прячутся другие воины (было слышно, как они шевелятся и переговариваются).
Камбула и его спутники простерлись на земле перед этим толстяком и принялись возносить славословия, на что король — а это был он — не обратил ни малейшего внимания. Но вот он вскинул голову и притворился, будто только что меня заметил:
— Кто этот белый юноша?
Камбула поднялся с земли и ответил:
— О правитель, это сын Джорджа, которого ты повелел мне захватить. Я привел его и пленников-амабуна, его товарищей, и теперь они твои.
— Помню-помню, — изрек Дингаан. — Большой бур, побывавший у нас и ушедший по воле моего военачальника Тамбузы, но без моего соизволения, говорил, что это ужасный человек, которого нужно убить, покуда он не причинил ущерба моему народу. Почему же ты не убил его, Камбула, хоть он и не выглядит таким уж грозным?
— Потому что король повелел привести его живым, — ответил Камбула. И прибавил со смешком: — Если король пожелает, я могу убить его прямо тут.
— Не знаю, — произнес Дингаан с сомнением в голосе. — Быть может, он умеет чинить ружья…
Помолчав, он попросил одного из щитоносцев что-то принести — что именно, я не расслышал.
«Наверняка послал за палачом», — подумалось мне. Эта мысль неожиданно обернулась холодной яростью в груди. С какой стати моя жизнь должна оборваться в столь юном возрасте по прихоти этого жирного дикаря? А если мне все-таки суждено погибнуть, почему я должен умирать в одиночку?
Во внутреннем кармане моей поношенной куртки лежал полностью заряженный маленький двуствольный пистолет. Один выстрел прикончит Дингаана, уж с пяти-то шагов я не промахнусь по этакой туше, а вторым выстрелом я размозжу себе голову. Еще не хватало, чтобы какие-то зулусы свернули мне шею или забили меня палками до смерти. Ладно, если так, нужно действовать не затягивая. Моя рука медленно поползла к карману, но вдруг меня посетила новая мысль — точнее, сразу две.
Первая была такова: если я застрелю Дингаана, зулусы наверняка расправятся с Мари и остальными, главное — с Мари. Ее нежного личика я никогда больше не увижу! А вторая мысль состояла в том, что, пока мы живы, надежда остается. Ведь возможно, что Дингаан послал не за палачом, а за кем-то другим. Подожду несколько минут, быть может, за это ожидание мне воздастся сторицей.
Щитоносец вернулся, вынырнул из узкого, обнесенного тростником прохода в лабиринте, и с ним пришел не палач, а молодой белый человек, в котором я с первого взгляда узнал англичанина. Он приветствовал короля, сняв шляпу, украшенную по тулье — это я хорошо запомнил — перьями черного страуса, а по том уставился на меня.
— О Тоомаз, скажи мне, этот юноша — из твоего народа или он принадлежит к амабуна?
— Король хочет знать, вы англичанин или бур, — по-английски обратился ко мне Томас, имя которого король исковеркал.
— Я британец, как и вы, — ответил я. — Родился в Англии, а сюда прибыл из Капской колонии.
— Вам повезло, — сказал он. — Старый колдун Зикали запретил королю убивать англичан. Как вас зовут? Мое имя Томас Холстед[212], я служу переводчиком.
— Аллан Квотермейн. Скажите этому Зикали, кто бы он ни был, что я богато одарю его, если король внемлет запрету.
— О чем вы там болтаете? — с подозрением осведомился Дингаан.
— Этот юноша говорит, что он англичанин, не бур. О король, он родился за Черной водой, а сюда пришел из тех краев, откуда к нам переселяются буры.
Дингаан явно заинтересовался.
— Значит, он сможет рассказать о бурах, о том, чего они хотят и что им нужно. Или мог бы, если бы говорил на моем языке. Я не доверяю тебе, Тоомаз, ибо мне известно, что ты любишь лгать. — Он бросил на Холстеда свирепый взгляд.
— Я говорю на твоем языке, о король, — вмешался я, — пусть и не слишком хорошо. И о бурах могу поведать многое, потому что я долго жил среди них.
— О! — воскликнул Дингаан, не скрывая своего удивления. — Но ты тоже можешь мне врать. Или ты из тех, кто молится, как тот глупец, которого кличут Оууэнзом? — (Он имел в виду мистера Оуэна.) — Я пощадил его, потому что негоже убивать безумцев, хотя он пытался напугать моих воинов сказками об огне, в который они непременно попадут после смерти. Глупец! Как будто их заботит, что с ними станется, когда они умрут! — При последних словах он втянул носом понюшку табака.
— Я не лжец, — ответил я. — С чего бы мне лгать?
— Ты будешь лгать, чтобы спасти свою жизнь. Все белые люди — трусы, а вот зулусы готовы погибнуть за своего короля. Как тебя зовут?
— Твой народ зовет меня Макумазаном.
— Что ж, Макумазан, если ты не лжец, ответь — правда ли, что буры восстали против своего короля Джорджа и бегут от него, как предатель Мзиликази бежал от меня?
