— Надо оказать ему помощь.
— Чего? — опешил Отто.
— Чего-чего? — эхом откликнулась Зильке.
— Он ранен. Я врач.
— Мам, он ранен, потому что Отто его долбанул, — спокойно сказал Пауль. — Нельзя помогать.
Фрида замешкалась. Конечно, сын прав.
Но принять это тяжело. Впервые в жизни надо отказать в помощи тому, кто в ней нуждается. Нарушить клятву Гиппократа. Все остальные, включая Пауля, Отто и Зильке, ни на секунду не усомнились бы. Охотно дали бы свинье помереть, даже если б живой он не представлял собой страшную угрозу. Просто он это заслужил.
Но она-то — не все остальные. Фрида была на редкость искренним альтруистом, и в ту секунду какая-то часть ее умерла. Не самое страшное преступление из тех, какие она никогда не простит Адольфу Гитлеру, но для нее — трагедия.
Карлсруэн пошевелился. Из его нагрудного кармана Пауль выдернул платок. Большой квадрат пурпурного шелка. Вычурная деталь, которая вкупе с широкополой шляпой и тростью с серебряным набалдашником придавала их владельцу нелепый «артистический» облик.
Отто решил, что брат хочет перевязать рану.
— Какого… — начал он и осекся, потому что Пауль затолкал платок бесчувственному скульптору в рот.
Видимо, затуманенное сознание подало некий сигнал об опасности, ибо Карлсруэн вышел из ступора и задергался. Отто прижал к полу его руки, молотившие воздух, а Пауль пропихнул ткань в глотку. Дабы не лишиться пальцев, он использовал авторучку, которую всегда носил во внутреннем кармане куртки.
И зажал скульптору нос.
Отчаяние удесятерило силу предсмертных конвульсий и без того грузного Карлсруэна. Но и братья были не слабы, особенно Отто, у которого сила ненависти не уступала силе рук. Наконец Карлсруэн затих.
— Пауль… Отто… — прошептала Фрида.
Но она понимала, что ее мальчики иначе поступить не могли.
Нацисты превратили их в убийц.
Пауль встал:
— Надо от него избавиться.
Голос его прерывался, но он был спокоен. Даже властен. Он думал. Заставлял себя придумать план.
— Как? — тихо спросил Отто. — Ты знаешь?
Вновь повисло молчание.
Пауль сжал кулаки, прикрыл глаза. Сосредоточенно нахмурился.
Фрида смотрела на труп на полу. Кровь, что натекла из проломленной головы, впиталась в толстый синий ковер.
— Ох, Паули, как же нам… — шепнула Фрида.
— Так, — перебил Пауль — возможно, он даже не слышал мать, — Отто, дуй к старику Зоммеру и возьми его тележку. Скажи, мама продает барахло. Оставь тележку во дворе на велосипедной стоянке и сразу сюда. Понял?
Фрида отерла слезы.
— Ничего не выйдет, Пауль, — сказала она. — Даже если унесешь покойника. Его хватятся и выяснят, куда он ходил.
— Попытаются, но вряд ли след приведет к нам, — ответил Пауль. — Помнишь, как он появился? Когда стемнело. Воротник поднят, шляпа надвинута: он не хотел, чтобы его узнали, верно? Хороший нацист не якшается с евреями и, уж конечно, не ходит к ним в гости. И не склоняет еврейку к сожительству. Он — член партии. Исключено. Никто не знает, что он здесь. И не узнает, если мы не запаникуем и все четко спланируем. — Он взглянул на Зильке: — Тебе не нужно в этом участвовать, Зилк. Уходи.
Зильке сдерживала рвотные позывы и ответить не смогла, лишь помотала головой.
— Ладно, оставайся, поможешь нам. Надо завернуть его в ковер.
Все так же молча Зильке присела на корточки.
Пауль повернулся к брату:
— Чего застрял? Бегом за тележкой!
Окрик вывел Отто из оцепенения.
— Хорошо. — Он ринулся к двери. — Тележка.
Пауль присел рядом с Зильке и обшарил карманы мертвеца.
— Паули! — ужаснулась Фрида. — Не смей грабить человека!
Пауль поднял голову и посмотрел на нее. Необычайно мрачно и решительно.
— Он не человек, мама. Он труп. Мы с Отто его убили. Надо сохранять полное спокойствие и все хорошо продумать. Тогда выкрутимся. В беде деньги не лишние, у нас их мало. Разумно их взять. Мы должны поступать разумно, мама. И без единой ошибки. Тогда уцелеем.
Зильке уже отыскала бумажник мертвеца. Деньги. Больше, чем Фрида зарабатывала за три месяца.
— Это была самозащита, — бормотала Фрида. — Но если ограбим его и вас поймают…
— Если нас поймают, будет уже все равно, ограбили мы его или нет. — Пауль стал закатывать труп в тяжелый ковер. — Но нас не поймают. Что он был здесь, знаем только мы и он. Он мертв, а мы никому не скажем. На папу он наверняка донес анонимно. Обычная история.
Пауль застыл. В этом кошмаре он совсем забыл про папин арест. На секунду показалось, что боевой дух его иссяк, но он глубоко вдохнул и приказал себе собраться.
— Сосредоточимся. Все по плану. — Он будто разговаривал сам с собой. — Если сумеем его унести и выбросить, все будет хорошо.
Труп закатали в ковер и обвязали бечевкой. Вернулся Отто. Вдвоем с Паулем они затащили тюк в лифт и поехали вниз, Зильке стрелой неслась по лестнице, удостоверяясь, что горизонт чист. Втроем они загрузили тяжеленный тюк в тележку. Повезло — квартал был безлюден, однако они заготовили печальную историю: приходится все распродавать, чтобы купить еду. Конечно, толстая ковровая скатка выглядела подозрительно, но ее обложили тряпьем и подушками со всей квартиры, и картина вышла вполне достоверная: обнищавшая еврейская семья вынуждена продавать свой скудный скарб.
— Сейчас только девять, — прошептал Отто. — На улицах людно. Может, выждем? До полуночи.
— Ни в коем случае, — ответил Пауль. — Только сейчас. Хорошо, что людно. Днем было бы еще лучше.
— Чего? — прошипел Отто. — Спятил, что ли?
— В таких ситуациях надо действовать внаглую. Если б крались глухой ночью, нас бы точно сцапали. А сейчас полно людей с тележками. Ну, двинули.
Братья взялись за рукоять, и тут на крыльце появилась Фрида.
— Надо же, когда-то я ехала в этой тележке, — сказала она. Голос ее был глух и словно чужой. — Ваш отец вез меня в больницу ро… ро… — Фрида не договорила, подавившись слезами.
— Мы знаем, мам, — мягко откликнулся Пауль. — Ты уже сто раз рассказывала. Не волнуйся, папа вернется. Некоторые возвращаются, сама знаешь. Тем более этот хмырь больше не сможет пакостить.
Фрида ушла в дом, и троица покатила тележку.
— Куда едем? — спросила Зильке. С самого убийства она ни слова не проронила.
Отто, всецело положившийся на брата, встревожился.
— Господи, я и не подумал. — Он даже побледнел. — Куда едем-то, Пауль?
— Само собой, к реке, — не останавливаясь, ответил Пауль. — В такой обмотке он камнем пойдет ко дну. Всего и дела — так его скинуть, чтобы никто не видел. Или хотя бы не вмешивался. — Он глянул на Зильке: — Ты здорово помогла, Зилк, но теперь уходи. Вдвоем мы управимся, чего тебе зря рисковать.
— Наверное, лучше мне остаться, — тихо сказала Зильке. — Компания с девочкой выглядит не так подозрительно. Два парня скорее привлекут внимание.
Пауль улыбнулся и приналег на рукоять.
На улицах они встречали редкие равнодушные взгляды, и только. За последние двадцать лет берлинская брусчатка привыкла к грохоту тележек тех несчастных, кто продавал или обменивал свои небогатые пожитки, чтобы не умереть с голоду. Братья больше опасались, что кто-нибудь вздумает их ограбить, и потому Отто держал наготове нож.
К счастью, оружие не понадобилось, и примерно через час подуставшие братья вкатили тележку на пристань. Пауль повернул ее к безлюдному причалу.
— Все делаем быстро и нагло, — сказал он. — Никаких пряток и перебежек. Избавляемся от хлама. Знаю по опыту: действуешь нагло — никто не сунется.
— Лучше пусть, бля, не лезут, — буркнул Отто.
— Точно. Поехали.
— Вон какой-то пьяный смотрит, — испуганно шепнула Зильке.
— Плевать. Всегда кто-нибудь да смотрит. И что он сделает? Вызовет полицию? Кто ночует у реки, не дружит с легавыми. Давайте, сейчас самое время.
Они подкатили тележку к концу причала и просто скинули свой груз в воду. Потом водворили на место подушки и тряпье, развернулись и поехали обратно.
— Не оглядывайтесь, — предостерег Пауль. — Идите спокойно. Не канителить, но и не бежать.
Его хладнокровный расчет оказался верен. Никто их не потревожил. Бродяга лишь пожал плечами и отвернулся. Как и пьяный матрос со шлюхой, курившие на соседнем причале.
С ноября 1918 года каждое утро берлинская река отдавала трупы, от которых по ночам избавлялись какие-то тени. Ничего особенного. Если смекалка работает, не мешай людям выкидывать мусор. Пусть они хоть совсем юнцы.
Прерванная вечеринка
Бад-Висзее, 1934 г.
В красивом курортном поселке весь день и весь вечер гремело веселье. Играли оркестры, рекой лилось пиво, поглощались несметные яства, на забаву служившие также метательными снарядами. При поддержке войска из молодых штурмовиков Эрнст Рём и высшее руководство СА проводили «конференцию», в которой капля дел растворилась в море удовольствия.
