Несколько часов назад радиостанция Седьмого полигона установила с нами телевизионную связь. Краюхин потребовал Ер макова для переговоров. О чем они говорили, никто не знал, потому что Ермаков тотчас отослал из рубки Богдана, стоявшего тогда на вахте, и плотно задраил за ним дверь. Разговор был недолгим. Скоро Ермаков вышел и молча спустился в свою каюту.
Дауге и Юрковский пустились было в веселые догадки, но Богдан резко их оборвал. Через два часа пришла очередь Ермакова заступать на вахту. Проходя в рубку управления, он приказал мне явиться к нему. Общему удивлению не было предела, все странно посмотрели на меня. Я понимаю. Действительно, всем могло показаться, что у Ермакова с Краюхиным речь шла о моей персоне. Я и сам так подумал, признаться, и очень встревожился. В рубке было жарко, через титановый кожух доносился гул фотореактора. Ермаков, не глядя мне в лицо, спросил, хочу ли я увидеть Землю.
«Вы, кажется, мечтали об этом, Алексей Петрович?..»
Сердце у меня противно екнуло, и губы сразу стали сухими. Не прибавив ни слова, Ермаков подвел меня к прибору, похожему на большой холодильник, с двумя окулярами наверху. Он предложил взглянуть в окуляры. Глазам моим открылась круглая черная пропасть, окаймленная по краям слабыми лиловыми вспышками. В бездонной глубине виднелись мириады ярких и тусклых точек, в центре отчетливо выделялся светящийся крест, а правее и выше его я увидел шарик теплого зеленого тона с яркой звездочкой возле него. Это были Земля и Луна…
«Сейчас перед вами нижнее полушарие небесной сферы,― проговорил Ермаков.― Свечение по краям ― это отражение термоядерных взрывов в фокусе зеркала из «абсолютного отражателя»».
Я, конечно, сразу успокоился: нелепо думать, что меня «вы садят» с корабля и отправят обратно на Землю.
Ничего грандиозного в открывшемся зрелище я не нашел. Почти то же можно видеть в ашхабадском планетарии, и я сказал Ермакову об этом. Он кивнул.
«Разумеется, ведь это только электронное изображение. Оно служит для проверки точности счисления курса. Светлый крест посередине отмечает точку пересечения оси нашего движения с небесной сферой».
Я осведомился, на каком расстоянии от Земли сейчас находится «Хиус».
«Около тридцати миллионов километров… Хотите посмотреть вперед?»
Он повернул выключатель, и в поле зрения вспыхнул яркий желтый диск. Его пересекал крест, а вокруг в черной пустоте дрожали звезды.
«Солнце,― проговорил Ермаков.― А вправо от него ― видите? ― Венера. К тому моменту, когда «Хиус» придет к ее орбите, она тоже будет в точке встречи».
Он выключил устройство, предложил мне сесть и мельком взглянул на доски приборов, усеянные множеством циферблатов и циферблатиков, разноцветных глазков и стрелок. После этого начал разговор. Постараюсь передать его слово в слово.
Лицо Ермакова было, как всегда, спокойно; но темные круги под глазами и угрюмая складка на лбу показывали, что случилось что–то не совсем обычное.
«Скажите, Алексей Петрович,― начал он, глядя на меня в упор,― как вы рассматриваете свое положение в экспедиции?»
«В каком смысле?» ― снова встревожился я.
«В смысле субординации… подчинения, например».
Я подумал и ответил, что привык в работе выполнять приказы того, в чьем непосредственном служебном подчинении нахожусь.
«То есть?»
«В данном случае я ваш подчиненный, Анатолий Борисович».
Он, помолчав, спросил:
«А если вы имеете два взаимно исключающих друг друга приказа?»
«Выполняется последний по времени».
Я старался говорить спокойно, но, признаться, у меня мурашки пошли по телу от этого разговора, и я стал делать самые глупые предположения и строить заранее план действий на случай, если Ермакову вздумается поднять черный флаг и начать пиратствовать на межпланетных коммуникациях.
А он допытывался:
«Значит, если мой приказ будет противоречить приказу председателя Госкомитета, вы повинуетесь мне?»
«Да…― Тут я, кажется, с самым дурацким видом облизнул губы и добавил: ― Мы не в армии, но я выполню любое ваше приказание, если оно не будет противоречить интересам нашего государства… и партии, конечно. Я коммунист».
Он засмеялся.
«Только не воображайте, что я заговорщик. И не думайте, что я сомневаюсь в вашей готовности выполнять мои приказания. Просто мне хочется знать, какой линии поведения вы будете придерживаться, если обстоятельства принудят нас нарушить приказ комитета. Очень рад, что нашел в вас дисциплинированного и знающего службу человека».
Я тоже был рад, честное слово, стоило только мне перехва тить его уверенный, твердый, как железо, взгляд.
«Все же хотелось бы знать…» ― рискнул спросить я.
«Объясню… Вернее, намекну, вы поймете. Дело в том, что не столько от выполнения задач экспедиции, сколько от успешного возвращения «Хиуса» зависит очень многое. Слишком многое, и мы, возможно, не будем вправе подвергать себя большому риску в поисках и исследованиях Голконды, даже для выполнения прямого приказа комитета…»
Он кивнул мне и проводил к выходу. Действительно, здесь есть над чем подумать. Держи ухо востро, Алексей Быков! Ничего не понимаю. Впрочем, Краюхин и Ермаков ― не такие люди, чтобы чего–либо испугаться… Таким для отступления нужно очень много мужества… В чем же дело?»
Поставив точку и аккуратно сложив тетрадь в потертую по левую сумку, Быков отправился в кают–компанию. Там были Юрковский, Дауге и Спицын. Иоганыч ползал по карте Венеры, а Юрковский вел со Спицыным ожесточенную полемику, смысла которой Быков сначала не уловил. Ему показалось, что речь идет о вещах, недоступных его пониманию, потому что спорившие оперировали формулировками из арсенала тензорного исчисления и то и дело обрушивали друг на друга цитаты из классиков, что, впрочем, как–то не вносило особой ясности. Но некоторые замечания были очень интересны и необычны, и уже через несколько минут он сидел в кресле у книжного шкафа и жадно слушал, почти забыв о своих тревогах.
― Ты с таким подходом неизбежно ввалишься в болото нью тонианства, дружок,― говорил Юрковский.― Ведь это все равно, что утверждать абсолютность пространства. Чему тебя только учили!
— Выводы Лоренца…
— И столько фактов, столько фактов! А ты осмеливаешься отвергать это! И когда! Почти через сто лет после создания теории относительности…
— Выводы Лоренца я не собираюсь оспаривать,― сказал Богдан.― И не воображай себя единственным последователем и хра нителем идей старика Эйнштейна. Я хочу сказать, что…
— Послушаем, послушаем!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});