Фред вздохнул так громко, что Осокин снова вздрогнул. «Мне все кажется. Вот я слышу биение собственного сердца». Как это бывает в тех случаях, когда надо приглушать каждый звук, Осокину захотелось кашлять. Он с трудом проглотил слюну, удерживаясь и уверяя себя, что кашлять вовсе не хочется. Действительно, щекотанье в горле стало слабее.
Осокин взглянул за угол. Часового не было видно, он, вероятно, ушел за будку. Осокину показалось, что на гребне крыши виднеется черная тень, но сколько он ни вглядывался, точно понять, что это такое, было невозможно. Крыша сливалась с небом, и пятно расплывалось, исчезая. Осокин взглянул на часы: двадцать пять минут третьего. Еще пять минут. Ровно в два с половиной… «А если Мартену не удалось спрятаться в уборной? Если ему не удастся бежать сегодня, нужно ли его ждать завтра? Через два часа начнет светать. Успеем ли мы затемно доехать до Маренн?» Осокин прислушался, но ничего, кроме дыхания Фреда и далекого треска кузнечика, не было слышно. «А что, если граммофон у Жюстиньена испортится?» У Осокина засосало под ложечкой, но это был не страх за себя, а испуг от мысли, что бегство Мартена может не удаться.
Осокин опять взглянул на часы. Минутная стрелка подползла к цифре шесть и даже уже перешагнула через нее.
Снизу, оттуда, где во мраке исчезала улица, раздалось легкое урчанье, и хриплый металлический голос запел по-английски:
— It’s a long way to Tipperary…
Осокин увидел, как часовой высунулся из будки и, вскинув винтовку, сделал несколько шагов вниз по улице. В ту же секунду с гребня стены на крышу будки соскользнула тень и притаилась, не двигаясь.
— Хальт! — крикнул часовой. Голос у него был захлебывающийся, испуганный.
— It’s a long way…
Граммофон всхлипнул и осекся. Тень на крыше будки исчезла.
— Хальт! Стой! — еще раз крикнул часовой и что-то пробормотал по-немецки совсем непонятное.
Неожиданно перед самым своим лицом Осокин увидел Мартена, услышал тяжелое, еле сдерживаемое дыхание. Осокин передал ему один из велосипедов. Втроем, осторожно крадучись, они начали удаляться по боковой улице. Впереди шел Мартен, за ним Фред, сзади Осокин. Пройдя около сотни шагов, Мартен и Фред свернули под прямым углом, сели на велосипеды и почти сразу же исчезли в темноте.
Улица шла в гору. «Не отстать бы», — подумал Осокин, в свою очередь вскакивая на велосипед. Он так нажал на педали, что у него соскочила цепь. Пришлось наскоро починять — впрочем, сделал он это быстро. Осокин подъехал к концу улицы как раз вовремя, чтобы заметить, как за углом исчезла тень велосипедиста. На широком бульваре — направление дороги различи лось по более темным, чем небо, вершинам деревьев он поравнялся с Фредом и Мартеном.
— Ты чего задержался?
— Цепь, — пробормотал Осокин запыхавшимся голосом.
— В темноте всегда так.
Они проехали несколько минут молча. Бульвар кончился. Улица расширилась, и вместо домов с обеих сторон потянулись решетки и стены садов.
— Сейчас выедем на большое шоссе, — сказал Мартен.
Издали, наверное из-за угла, донеслись ровные И гулкие шаги патруля.
Все соскочили с велосипедов, прислушиваясь.
— Раз-два, раз-два — они даже ночью ходят в ногу, — шепнул Фред.
Стук кованых сапог раздавался все громче и громче. Отчетливый и мерный, он поглощал тишину ночи, решительно вытесняя все другие звуки: раз-два, раз— два. Воздух стал невыносимо душным.
— Сюда, скорей, — больше почувствовал, чем услышал, Осокин. Он обернулся и увидел, что Фред влез на невысокую каменную стену. Мартена уже не было. — Давай велосипед!
Как только Осокин оказался по другую сторону садовой стены, звук сразу приглушился, хотя патруль, должно быть, подошел совсем близко. В саду было темно. Низкие ветви деревьев закрывали небо, и воздух был еще душнее и жарче, чем на улице. Осокин высунул голову над гребнем стены. Листья плюща щекотали лицо, но он этого не замечал.
Со стороны шоссе, пересекавшего бульвар, он увидел приближающиеся темные силуэты солдат. Их было пятеро, крайний слева курил — еле заметно вспыхивал розовый глазок, подернувшийся пеплом. Осокину нестерпимо захотелось курить, и он даже нащупал сигареты в кармане. «Еще две остались. Я завтра буду в Сен-Дени. Завтра…» Осокин увидел, что солдат, куривший сигарету, отстал и остановился около садовой решетки напротив, вероятно справляя нужду. Хотя солдат стоял спиной, Осокин втянул голову в плечи и присел на корточки рядом с Мартеном.
— Сейчас пройдут, — шепнул он.
— Отто! — донесся крик начальника патруля. — Отто! Ты опять застрял! Догоняй скорее.
Вскоре вслед за удаляющимся звуком шагов раздался другой — поспешный и неровный: отставший солдат бежал, наверное, вприпрыжку. Но вот и этот звук, слившись с ровным стуком шагов солдат и понемногу, начал глохнуть и понемногу растаял в темноте.
Налетел легкий порыв жаркого ветра, и деревья в саду зашептались на все голоса.
Вся остальная дорога от Руайана до Маренн — километров двадцать пять — промелькнула с невероятной быстротой: пустынное шоссе, тени деревьев, совсем редкие дома, маленькая безымянная деревушка, погруженная в глубочайший сон. Эту деревушку пришлось обходить полями, перелезать через канавы, продираться сквозь серые хлесткие кусты, намокшие от утренней росы, мимо задних заборов — только бы собаки не залаяли. Синие глаза автомобиля неожиданно вспыхнули из-за поворота дороги и начали приближаться с такой быстротою, что все трое еле успели броситься в придорожную, по счастью глубокую, канаву.
Потом начало медленно светлеть небо, стала молочно-белой поверхность широкого и длинного залива — устья реки Сейдр. Сюда они приехали уже в пятом часу утра. Плеск воды за бортами лодки, в которой они поместились все втроем со своими велосипедами, слился с широкой волной птичьего щебета, приветствовавшего встающее солнце и широко и медленно перекатывавшегося с одного берега залива на другой.
— Ты знаешь, чья это лодка? — спросил Осокина Мартен и усмехнулся сквозь пышные усы. — Твоего земляка, Буки.
Осокин понял, что речь идет о Букове.
То, что Мартен сказал ему «ты», Осокину показалось совершенно естественным: он чувствовал себя слитым с ними — с Мартеном и Фредом, они были связаны одним общим делом. «Одно общее дело… И Жюстиньена тоже. А Жюстиньена я еще несколько часов назад не знал и, возможно, больше никогда не увижу. И все равно — это хорошо, что мы вместе…»
Длинная игла высокой колокольни в Маренн проступила уже совсем отчетливо на бледно-зеленом небе, когда они вошли в самый обыкновенный рыбачий домишко, где их угостили устрицами и вином, где странно звучали голоса людей, говоривших свободно, ни от кого не таясь, и где в первый раз Осокин заметил, что Мартен бежал босиком и что его ноги, с плоскими и широкими пальцами, густо запачканы велосипедным маслом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
