— Она заявила, что здесь хозяин некий Буйнович.
— Вы документы ещё раз просмотрите, и если найдёте это имя, то выставлю ящик коньяка.
— Ладно, Святослав, извини, что побеспокоили. Не забудь вывеску снять на входе в твой колхоз. У вас же не воинская часть. Ребята, двигаем.
Хлопнул на прощанье меня по плечу — и вышел из конторы.
— Знакомы, вижу, — констатировал Семёныч.
— Не скажу, что по его вине, но при выполнении его задачи один из моих подчинённых был ранен, а двое убиты. Дело давнее. В Чечне было.
Семёныч вздохнул. Выразил таким образом соболезнование.
***
Вечером слесарь открыл сейф Мамедовны, и мы обнаружили тоненькую папку с уставными документами на её фирму, в которой между бумаг завалялись несколько сотенных банкнот. «Не дура Мамедовна! — убеждённо сказал Семёныч. — Прикатит завтра, как обещала.» — «Не боись. Наше дело правое!» Ответив этак администратору, подумал: «Неплохо было бы, в самом деле, узнать, в чём заключается наше дело. А от баек Мутанта просто тошнит.»
***
Нет, не прав был я, предполагая у себя лихорадку в первые минуты пребывания в лагере. То было лишь предощущение лихорадки. В воздухе, помимо осенних запахов, витало что-то ещё…
Страдал я от обычной лихорадки, когда работал в Индии. Москиты, переносчики заразы, покусали меня в Калькутте, что ныне именуется Колкатой. На переговорах в офисе «Дастурко» индийские проектировщики заметили неадекватное состояние молодого переводчика. Меня охватила дрожь, и я улавливал далеко не всё, о чём говорили специалисты. Бой, посланный в аптеку за лекарством, принёс мазь в стеклянной баночке. Удалившись в туалет, я втёр мазь по всему телу, оставив немного мази на донышке — для повторного втирания. Так мне порекомендовали. Чудодейственной оказалось мазь. Увы, не смог запомнить её название на языке бенгали.
Ныне же дрожью было охвачено отнюдь не тело. Дрожала душа. Не вся душа. Давным-давно до меня дошло, что у каждого человека две души. Две души равны двум ипостасям. Рентген их, конечно, не обнаружит. Не найдёт их и патологоанатом. Но речь не о смерти, а о жизни. Мне легче представить эти ипостаси в двух сосудах. Если не заливать их водкой, не ширяться и быть разборчивым в том, что поглощаешь в смысле еды или, например, чтива, то такие меры каждого приведут на праведный путь. Разные те сосуды, у кого-то малые, у кого-то большие. У меня, думаю, средние, иначе говоря, совершенно не выдающиеся. Нет у меня на лбу печати гениальности. Но вот задрожал один из сосудов. Всё в нём кипит. То мне мнится, что никто не чувствует этой дрожи, то мнится, что кто-то отзывчиво воспринимает резонансы колебаний моей души.
Кто-то не пришёл на утреннее построение, что обязательно для всех по старой лагерной традиции. Кто-то, вероятно, заболел. Или же, кто-то по какой-то причине не желает видеть меня?
Выдав на разводе задание коллективу очистить прилегающие к лагерю территории от мусора, я скорым шагом направился в бывшую казарму женского батальона. Вслед за шумной толпой моих подопечных: механизаторов, доярок, электриков, механиков, прочих крестьян, из среды которых мне радостно помахал рукой знакомый лётчик.
Толпу возглавлял Семёныч. Но, в отличие от всех, он направлялся к складу, где должен был выдавать рабочие рукавицы и мешки для сбора мусора.
Три донельзя обшарпанных одноэтажных здания, думаю, производили жуткое впечатление на каждого из вновь прибывающих. Многие оконные проёмы были грубо заделаны кирпичом ещё в советское время. Минуя жилые блоки, направился к дальнему зданию, громко поименованному столовой. Она была отгорожена фанерным листом от пустующего пространства бывшей казармы, и потому, несмотря на огонь, горевший в грубо сложенной печи, в помещении заметно ощущалась прохлада.
Столовая была оборудована единственной плитой, мойкой и микроволновками, в которых Марфа молниеносно разогревала еду в контейнерах. Как правило, для важных гостей, например, Семёныча, доктора Кириллова или начальника лагеря. Все прочие были на самообслуживании и оживлённо толкались около буфета или печек. Женщины, освобождённые от ежедневной готовки, блаженствовали. А я недоумевал. Непонятно было всё: откуда у Мутанта средства для закупки провизии? зачем он держит нас всех в этой глуши?.. Вчера Марфа струхнула при моём появлении. Выдала объёмистый пакет накладных, сказав, что ни единой бумажки не передавала дагестанцам. Хахаль Мамедовны, по словам Марфы, угрожал пистолетом, но оба контейнера им пришлось вывозить без бумаг. Добавила, что принимала бумаги на контейнеры от Сергия Фёдоровича, и тот наказал ей передать бумаги товарищу Ярилову. Товаро-сопроводительные документы на двух языках — голландском и английском — имели в графах заказчика и получателя единственное имя: S. YERILOV. Как и ожидал, ни одной таможенной декларации не обнаружил. Вот такие пироги!
Интересно жить, судари и сударыни, но главное — жить интересно!
Не стал я рассуждать на тему авантюризма: меня беспокоило иное. Уложив в пакет контейнеры и фрукты, устремился к женской казарме, где ныне живёт моя отрада. Вот зайду — и брошусь в ноги к ней!..
«Что же так не везёт» — сиё восклицание не слетело с моих уст, но я разочарованно глянул на двух подруг Анюты, то ли больных, то ли притворяющихся больными. Подобно подругам, Анюта лежала под одеялом. Кашлянула. Вручил Анюте три ветви рябины, что обломал вблизи от столовой. Она чуть улыбнулась, поблагодарила меня за заботу и по поводу рябины сказала:
— Осенью одна ягода — горькая рябина. А излишняя сладость пуще горечи. Надумала я, Святослав Олегович, как вылечусь, ехать в Петербург. Мне ведь там обещали работу. Пугает меня дальний переезд. И климат в этом Зауралье, наверное, весьма суровый.
— Разве мы в Зауралье переезжаем? — спросил я.
— Так мне сказали.
Что ещё сказали Анюте, не смог выяснить. Дверь распахнулась — и встревоженный Семёныч объявил:
— Мамедовна вернулась!
Да'с, всё не по нотам! Так в романсе не пелось. Но, всё же, увидел в её глазах тревогу. Выдал её взгляд: ведомо красавице о каких-то слухах, что ходят о дагах, хотя никто ничего ещё не объявлял. Пообещав прислать доктора Кириллова, вышел следом за Семёнычем.
Он шёл не по дорожке, а по тропинке, что бежала вдоль здания среди вереска, и, дойдя до угла казармы, осторожно выглянул. У многих к старости выявляется дальнозоркость, и Семёныч доказал мне, что видит не хуже орла. Да и сам он не робкого десятка птица. И с клювом, пардон, с зубами у него отсутствие проблем: за неимением собственных его улыбка сверкает вставленными стальными. Служил не в столицах, а в тьмутаракани, а там иной уровень услуг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
