— Знаете что? — обратился он ко мне. — Если вам понадобится что-нибудь, пожалуйте ко мне. Я обслуживаю своих клиентов очень хорошо. Вы можете спросить об этом у Беккерса. Только свежий товар…
Итак, это был купец. Наконец я выяснил это.
— Хорошо. Если будет нужная обращусь к вам, Но данный моменту меня есть поставщик…
— Ка-а-ак? Кто же такой? — Юбиляр почему-то очень испугался.
Но правде сказать, я не имел ни малейшего представления о том, чем, собственно, он торгует.
— Вертгейм, — сказал я. Это имя показалось мне более надежным.
— О эта универсальная торговля! — простонал он. — Они разоряют людей. Но вас обслуживают, наверное, недостаточно хорошо? Попробуйте у меня. То, что вы получаете у Вертгейма, вероятно, очень неважного качества. Гнилая рыба…
А, так он был рыботорговцем! Наконец! Я уже почти собрался сделать заказ, но мне вспомнилось, что конец месяца.
— До первого числа я еще не нуждаюсь, «Но на следующий месяц вы можете послать мне что-нибудь. Дайте мне ваш прейскурант.
Старик был очень смущен:
— Прейскурант? Разве у Вертгейма есть прейскурант?
— Конечно, есть. Умеренные цены и хороший товар. Совершенно свежий. Живой.
Юбиляр в ужасе вскочил и почти без сознания упал в объятия жены.
— Старуха! — простонал он, — Вертгейм поставляет живых!..
В этот момент я услышал, что к дому подъехала карета. Я воспользовался смятением, выбежал из комнаты, схватил пальто и шляпу и ускользнул. Быстро сбежал я вниз по каменной лестнице, пролез через калитку в стене и вскочил в карету.
— Кафе „Монополь“! — сказал я ему.
Лошади тронулись. Я бросил назад беглый взгляд и увидел сбоку у двери маленькую белую вывеску. Я прищурился, чтобы лучше увидеть, и с трудом прочитал: „Якоб Лауренц. Могильщик“.
…Тысяча чертей! Юбиляр был могильщик.
Через несколько месяцев после отъезда Беккерса я тоже собрался уезжать. Хозяйка помогала мне укладывать чемоданы и ящики. Я стал заколачивать гвоздями ящик с картинами, как вдруг рукоятка молотка сломалась.
— Ах, черт! — воскликнул я.
— У меня есть другой молоток, — сказала хозяйка, которая в это время артистически укладывала мои костюмы, — Погодите, я принесу.
— Оставайтесь. Я сбегаю сам, Где он у вас лежит?
— В кухонном столе, в выдвижном ящике. Но только в самом низу.
Я пошел на кухню. Ящик кухонного стола был битком набит нужными и ненужными предметами. Всевозможные инструменты, иголки, нитки, кнопки, дверные ручки, ключи… Вдруг мне бросилась в глаза голубая ленточка с маленьким золотым медальоном. Неужели это был медальон Анни? Я открыл его, там была выцветшая маленькая фотография — портрет ее матери. Она всегда носила это единственное воспоминание об умершей на груди как амулет.
— Я хочу взять его с собой в могилу, — сказала она мне однажды.
Я принес медальон с собой в комнату.
— Где вы его взяли? — спросил я хозяйку.
— Это я нашла вчера, когда прибирала комнату господина Беккерса. Он лежал в маленькой комнатке в темном углу. Я хотела сохранить его для господина Беккерса: может быть, он снова придет.
— Можно я возьму его? — спросил я.
Я положил медальон в мой бумажник, и он лежал там в течение нескольких лет. А позднее я пожертвовал его в Музей естествознания на улице Инвалидов. Это было совсем недавно — неделю назад.
Дело было так.
Я сидел в кафе „Монополь“ и читал газеты. Вдруг в кафе влетел маленький Беерман из „Биржевого курьера“.
— Кофе по-венски, сударь? — спросил его кельнер.
— Кофе по-венски!
Он уселся за маленький столик и стал протирать пенсне. Затем надел его и оглянулся.
— А, это вы? — воскликнул он, заметив меня. — Фриц, подайте кофе на тот столик.
Он уселся ко мне за столик, и кельнер подал ему кофе.
— Вы, венцы, ужасные люди. Ну как можно пить такую бурду?
— Вы находите? — промолвил он. — Я очень рад, что встретился с вами. Вы должны оказать мне большую услугу.
— Гм… — промычал я. — У меня сегодня вечером абсолютно нет времени.
— И все-таки вы должны помочь мне. Непременно. Кроме вас, здесь сейчас нет никого, а я должен сейчас снова уйти.
— А в чем дело?
— Мне нужно быть на первом представлении в „Немецком театре“. А между тем я вспомнил, что мне предстоит еще одно дело сегодня вечером, о котором я совсем позабыл.
— Что именно?
— Сегодня вечером профессор Келер делает в Музее естествознания доклад о новых египетских приобретениях этого музея. Очень интересная вещь. Весь двор будет там сегодня.
— Чрезвычайно интересно.
— Не правда ли? Так сделайте мне такое одолжение, пойдите туда. Я буду вам очень благодарен.
— Мне надо подумать об этом… Впрочем, знаете что! Меня это вовсе не интересует.
— Пожалуйста! Это же сенсация! Все новые находки будут показаны публике. Я очень несчастен, что не могу попасть туда.
— Давайте сделаем так: вы пойдете в музей, а я — в театр.
— Невозможно. К сожалению, совершенно невозможно! Я обещал моей кузине взять ее сегодня в театр.
— Что же вы раньше не сказали?
— Так пожалуйста. Сделайте мне такое одолжение. Вы не будете сожалеть. Вы поможете мне в очень затруднительном положении.
— Но…
Он вскочил и бросил на стол мелочь.
— Фриц, получите за кофе. Вот вам билеты. Два. Вы можете доставить удовольствие еще кому-нибудь.
— Приятное удовольствие, нечего сказать…
— Да, еще вот что: не забудьте отчет о докладе сунуть в почтовый ящик еще сегодня же, чтобы я нашел его в редакции с первой же почтой. Очень благодарен. Сотов служить вам всегда…
И он исчез.
Билеты лежали передо мной. О, небо! Я в самом деле должен был исполнить его просьбу: он так часто помогал мне. Ужасный человек.
Я даже не пытался передать билеты кому-нибудь другому. Я прекрасно знал, что это не удастся.
Разумеется, я отправился в музей только тогда, когда уже три четверти доклада были сделаны. Я подсел к одному из корреспондентов и попросил у него его заметки. Из них я узнал, что музей, благодаря царственной щедрости господ коммерции советников Брокмюллера („Яволь“) и Лилиенталя („Одаль“) получил счастливую возможность купить за огромную сумму все великолепные находки, добытые в пирамидах Богбао и Кума. Эти почти совершенно разрушенные пирамиды были открыты одним молодым исследователем в нескольких сотнях километров к югу от озера Чад, в стране Рабех, где молодой немецкий ученый был в течение долгах лет пленником. 22 апреля 1900 рода правитель этой страны был убит французами в битве при Лами, и голова его была доставлена индийским стрелком во французский лагерь. Сын убитого, Фадель-Аллах, бежал в страну Борну и захватил туда с собой и немецкого ученого. Там, в стране Борну, правительница этой страны, сестра Фадель-Аллаха, воинственная амазонка Хана, взяла молодого немца себе в мужья. Когда затем 23 августа 1901 года англичане напали ночью под Дангенвилем на туземный лагерь, где находились Фадель-Аллах и немец, и перебили сонных туземцев всех до одного — молодой ученый наконец получил свободу. Он отправился к племени сенусси, глава которого принял его, как немца, весьма любезно и оказал всевозможные услуги, так как эти фанатичные мусульмане, заключившие союз с ненавистниками французов, туарегами, совершенно изменили теперь свою политику по отношению к Франции. С помощью этих людей немецкому ученому удалось сберечь найденные им сокровища и переправить их через северный Камерун на африканское побережье, а оттуда в Германию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});