— Не позволит ли мисс Мур ангажировать ее на кадриль? — произносит тихий благовоспитанный голос без той ажитации, какую разыгрывают повесы. Мисс Мур поднимает глаза и вновь видит синий расшитый вицмундир, белый шелковый жилет и золотой монокль, усыпанный бриллиантами, а на груди — звезду и орден Восходящего солнца, недавно пожалованный его величеством и теперь надеваемый, в соответствии с хорошим вкусом нашего благородного посла, на каждый сельский бал.
Граф протягивает аристократическую руку. Не думайте, Тауншенд, что Роза Заморны отвергла предложенную честь. О нет! Она вкладывает пальчики в эту патрицианскую ладонь, бросает насмешливый взгляд на покидаемую свиту, и посол триумфально уводит свою добычу.
Видели бы вы, Тауншенд, как танцевал этот мандарин! Не сводя с дамы надменного, оценивающего взгляда, оттягивая высокочтимый носок, прикладывая руку к груди, делая шаг то к мисс Мур, то от нее, и при том безостановочно скалясь во весь рот! Проводив ее обратно, он подошел к лорду Хартфорду. Некоторое время они беседовали, причем посол каждые две минуты подхихикивал, а Хартфорд кривил губы в полукислой, полугусарской усмешке.
За весь вечер я так и не разрешил загадку характера нашей героини, не смог понять, есть ли за этим порхающим легкомыслием хоть капля здравого смысла, или она в конечном счете просто пустышка. Если ее ровная приветливость не напускная, то мисс Мур непроходима глупа, у нее нет ни сердца, ни тонкого ума, ни способности к настоящему чувству. Если же эта лучезарная доброта, готовая без страха одаривать улыбками гордецов и не находящая в себе сил обдать презрением ничтожество, только фасад, то она бестия, и я не доверюсь уму, пусть даже глубокому и оригинальному, способному по своему произволению менять личины и разыгрывать роль. Равным образом, Тауншенд, я не хочу быть в сфере влияния чувств, чьи водовороты слишком глубоки и быстры для всеобщего обозрения и должны маскироваться безмятежностью. Если это так, то девица чрезвычайно скрытна. В ее голове проносятся тысячи мыслей, неведомых остальному миру. Поминутно кто-нибудь затрагивает чувствительный нерв, вызывая острую боль, которую необходимо скрывать за беззаботным смехом, делая вид, будто шутка или взгляд не достигли цели. Быстрые, живые чувства надо подавлять, выказывая другие, которые она не способна полностью выразить. Надо притворяться, будто смотришь на жизнь сквозь розовые очки, хотя, быть может, в раннем детстве она видела мир в волшебном зеркале воображения: яркие оттенки и формы, созданные волшебниками, стремительное течение вод, потоки света, дикое колыхание листвы в величественном краю, синее небо в разрыве облаков, пронзенный звездами лунный простор; наблюдала, как в нависших тучах рождается гроза, как кружит пурга над заснеженной пустыней и невозможно поверить, что лето вернется вновь.
Знает ли девушка все это? Фу какой же я глупец! Она бабочка, паутинка, оброненное перышко райской птицы — проглотила свои чувства, наступила себе на горло и предстала миру в чуждой личине? Я брежу! Такой женщины нет и не может быть. А если бы такая существовала, я последний стал бы ею восхищаться или доверил бы себя ее извращенной, губительной привязанности.
Джейн Мур — хорошенькая покладистая девушка, думающая в своей простоте, что мир добр, что все ее любят, а она любит всех. Не это ли рефрен песни, Тауншенд?
Надеюсь, что вы не женились на кухонной девушке своей квартирной хозяйки и не предпримете этого важного шага, не посоветовавшись с другом. Засим остаюсь,
ваш неизменно, безоговорочно и неумышленно, Уильям Перси, баронет. Заморна, 16 июля 38-го года. Чарлзу Тауншенду, эсквайру, на адрес миссис Честер, Хилл-Фут».
Дочитав письмо, я подумал, что пресытился одиночеством. Я вернусь в шатры Кидарские. Отсюда до Бекфорда всего четыре мили, а оттуда я могу добраться дилижансом до Заморны или Адрианополя. Я должен сделать собственные наблюдения. Жизнь в глуши невыносима. Я хочу знать, как ангрийцы ладят со своим новым королем — терпят его или нет; хочу знать, отчего повеселел Хартфорд; услышать, что люди говорят о мисс Мур. Она и впрямь хороша собой, но я не заметил в ней ничего такого, что могло бы произвести подобный фурор.
— Миссис Честер, принесите счет, я уезжаю.
Две недели я не видел ни одного живого существа, кроме хозяйки, ее помощницы и пяти-шести молочников, приходивших утром и вечером с бидонами. Раз, правда, на прогулке в полях я встретил няньку. Перед нею бежали две хорошенькие девочки — маленькие зверюшки в белом, с длинными льняными кудряшками. Я заговорил с ними и протянул обеим ягоды шиповника, которые сорвал с колючей изгороди. Малютки по указанию няньки сделали реверанс, точь-в-точь благовоспитанные юные леди, и одна, указывая большими голубыми глазами на ветку шиповника, с очень чистым, отнюдь не ангрийским выговором пролепетала:
— Пожалуйста, сорвите мне эту розу.
Покуда я срывал цветок (мне нравится забавлять детей), рядом раздался голос:
— Здравствуйте, мистер Тауншенд.
Голос был женский, очень спокойный и мягкий; обернувшись в изумлении, я узрел говорящую менее чем в ярде от себя: молодую даму величавой наружности, с бледным смугловатым лицом и очень черными волосами, расчесанными на прямой пробор. Глаза у нее были серьезные, глубоко посаженные, черты — миловидные.
Я снял шляпу и поклонился. Передо мною стояла особа куда более высокого ранга, нежели я рассчитывал здесь встретить.
— Прекрасное утро! Ваша милость очень разумно поступили, что вышли погулять, — сказал я.
— Да, — ответила она и, слегка помедлив, продолжила: — Вы остановились где-то в этих краях, мистер Тауншенд?
— Да, мадам, в Хилл-Футе.
— Чудесно! Я буду рада видеть вас у себя в любой день, хотя мой супруг сейчас в городе. Амелия! — обратилась к девочке, которая дергала меня за полу сюртука, чтобы попросить еще розу, — не докучай мистеру Тауншенду. Всего хорошего, сэр.
И, безмятежно кивнув, она поплыла дальше.
— Саммерфилд-Хаус где-то неподалеку? — спросил я няньку.
— Да, сэр. Примерно три мили отсюда по тракту, но всего мили полторы по дорожке через частные владения.
— И графиня часто гуляет вот так запросто?
— Очень часто, сэр, когда в деревне, хотя в городе она страсть какая важная дама и без свиты никуда.
«Это мне известно, — подумал я, — хотя бы потому, что за все время мы не обменялись и двумя словами. Впрочем, у некоторых знатных господ есть привычка менять свое обхождение в зависимости от того, каким воздухом они дышат. Когда графиня Арундел сидит в гостиной дворца Фредерика в Адрианополе, нет женщины более заносчивой и надменной. Здесь, сдается, она позволяет себе убавить спесь».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
