— ничем это мне не грозит. И с кляпом никто за мной по улице вроде не бегает. А на выборы я и так не хожу… В общем, если «политика» — это про других, то я пас.
— Хорошо, — согласился Сократ, который, вопреки ожиданиям Ивана, вовсе не пытался показать, что победил в споре. — Тогда давай поговорим о тебе, Иван.
— Обо мне? — Иван почему-то испугался. Снова ему почему-то в голову пришли и полицейские, и нацисты, и, прости Господи, геи, целым парадом.
— О тебе, конечно! — подтвердил Сократ. — Мы ведь говорили о свободе и о том, что тебе её не хватает…
— Как-то скучно с вами, — сказал вдруг Иван, и подумалось ему, что неплохо было бы ещё пивка… — Деньги — это, по-вашему, несвобода. Политические свободы — какая-то вакханалия, как я погляжу. Скучно. Честно сказать, хочется выпить. От всей этой жизни вашей хочется как следует выпить!
Полемарх уставился на Ивана в полном недоумении.
— Ну, это от нас никуда не уйдёт, — рассмеялся Сократ. — Но неужели ты совсем не хочешь знать, что ты сам имеешь в виду, когда сам же и говоришь о свободе?
— Не знаю я, — Иван опустил голову и уставился на свои потёртые кеды, покрытые тонким слоем уличной пыли. — Наверное, надо знать. Говори, Сократ. У тебя, я вижу, есть ответы на все вопросы…
— Нет, Иван, не на все, далеко не на все… Я скорее знаю, что ничего не знаю, — ответил Сократ, продолжая улыбаться.
— Где-то я это уже слышал… — пробубнил Иван.
— И уж более всего я не знаю, что говорят люди, когда говорят — «свобода». Я могу понять, если люди говорят о своей самостоятельности…
— О самостоятельности? — тутже переспросил его Полемарх, словно не понял или не расслышал.
— Именно, — подтвердил Сократ, — оса-мостоятельности. Если человек самостоятелен и так себя чувствует, то он, мне кажется, вполне может сказать, что он свободный человек.
— В смысле? — не понял Иван. — «Свободный» в значении «самостоятельный» и «самостоятельный» в значении «свободный»?
— Ну как же? — удивился Сократ. — Конечно! Если ты самостоятельно принимаешь решения, касающиеся тебя и твоей жизни, ты можешь считать себя вполне свободным человеком. Разве не так?
— Пожалуй, — согласился Иван.
— Да, но звучит это совсем по-другому, нежели «свобода», — сказал Полемарх. — Не так ли, Сократ?
— Я думаю, что так, дорогой Полемарх, — согласился Сократ. — Когда мы говорим «свобода», мы как будто бы предполагаем, что кто-то нас ограничивает, словно бы слово «несвобода» возникло раньше, чем слово «свобода». Со словом «самостоятельность», мне кажется, дело обстоит иначе. Оно действительно значит то, что оно значит, а не значит что-то лишь потому, что противостоит чему-то другому, как это происходит в отношениях «свободы» и «власти».
— Да, это ты точно подметил, Сократ, — подтвердил Полемарх. — Ощущение, что «свобода» понятна, только если её противопоставлять чему-то другому, противоположному, то есть «несвободе». Ты прав.
— Я не стремлюсь за правотой самой по себе, Полемарх, — ответил ему Сократ. — Мне просто хочется правильно понимать то, что говорят другие люди, когда они говорят со мной, и говорить о себе так, чтобы им это было тоже понятно. Разве не так должен поступать человек, который уважает других людей и самого себя?
— Ты прав, совершенно прав, Сократ! — воодушевился Полемарх.
— Но теперь давай спросим себя, Полемарх… — предложил Сократ. — Разве я, как самостоятельный человек, но живущий не сам по себе, а в сообществе с другими людьми, не буду заинтересован в том, чтобы моя самостоятельность реализовывалась, никому не мешая?
— Думаю, что да. Иначе может возникнуть конфликт, — предположил Полемарх.
— Вот я к тому и веду, — признался Сократ. — Если общество состоит из самостоятельных людей, каждый из которых хочет реализовать самого себя так, как ему того хочется, они — эти самостоятельные люди — должны договариваться между собой о том, чтобы это было возможно. Правильно ли я рассуждаю, Иван?
Иван оторвался от тупого созерцания собственных пыльных кед, поднял голову и искоса посмотрел на Сократа.
— Да, — сказал он. — И я, судя по всему, тоже самостоятельный человек.
Мысль о том, что он — Иван — самостоятельный человек, только войдя ему в голову, тут же произвела в ней столь сильный переполох, что Иван как будто бы растерялся. В душе его что-то заныло надрывно и с болью, и то ли разлилась по сердцу тоска, то ли сжалось оно от смутной тревоги, то ли, наоборот, стало как-то свободнее… С одной стороны, он не мог не согласиться с Сократом — он, Иван, самостоятельный человек. Конечно. С другой стороны, это значило, или ему так только казалось, что он более никому не нужен. Если он самостоятельный — то, значит, всё зависит от него, он, как говорят, сам кузнец своего счастья. Но что-то не видно ни кузницы, ни результатов работы мастера…
— Конечно, ты самостоятельный человек, Иван! — оживился Сократ, было видно, что он рад готовности молодого человека продолжить беседу. — В этом нет никаких сомнений! И неужели тебе не интересна политика?
— Опять двадцать пять! — Иван расхохотался. — Политика?.. Мне?!
Слова Сократа прозвучали сейчас так забавно… Точнее сказать, нелепо. Иван и в себе-то самом потерялся! Какая может быть «политика»?..
— Конечно, — Сократ ничуть не удивился такой реакции. — Ведь именно для этой цели и нужны законы — чтобы мы, граждане одного Полиса, могли реализовывать самих себя так, как нам того хочется, но по возможности не мешая друг другу, даже, наоборот, помогая. Или я не прав?
— Думаю, что прав. Наверное… Очень может быть, что так оно и есть, — Иван говорил задумчиво и серьёзно. — Только вот если нет справедливости, Сократ, а её нет, то зачем мне политика? Что это вообще за политика, если нет справедливости?..
О СПРАВЕДЛИВОСТИ
— Без справедливости не может быть государства, — согласился Полемарх, поддержав Ивана, хоть и не питал к нему нежных чувств. — Тут Иван, безусловно, прав. Или ты не согласен, Сократ?
— Наверное, было бы большой ошибкой не согласиться, — сказал Сократ, — если вы — два почтенных мужа — считаете, что государство должно быть справедливым. Я согласен. Но что вы зовёте «справедливостью»?
Полемарх посмотрел на Ивана. Иван посмотрел на Полемарха. Кто-то из них должен был держать ответ перед Сократом…
— Хорошо, я скажу, раз уж я вступил с этим, — начал Полемарх. — Мы начали с того, что говорили о «власти», и пришли к выводу, что нас обманывает само слово «власть». Оно заставляет нас думать о «подчинении» и чьём-то особенном «праве», но, рассмотрев этот вопрос внимательно, мы увидели, что над человеком нет «власти», кроме, возможно, самого сложившегося порядка вещей.
