Спрашивающий. На что это вы намекаете?
Есть ли у Бога право прощать?
Теософ. На доктрину искупления – на ту опасную догму, в которую вы верите и которая учит, что, как бы ни были велики наши преступления перед законом божьим и человеческим, мы должны лишь верить в самопожертвование Иисуса для спасения всего человечества, и его кровь смоет с нас все грехи. Вот уже двадцать лет как я выступаю против неё, и сейчас я хотела бы привлечь ваше внимание к абзацу из «Разоблаченной Изиды», написанному в 1875 году. Вот что провозглашает христианство и вот против чего мы восстаём:
«Милость Божья безгранична и неизмерима. Невозможно представить себе такой страшный человеческий грех, которого цена, уплаченная вперёд за спасение грешника, не изгладила бы, будь он в тысячу раз ужасней. И, более того, никогда не поздно раскаяться. Пусть даже преступник ожидал последней минуты последнего часа последнего дня своей земной жизни, чтобы побелевшими губами прочесть исповедание веры – он всё равно может попасть в рай: умирающий разбойник сделал это, и его примеру могут последовать все, кто столь же порочен. Таково учение Церкви и духовенства, самонадеянно вбиваемое в головы ваших соотечественников самыми популярными проповедниками Англии, прямо в „свете XIX столетия“, этого наиболее парадоксального из всех веков. Ну, и к чему же это ведет?»
Спрашивающий. Разве это не делает христиан счастливее, чем буддистов и индуистов?
Теософ. Нет; во всяком случае, не людей образованных, поскольку большинство из них уже давно фактически разуверилось в этой жестокой догме. Но тех, кто до сих пор в неё верит, она может привести к любому мыслимому преступлению легче, чем кого-либо другого. Позвольте мне привести вам ещё одну цитату из «Изиды»:
«Если мы выйдем за пределы узкого кружка вероисповедания и будем рассматривать вселенную, как целое, уравновешенное изысканным приспособлением частей, – как вся здравая логика, как самое малое, чуть брезжащее чувство справедливости восстаёт против такого искупления чужой вины! Если бы преступник согрешил лишь против самого себя и не причинил бы зла никому другому, как только себе; если бы искренним раскаянием он мог стереть прошлые деяния – не только из памяти людей, но и из тех неразрушимых записей, которые ни одно божество – даже высочайшее из высочайших – не может заставить исчезнуть, тогда эту догму можно было бы понять. Но утверждать, что можно причинять зло своему собрату, убивать, нарушать равновесие общества и естественный порядок вещей, и затем – из трусости, надежды или по принуждению, не имеет значения – получить прощение через веру, что пролитие одной крови смывает другую пролитую кровь, – это нелепость! Могут ли результаты преступления быть удалены, если бы даже само преступление было прощено? Следствия причины никогда не бывают ограничены пределами этой причины; и результаты преступления не могут быть ограничены лишь тем, что касается только преступника и его жертвы. Каждое доброе, как и каждое злое деяние имеет свои последствия, столь же осязаемые, как при падении камня в спокойную воду. Это уподобление избито, но оно самое лучшее, какое только можно придумать, поэтому будем им пользоваться. Расходящиеся по воде круги бывают больше или меньше, в зависимости от размеров камня, но даже мельчайший камешек, даже малейшая пылинка, вызывает в ней рябь. И нарушение это – не только видимое и на поверхности. Внизу, невидимо, по всем направлениям – вовне и вниз – капля толкает каплю, пока эта сила не коснется краёв и дна. Более того, воздух над водой приводится в движение, и это нарушение переходит, как говорят нам физики, от слоя к слою в пространство на веки вечные; материи был дан импульс, и он никогда не теряется, никогда не может быть отозван!…
Как с преступлением, так же и с его противоположностью. Действие может быть мгновенным, последствия же его вечны. Когда, после того как камень был брошен в пруд, мы сможем вернуть его в руку, откатить обратно круги, уничтожить потраченную силу, привести эфирные волны обратно в их прежнее состояние небытия и настолько смести всякий след бросания этого предмета, что даже летописи Времени не покажут, что это когда-либо совершалось, – вот тогда мы можем терпеливо выслушать доводы христиан о действенности такого искупления».[80]
И перестать верить в закон кармы. Но покамест мы призываем весь мир решить, какое из двух учений в большей степени ценит божественную справедливость, и какое более разумно – хотя бы согласно простой человеческой очевидности и логике.
Спрашивающий. И все же миллионы верят в христианские догмы – и счастливы.
Теософ. Благодаря тому, что простой сентиментализм парализует их умственные способности, на что ни один истинный альтруист и филантроп никогда бы не согласился. Это даже не мечтательное эгоистическое сновидение, а кошмар человеческого интеллекта. Подумайте, куда он может привести, и назовите мне такую языческую страну, в которой преступления так легко совершаются и столь многочисленны, как в христианских государствах. Взгляните на длинные и ужасные ежегодные отчеты о преступлениях в Европе; посмотрите на протестантскую и библейскую Америку. Там случаи обращения в тюрьмах куда более многочисленны, чем на религиозных вечерах и проповедях. «Взгляните, каков бухгалтерский баланс христианской справедливости (!). С одной стороны – убийцы с руками по локоть в крови, подстрекаемые демонами похоти, мщения, алчности, фанатизма или же просто звериной кровожадностью, которые в большинстве случаев не дают своим жертвам даже времени раскаяться перед смертью или призвать Христа. С другой – эти жертвы, которые, конечно, умерли грешными и – если уж следовать до конца теологической логике – получили по заслугам за свои большие или меньшие проступки. Ну, а убийца, попавший в руки людского правосудия, заключён в тюрьму, оплакан сентиментальными людьми, и в то время как они молятся с ним и за него, он произносит волшебные слова обращения и отправляется на виселицу искупленным сыном Иисуса! Если бы он никого не убил, то за него бы не молились, он не был бы искуплен и прощён. Славно же он поступил, совершив убийство, раз такой ценой обрел для себя вечное блаженство! Ну, а как же жертва, её (или его) семья, родственники, иждивенцы, социальные связи – им справедливость ничем не воздаст? Должны ли они страдать на том и этом свете, в то время как убийца сидит возле „святого разбойника“ с Голгофы и благословен навечно? По этому вопросу духовенство хранит благоразумное молчание»[81]. И теперь вы знаете, почему теософы – чьим основным убеждением и надеждой является всеобщая справедливость, как в раю, так и на земле, а также существование кармы – отвергают эту догму.
Спрашивающий. Значит, конечным назначением человека является не попадание в рай, в котором царит Бог, а постепенное преобразование материи в её первоэлемент – дух?
Теософ. Именно к этой цели стремится всё в Природе.
Спрашивающий. Не рассматривают ли некоторые из вас этот союз, то есть «падение духа в материю», как зло, а новое воплощение – как несчастье?
Теософ. Некоторые так и полагают, а потому стремятся сократить период своего испытания на земле. Но это «падение» нельзя назвать чистым злом, поскольку оно обеспечивает нам опыт, который ведет нас к знанию и мудрости. Я имею в виду тот опыт, который учит нас, что потребности нашей духовной природы не удовлетворит никакое счастье, кроме счастья духовного. Пока мы в этом теле, мы подвержены боли, страданию и всем тем неприятностям, которые случаются в жизни. Вот почему – а также чтобы смягчить эту боль – мы в конце концов обретаем знание, которое только и может принести нам облегчение и надежду на лучшее будущее.
XII. Что такое практическая теософия?
Долг
Спрашивающий. Почему же существует необходимость новых рождений, если ни одно из них не в состоянии обеспечить нам постоянного покоя?
Теософ. Потому что конечная цель может быть достигнута только через жизненный опыт и никак иначе, и потому что опыт этот состоит большей частью в страдании и боли. Лишь через это можем мы учиться. Радости и наслаждения ничему нас не учат; они мимолётны и в конце концов могут лишь привести к пресыщению. Более того, наша постоянная неудача при попытках найти в жизни сколь-нибудь постоянное удовлетворение, которое бы отвечало потребностям нашей высшей природы, прямо указывает на то, что они могут быть удовлетворены лишь на их собственном плане, а именно – на плане духовном.
