Заметьте, что для Гудзона это был не факт, но чудо. Почему я так полагаю? Потому что он поверил в него, положившись на простое утверждение двух матросов. Он знает, что они видели русалку, так как не говорит, что они думали, будто видели ее, а убежденно утверждает, что они ее видели. Если это чудо, то утверждения матросов вполне достаточно – более чем достаточно: во всей истории не найти столь доказанного чуда. Но наш современник доктор Эшер считает, что Гудзон записал это происшествие как факт, а потому свидетельство матросов является для него всего лишь свидетельством клюшконосцев, иначе говоря – совершенно недостаточным. Он комментирует: «Возможно, тюлень».
– Так значит, разница…
– Вот именно. Разница между чудом и фактом точно равняется разнице между русалкой и тюленем. Трудно найти для нее лучшее выражение.
– Очень хорошо. А как же мы должны оценить это открытие Северного полюса? Что следует предпринять нашему институту и Обществу имени Роберта Фултона?
– Мне кажется, вот что: если вы хотите исходить из гипотезы, что это чудо, то готовьте свои плотики – доказательств более чем достаточно. Но если вы хотите исходить из гипотезы, что это факт, то подождите возвращения доктора Кука – дайте ему возможность представить точные доказательства. А до этого мы не имеем права делать какие-либо выводы.
Индианаполис, 3 сентября 1909 г.
Г. Дж. Уокер, секретарь.
ХРИСТИАНСКАЯ НАУКА[60][61]
ГЛАВА I
Прошлым летом, когда я возвращался из горного санатория в Вену после курса восстановления аппетита, я оступился в потемках и упал со скалы, и переломал руки, ноги и все остальное, что только можно было сломать, и, к счастью, меня подобрали крестьяне, которые искали осла, и они перенесли меня в ближайшее жилище – один из тех больших приземистых деревенских домов, крытых соломой, с комнатами для всей семьи в мансарде и славным маленьким балкончиком под нависшей крышей, который украшают яркие цветы в ящиках и кошки; в нижнем этаже помещается просторная и светлая гостиная, отделенная перегородкой от коровника, а во дворе перед окнами величественно и эффектно высится гордость и богатство дома – навозная куча. Вы, вероятно, заметили, что это типичная немецкая фраза, она говорит о том, что я успешно овладеваю механикой и духом этого языка и уже могу, раз оседлав одну фразу, ехать на ней, не слезая, целый день, В миле от моего пристанища в деревне жил коновал, но хирурга там не оказалось. Это сулило неважную перспективу – мой случай был явно хирургический. Тут вспомнили, что в деревне проводит лето некая леди из Бостона, эта леди проповедует Христианскую Науку и может лечить, все что угодно. Послали за ней. Она не решилась выйти из дому на ночь глядя, но велела передать на словах, что это не важно, что никакой спешки нет, что сейчас она применит «заочное лечение», а сама придет утром; пока же она просит меня успокоиться, расположиться поудобнее и, главное, помнить, что со мной ровно ничего не случилось. Я подумал, что здесь какое-то недоразумение.
– Вы ей сказали, что я сверзился со скалы высотой в семьдесят пять футов?
– Да.
– И стукнулся о камень на дне пропасти и отскочил?
– Да.
– И стукнулся о другой камень и опять отскочил?
– Да.
– И стукнулся о третий камень и снова, еще раз отскочил?
– Да.
– И переколол все камни?
– Да.
– Теперь понятно, в чем дело: она думает только о камнях. Почему же вы ей не сказали, что я сам тоже расшибся?
– Я сказала ей все слово в слово, как вы велели: что сейчас от вихра на макушке и до пяток вы представляете собой причудливую цепь из сложных переломов и что раздробленные кости, которые торчат из вас во все стороны, сделали вас похожим на вешалку для шляп.
– И после этого она пожелала мне помнить, что со мной ровным счетом ничего не случилось?
– Да, так она сказала.
– Ничего не понимаю. Мне кажется, что она недостаточно вдумчиво диагносцировала мой случай. Как она выглядела? Как человек, который витает в сфере чистой теории, или же как человек, которому самому случалось падать в пропасть и который в помощь абстрактной науке привлекает доказательства из собственного опыта?
– Bitte?[62] Понять эту фразу для Stubenmфdchen[63] оказалось непосильной задачей: она перед ней спасовала. Продолжать разговор не имело смысла, и я попросил чего-нибудь поесть, и сигару, и выпить чего-нибудь горячего, и корзину, чтобы сложить туда свои ноги, – но на все это подучил отказ.
– Почему же?
– Она сказала, что вам ничего не понадобится.
– Но я голоден, я хочу пить, и меня мучает отчаянная боль.
– Она сказала, что у вас будут эти иллюзии, но вы не должны обращать на них никакого внимания. И она особенно просит вас помнить, что таких вещей, как голод, жажда и боль, не существует.
– В самом деле, она об этом просит?
– Так она сказала.
– И при этом она производила впечатление особы вполне контролирующей работу своего умственного механизма?
– Bitte?
– Ее оставили резвиться на свободе или связали?
– Связали? Ее?
– Ладно, спокойной ночи, можете идти; вы славная девушка, но для легкой остроумной беседы ваша мозговая Geschirr[64] непригодна. Оставьте меня с моими иллюзиями.
ГЛАВА II
Разумеется, всю ночь я жестоко страдал, по крайней мере я мог об этом догадываться, судя по всем симптомам, но наконец эта ночь миновала, а проповедница Христианской Науки явилась, и я воспрянул духом. Она была средних лет, крупная и костлявая, и прямая, как доска, и у нее было суровое лицо, и решительная челюсть, и римский клюв, и она была вдовой в третьей степени, и ее звали Фуллер. Мне не терпелось приступить к делу и получить облегчение, но она была раздражающе медлительна. Она вытащила булавки, расстегнула крючки, кнопки и пуговицы и совлекла с себя все свои накидки одну за другой; взмахом руки расправила складки и аккуратно развесила все вещи, стянула с рук перчатки, достала из сумки книжку, потом придвинула к кровати стул, не спеша опустилась на него, и я высунул язык. Она сказала снисходительно, но с ледяным спокойствием:
– Верните его туда, где ему «надлежит быть. Нас интересует только дух, а не его немые слуги.
Я не мог предложить ей свой пульс, потому что сустав был сломан, но она предупредила мои извинения и отрицательно мотнула головой, давая понять, что пульс – это еще один немой слуга, в котором она не нуждается. Тогда я подумал, что надо бы рассказать ей о моих симптомах и самочувствии, чтобы она поставила диагноз, но опять я сунулся невпопад, все это было ей глубоко безразлично, – более того, самое упоминание о том, как я себя чувствую, оказалось оскорблением языка, нелепым термином.
– Никто не чувствует, – объяснила она, – чувства вообще нет, поэтому говорить о несуществующем как о существующем – значит впасть в противоречие. Материя не имеет существования; существует только дух; дух не может чувствовать боли, он может только ее вообразить.
– А если все-таки больно…
– Этого не может быть. То, что нереально, не может выполнять функций, свойственных реальному. Боль нереальна, следовательно, больно быть не может.
Широко взмахнув рукой, чтобы подтвердить акт изгнания иллюзии боли, она напоролась на булавку, торчавшую в ее платье, вскрикнула «ой!» и спокойно продолжала свою беседу:
– Никогда не позволяйте себе говорить о том, как вы себя чувствуете, и не разрешайте другим спрашивать вас о том, как вы себя чувствуете; никогда не признавайте, что вы больны, и не разрешайте другим говорить в вашем присутствии о недугах, или боли, или смерти, или о подобных несуществующих вещах. Такие разговоры только потворствуют духу в его бессмысленных фантазиях.
В этот момент Stubenmфdchen наступила кошке на хвост, и кошка завизжала самым нечестивым образом. Я осторожно спросил:
– А мнение кошки о боли имеет ценность?
– Кошка не имеет мнения; мнения порождаются только духом; низшие животные осуждены на вечную бренность и не одарены духом; вне духа мнение невозможно.
– Значит, эта кошка просто вообразила, что ей больно?
– Она не может вообразить боль, потому что воображать свойственно только духу; без духа нет воображения. Кошка не имеет воображения.
– Тогда она испытала реальную боль?
– Я уже сказала вам, что такой вещи, как боль, не существует.
– Это очень странно и любопытно. Хотел бы я знать, что же все-таки произошло с кошкой. Ведь если реальной боли не существует, а кошка лишена способности вообразить воображаемую боль, то, по-видимому, бог в своем милосердии компенсировал кошку, наделив ее какой-то непостижимой эмоцией, которая проявляется всякий раз, когда кошке наступают на хвост, и в этот миг объединяет кошку и христианина в одно общее братство…
