Преодолевая томленье, надумали составить новый приказ по всем командам: разъяснить сегодняшнее новое положение. Которого и сами не понимали.
Но не кончили. Смутные предчувствия оказались верны.
Едва стемнело – «Павел I» поднял красный огонь и развернул орудийную башню на стоящего рядом «Андрея Первозванного».
И через короткое время «Андрей» тоже поднял боевой красный фонарь.
Крупные жесты кораблей, такие грозно-выразительные на морских расстояниях.
И капитан «Андрея» успел по телефону: мятеж!!
На обоих кораблях слышались ружейно-револьверные выстрелы.
С кем же могла быть перестрелка, если не с офицерами?
В воздух?
И кажется слышалось «ура».
И тогда в колонне 2-й бригады, линкоров, стоящая рядом с теми двумя «Слава» тоже подняла красный фонарь.
Как раз на линкорах команды ещё не знают хорошо своих офицеров, не свычены, не были в боях.
И отзываясь издали, из колонны 1-й бригады, дредноутов, подняли красные фонари «Севастополь» и «Полтава».
А «Петропавловск» и «Гангут» не подняли.
Одинокие зловещие красные глаза смотрели друг на друга через темноту. Что они значили?
Радиосообщений не было, и с «Кречета» можно было только гадать: чтó там происходит, неотвратимое?
Если бунтуют команды – что ж офицеры? Куда деваться офицерам на восставшем корабле?
Стрельба… «Ура»…
Когда Непенину доложили о бунте, он налился жаром. Поколебался, примерился:
– Какой из дредноутов может открыть огонь по «Павлу»?
Но и тотчас же сам себя осадил:
– Нет, крови проливать не буду.
Что же творилось? Пришло сюда…
Каменеющий Непенин велел построить на палубе, под мятелью, команду «Кречета».
И перед этим малым строем произнёс речь – тяжёлым голосом, со всей своей открытостью. Что он хотел – во всём напрямую, откровенно, – но какие-то мерзавцы мутят команды. Что он любит Россию, и служит только ей, и вместе с народом присоединился к народному правительству – чего ещё? – а поднимать мятеж, стоя против немцев, могут только негодяи.
– Да кто б там ни был! – сорвалось у него. – Пусть страной управляет хоть чёрт! Но мы должны стоять против немцев и защищать Россию! Я – всё сказал, я – весь тут, перед вами. Кто за меня – останься на месте, кто против – два шага из строя!
Кто-то крикнул:
– Ура адмиралу!
И другие:
– Ура-а-а адмиралу! – и строй рассыпался, кинулись к Непенину, подхватили, стали качать.
Когда успокоились, Непенин обратился:
– А есть среди вас охотники, кто умеет говорить? Кто пойдёт по кораблям разъяснить? Два шага вперёд.
В этот раз ступанули многие. Все были увлечены. Непенин сказал:
– Раздели́тесь по пятеро. Идите по кораблям. Повторите всё, что я сказал. И скажите, что после вас следом приду я сам!
А между тем с какого-то корабля доносился стук пулемёта.
Неужели – расстреливали? Свои – своих?..
Везде кипело, убивалось – в темноте, неведомо, под этими красными огнями с клотиков.
С разных судов неслось толпяное «ура».
Стрельба прекратилась.
Перебили кого хотели?..
Крики росли и перебрасывались с корабля на корабль.
Ещё только вышли на берег посланцы с «Кречета» – как с других кораблей валили толпы, и все сюда – к «Кречету».
Вот оно! Где-то во Пскове мог отречься царь, где-то в Петрограде могло властвовать Временное правительство, – здесь, в мартовской ночи и вьюге, на тёмном ледяном море, уже принявшем первые офицерские трупы, в пустынности рейда, при красных фонарях и тонких лучиках вдоль мачт, – был свой закон, свой суд, своя революция края и гибели.
Подходящие матросы собрались в большую толпу перед «Кречетом». На митинг.
Только стрельным огнём можно было задержать их на сходнях, и то недолго.
Но не только не хотел проливать крови Непенин, а было ему всего обиднее, что он первый из крупных военачальников был готов к этой революции ещё до её начала, опережал её ход своею поддержкой, – и теперь со своими офицерами должен был ожидать расправы от собственных матросов?
Освещая фонарями судна толпу на берегу в чёрных бушлатах и безкозырках, адмирал послал пригласить на «Кречет» по пять депутатов от каждого корабля.
Крики в толпе усилились: слать ли депутатов? и кого?
Тем временем линкоры сигналили дредноутам – арестовать офицеров!
Команда «Кречета» просила разрешения поднять и им красный огонь.
И адмирал – разрешил…
Пополз, пополз наверх красный фонарь. Адмиральское судно присоединялось к мятежу!
И от минной дивизии слышна была стрельба.
Всё начавший «Павел I» теперь дал радио: «Ораторы, в воздух не говорить, немец услышит!»
Пришли депутаты на «Кречет». Выстроились на командной палубе, и адмирал говорил с ними.
Его штабным декабристам жалко было на него смотреть – так он устал, так травился, с таким трудом сдерживался от гнева. Старался вести хладнокровные переговоры, узнать, чего ж они хотят? – и депутаты объясняли один за другим: чтоб говорили матросу «вы» и относились с уважением; чтоб на улице дозволяли матросу курить…
Только-то?..
И из-за этого сейчас на линкорах убивали офицеров и кондукторов и выбрасывали за борт?
Непенина разрывал гнев к чёрному тупому строю. И, сбитый, плотный, круглоголовый, он, воспаляясь, стал кричать.
– Офицеров убили – сволочи!! И сволочи зажгли красные огни! И из трусости подняли стрельбу в воздух! А я – презираю трусость! И ничего не боюсь! И я вызываю мой флот стоять против немцев! – а революция в Петрограде сделалась и без нас!
Стояли депутаты смирно. Хорошо стояли. Слушали.
Тут как раз поднесли, и уместно было прочесть вслух, длинную социалистическую телеграмму Керенского, в конце призывавшую подчиняться Непенину, поскольку он признал Временное правительство.
Телеграмма очень успокоила депутатов.
Разрешил адмирал на завтра провести собрания команд на судах, а потом в столярной мастерской на берегу – собрание депутатов от команд.
Депутаты расходились. Один из них сказал:
– Да ничего не исполнит, что обещал.
Ренгартен схватил его за рукав, стал объяснять, давясь собственной горячностью.
О брат-народ, в каких ты предрассудках! Да как же прорваться к твоему сердцу? Да как же осветить твой разум? Как же ты не отличаешь друзей?!
(Это можно понять: нижние чины Балтийского флота набирались из петербургских рабочих, более удобных для обучения механизмам. А во флоте они зарабатывают меньше, чем на заводах, – и чтó там внушается в машинных отделениях и кочегарских командах!..)
Вокруг них собралась кучка. Ренгартен говорил, говорил – и поражался их безтолковым, кажется безсвязным и даже безсмысленным ответам. И даже тупым лицам. Он не улавливал их логики, и внутренне дичился: неужели вот с этими матросами они – равноправные русские граждане?
Охрип. Помогал ему – писарь его, вернувшийся с увещания других команд.
В конце-то концов – может быть, и можно уговорить, объясниться, понять друг друга. Но – сколько надо слов потратить! Но – какая пропасть!
После ухода депутатов Непенин сразу сдал, осел, потерял и гнев, и силы.
Посидели в полной потерянности, говорили вяло.
С каких кораблей удавалось – сообщали по радио, сколько офицеров убили, и кого. Кого вскинули на штыки. Кому разбили череп кувалдой. Только тут узнали, что контр-адмирал Небольсин застрелен на льду.
Слушали речь адмирала – и не сказали! Непенин разрывался перед ними – а они уже убили Небольсина!.. (Цусиму пережил – а вот…)
Вместе с кронштадтскими потеряли, скоро получится, – половину офицеров, погибших при Цусиме.
Здесь, на «Кречете», сами-то себя отстояли – на ночь? на полночи? на два часа?
Надо было просить поддержки. Присылки членов Думы.
Отправили телеграмму в Ставку и в Думу:
«Балтийский флот как военная сила не существует».
401
Николай Николаевич проявляет власть. – Алексеев узнаёт – об отставке Гучкова? – Панические телеграммы Непенина.В те самые минуты, когда генерал Алексеев кончал разговаривать с Гучковым, – с другого юза стекала телеграмма великого князя Николая Николаевича.
Это был ответ, через пять часов, на алексеевскую циркулярную, предлагавшую собраться Главнокомандующим. Сегодня великий князь не торопился, как вчера, да ведь он теперь был Верховный. И тон телеграммы сразу ставил Алексеева на место:
«В сношениях с правительством выразителем объединённого мнения Армии и Флота, но не коллегиального мнения Главнокомандующих, должен быть я».
Вот был и ответ на алексеевскую затею.
Как же легко оказалось вчера столковать Главнокомандующих – и как недоступно сегодня.
Верховный налагал властную руку – и Алексееву предстояло умерить инициативу. Да оно и легче. Устал Алексеев…
А что касается Манифеста, то ожидал Николай Николаевич передачи престола наследнику цесаревичу. А сообщённая утром передача престола Михаилу Александровичу – неминуемо вызовет резню.
